|
|
Арье Ротман
ВСТРЕЧА
И поцеловал Яков Рахель,
и заплакал.
Берешит, 29:11
Подо льдом ли вода тяжелела,
слепа,
или в кладезе знойном густела,
глуха,
проводила изгнанника мимо тропа,
но валун он не скатывал с устья греха.
Но когда
наклонилась Рахель над криницей,
закричала,
забилась душа его птицей,
и в истоме пустыни,
проспавшей века,
закипела и хлынула в сердце река.
* * *
В органном сосняке,
где сфагнума латынь,
как сталь на языке
застынь, душа, застынь.
На бедных колесницах,
в летучих вереницах,
стада за пастухами -
бегут миры стихами.
Часы куют над бездной,
родится мир железный.
Не размыкая губ,
безмолвная, как жизнь,
к коре бездонных труб
прижмись, душа, прижмись.
От дуновений грубых
стволы гудят, как трубы,
косматый дышит мех.
Деревья гневно ропщут,
но Бог прощает рощу,
ведь музыка - для всех.
* * *
Давид - олень.
Он кричит от жажды,
над высохшим руслом
моля о жизни.
Я тоже кричу:
с руки Твоей влажной,
Господи,
любовью на лоб мой брызни!
Изгнан я из среды людской.
На все Твоя воля.
Свой хлеб обмакиваю с тоской,
ем без соли.
Среди сверстников стал я притчей,
так Ты сделал.
Грех на меня косится головкой птичьей
с женского тела.
Стало бы не так тяжело,
если бы Ты умертвил помазанника Давида.
Я охрип от крика.
В мире царствует зло.
Господи!
Неужели это только моя обида?
ЦИПОРА
Большегубая мидьянская кобылица,
тонкий смерч,
изогнувшийся у водопоя.
В блеянье стад закатная пыль клубится.
День прилег,
пройдя караванной тропою.
Из под косм овечьих
выглядывают человечьи лица.
Небо поделено орлами.
Твои волосы -
перья хищной птицы,
дерущейся с овцами у колодца.
Может быть под ее крылами
ухо внемлющее чужеземцу найдется?
Я качался в тростниковой корзине,
прибитой к камышам Еора.
Жизнь в Египте узка,
она растекается по низине.
Там совсем нету гор,
Ципора.
Я подкидыш,
незаконный приплод истребляемого
племени,
отнятый от его груди.
Как и всякому,
кто спасся вопреки духу времени,
мне ничто
не было обещано впереди.
Господь схоронил в камышах мою душу.
Так в мусоре прячет яйцо несушка.
Дочерью фараона
я был извлечен на сушу.
Ее звали Бася.
Это моя приемная мать, пастушка.
Когда ты соберешь разбежавшихся овец,
то увидишь:
прогнавший разбойников от колодца
египетский вельможа
в действительности преследуемый беглец.
Просто мщение пришло к нему позже.
Не торопись кивать,
откидывая жесткие пряди:
я не прошу ночлега.
Выслушай меня,
Бога ради,
девочка, запыхавшаяся от бега!
Египет - страна тысячи божеств,
там всегда найдется
кому возносить моленья.
Ребенком
я служил украшением торжеств -
парадный Иосиф,
украденный у своего поколения.
В Египте мужчины злы,
норовят убить.
Как и всюду
они похваляются силой.
Но женщины продолжают любить,
и поэтому жизнь
кишит в коричневых водах Нила.
Бешенство египетских жеребцов
укрощено колесницами фараона.
Что я знал
о роде своих отцов?
Кажется, кто-то из них
был зятем священника Она...
Ночь
прожжет пыльные небеса над Мидьяном
остриями раскаленных копий.
Несправедливость как оцет -
ей не напьешься пьяным.
Это боль,
которую не утоляет опий.
Подожди, не гаси свой смех.
Я тебе по нраву?
Скажи:
убить насильника - разве грех?
На моих глазах он чинил расправу.
Я вельможа.
Я мечу обучен.
По рукоять я вонзил клинок
в того, кто мучил
моих братьев.
Вспылив,
я не сдерживаю нрав...
Хочешь,
я возьму тебя в жены, Ципора,
только скажи:
- я прав?
МОШЕ В МИДЬЯНЕ
Плыл бараньими спинами,
жар овечий вдыхал,
рассказывал пастухам о дельте.
И никогда о том,
как подыхал
египтянин-надсмотрщик,
и рабы радовались его смерти.
Моше пас,
росли овцы Итро.
Жена родила сыновей,
с соседями жили дружно.
Поутру солнце слизывало с ветвей
росу,
и казалось, ничего другого уже не нужно.
Счастливым делает труд,
неизменный покой,
блаженство житейского круговорота.
Лучшим собеседником оказывается верблюд,
но он молчит,
ибо тоже пережил что-то.
Хватает времени молиться часами.
От избытка досуга становишься терпелив
к заблудшим.
Слушаешь, как звенят чешуйки олив,
обожженные небесами,
и лучший мир
перестает казаться
таким уж лучшим.
РАССЕЧЕНИЕ ВОД
На меня надвигается тень пирамид,
и бежит колесничное войско,
чевшуей кузовов щитоносных гремит,
колеи торит в сердце
как в воске.
Оживи меня, Боже,
дыханием уст,
потому что и воздух мне кажется пуст.
Зря молился я идолам крови и плоти -
удержали они мое сердце в заплоте.
Остуди меня, Господи, влагой морской,
исхожу я горячей нубийской тоской.
Если Ты не поможешь - то кто изведет?
Разве мощь фаронова броды найдет?
Разве войско раздвинет те смертные воды,
у которых настигли меня воеводы?
Нильским илом
по самую грудь я заложен.
Осуши мою плоть,
уведи меня, Боже!
* * *
Лето.
Больше нет стихов.
Мирьям умерла с тимпаном.
Колодец высох.
Я как аист,
затесавшийся на Мидрахов,
как горящий куст -
посмешище кипарисов.
Бог не помог.
Он не любит зла.
Как горько.
Все еще не могу молиться.
Месяц Ияр
посещает Ближний восток.
Мир.
Друзья зовут веселиться.
Ночь погромов.
Страдальческий стон
погребений в церквях Сиона.
Облака очистили небосклон
для колокольного звона.
Крестный ход с хоругвями.
Нынче ночь
православной Пасхи.
Иерусалим,
я люблю твою дочь,
как прокаженный -
ласку.
* * *
Горькой рябины - помнишь? -
словесную кисть.
Мир обнесен словами как дом стенами.
В восемнадцатый день рождения не умирать
клялись.
За что же теперь
это делают с нами?
Кисти прикушенной человеческий цвет.
Нет ни мужчины,
ни женщины,
ни ребенка.
Кисти рук
тянутся со своих ветвей в ответ
на молчание Божье -
каждая как иконка.
Как же мы забрели в этот цирк или в эту
церковь?
Через вход парадный
(а выход черный).
Ложь привела сюда жизнь на примерку
смерти.
Первую,
но не бывает повторной.
* * *
Запасите мне там прошлогоднего снега,
где от кашля я рвусь,
и расходятся швы
будто ветхое платье от грешного бега,
от февральской, горячей,
дурной синевы.
Запасите мне снега в кашне ваших длинных,
в рукавицах, в карманах,
на черном дворе.
В страхах ночи,
в игольчатых, мглистых, дурманных,
индевелых туманах на поздней заре.
Я не буду грешить,
только дайте мне снега,
сколько там не истоптано в смерти живой,
где от кашля я рвусь,
задыхаюсь от бега,
и в глаза ледяные стучусь головой.
Дайте снега,
и пусть он от копоти черен,
я отмою его
как отмылись во мне
страстных божеских восемь -
то ли лет,
то ли зерен,
то ли капель
на белой от солнца стене.
НА ЕВРЕЙСКОМ КЛАДБИЩЕ
Пора, земля,
мы прочитаем книги,
стоящие в тебе
по пояс и по грудь.
Они раскрыты внутрь,
но мы внутри.
Разбитые скрижали
всех целостней.
Мы к сердцу их прижали,
их не отнять у мертвых вам,
живым.
...Но нам, камням,
не поклониться им.
|
