Да, 6-7 лет - рановато, конечно, для занятий Талмудом, с этим легко согласиться, в наших школах этого, слава Б-гу, нет. Но откуда такой пафос? Зачем поминать "древних" и "последующих", вместо того что бы сказать просто о переусложненности школьной программы? Но не будем спешить с выводами. Попытаемся для начала понять значения ключевых, очень важных для Маараля терминов: Писание, Мишна, Талмуд.

Говоря о детях, изучающих Талмуд, Маараль явно имеет в виду знакомый нам Вавилонский Талмуд - протоколы дискуссий вокруг текста Мишны, которые велись мудрецами на протяжении 300 лет, от момента записи Мишны до "запечатывания" Талмуда в конце V века. Именно этот текст, этот Талмуд в первую очередь изучался и продолжает изучаться в ешивах. Но что же тогда означает слово "Талмуд", сказанное Мааралем в предыдущей фразе? Что могли изучать в соответствии с "порядком установленным" амораим - непосредственные авторы и герои талмудических текстов? И совсем уже непонятно, что такое Талмуд для танаим - мудрецов, учивших исключительно устно, высказывания которых были записаны лишь впоследствии и составили текст Мишны. И тем не менее Маараль не ошибся, ведь это один из танаим сказал: "пятилетнего - Писанию, десятилетнего - Мишне, и т.д.".

Значит, эти слова, используемые чаще всего как обозначения текстов (Писания, Мишны и Талмуда соответственно), имеют еще какой-то смысл. Действительно, об этом втором смысле Маараль говорит в своих книгах очень часто, не боясь повторений, при каждом удобном случае, - видимо, считал необходимым напоминать о нем своим современникам (а может быть, и потомкам).

Писание, Мишна, Талмуд - толкование этих трех вещей. Писание есть начало разумения заповеди, каковая приходит из Имени благословенного³, и поначалу не каждая заповедь приходит к человеку с ясностью, ибо слова Имени благословенного далеки от человека и потому разъяснение заповеди в полноте ее не дается в Торе. Так, упоминается в Торе [заповедь] делать сукку, но не упоминаются подробности этого. А Мишна всякую заповедь полностью определяет, так, что подробности заповеди разумеются ясно. Но в Мишне пока еще не смысл объяснен - а почему так? - только образ заповеди, какова она есть. Однако Талмуд объясняет смысл и причины полностью. И поэтому эти трое раздельны, ибо одно не таково, как другое. И называются: Писание, Мишна, Талмуд⁴.

Итак, второй смысл наших терминов, согласно Маарплю, - обозначение функций. Писание, Мишна и Талмуд - то, что служит для первоначального называния⁵, для объективного определения и для окончательного осмысления заповеди соответственно. Но при этом совершенно неопределенными остаются сами предметы, выполняющие эти функции, - совпадают ли они с известными нам Писанием, Мишной и Талмудом? являются ли они вообще текстами? Вероятно, здесь действует своего рода принцип дополнительности: уточняя функцию, мы теряем предмет, эту функцию выполняющий; указывая на конкретный предмет, мы теряем возможность точно определить его функцию.

Приведенное выше высказывание Маараля является комментарием к талмудическому мидрашу:

"Приготовь дела твои вовне, назначь их себе в поле, после устроишь и дом твой"⁶. <...> Другими словами, "приготовь дела твои вовне" - это Писание, "назначь их себе в поле" - это Мишна, "после устроишь и дом твой" - это Талмуд⁷.

Отождествления, сделанные в мидраше, никак не объясняются им самим. Маараль также ограничивается объяснением трех наших терминов, считая, видимо, что этого достаточно для понимания высказывания мудрецов.

Попробуем предположить, что в цитируемом стихе внимание мидраша сосредоточено на словах "вовне", "в поле", "дом твой". В порядке этих слов легко усмотреть логическую (почти по Гегелю) последовательность. "Вовне" может ассоциироваться с внешним реалиями, независимыми от человека, находящимися вне его - за пределами тела, или дома, или даже за пределами его мира, его Вселенной⁸. "В поле" - это кусочек внешнего мира, присвоенный человеком; поле, которое он обрабатывает в сотрудничестве или в противоборстве с внешними, от него не зависящими силами; это место выхода человека наружу, полагание себя - вовне, место встречи с Другим, опасный прорыв незыблемой прежде границы между внутренним и внешним, своим и чужим. В поле молится Богу Ицхак⁹, в поле совершает свои преступления Эсав¹⁰, в поле должны были встретиться Йосеф и его братья¹¹. "Дом твой" - возвращение к себе после выхода наружу, преодоление отчужденности от мира, который "вовне", и раздвоенности состояния вне себя, которое было "в поле"; это дом Яакова, в котором вновь собраны вместе разошедшиеся в разные стороны колена¹²; это жена, которую р.Йоси называл не иначе, как дом мой¹³; это Храм, жилище Святого благословенного в отчужденном от Него мире; - место, где чужой становится своим, сохраняя при этом свою отделенность, оставаясь другим.

Не так ли у Маараля? Писание - "начало разумения заповеди", услышанный человеком призыв, идущий откуда-то извне, столкновение с чужой волей, точнее, - с ее именем, со словом незнакомого еще Другого, обнаружение чего-то, находящегося за пределами человеческого интеллекта.

Поскольку Писание - это пророчество, от ступени человеческой далекое, поэтому, конечно же, занимающийся Писанием - не усваивает, ибо Писание, будучи пророчеством, [находится] вне пределов человеческих в силу того, что человек - интеллектуален¹⁴.

Мишна - это "образ заповеди", ее форма¹⁵, "это сущности, универсалии слов Торы по вопросам различным"¹⁶, благодаря которым появляется возможность интеллектуального восприятия, сохранения возле человека бессмысленных прежде имен - слов Писания. "Только Мишну - ибо это определение заповеди, образ ее, - называют соблюдением, потому что образы вещей блюдет [человек] и ума своего предметом имеет"¹⁷. Интеллект становится тем самым "полем", на котором встречаются человек и Другой, представленный своими образами. Но теперь вместо непонятной, без-образной воли, скрытой в Писании, человек имеет дело с объективными, безвольными образами Мишны.

Занимающийся Мишной - усваивает и не усваивает, ибо Мишна - только образ, посредством которого познается вещь, какова она, только лишь¹⁸.

И, наконец, Талмуд - "объяснение смысла". Талмуд имеет дело с лишенными воли объективными образами Мишны, он выявляет и устраняет противоречия между ними, - но сам при этом ускользает от объективации, не порождает предмет. "В Талмуде - потому что он ухищренье интеллекта, спекулятивное знание¹⁹, - предмета не имеется; только образ вещи имеет [интеллект] своим предметом"²⁰. Однако результатом талмудических спекуляций является указание Галахи для действия, указывающее на то, что же именно в действии является заповедью, волеизъявлением Другого²¹. (Эта заповедь, воля, прежде лишь угадываемая за непроницаемостью Писания, а затем превращенная в скелет определениями Мишны, становится теперь смыслом действия, т.е., обрастает плотью, оживает и поселяется в доме.) Действие же, в свою очередь, подтверждает непротиворечивость и достоверность интеллектуальных образов своей неопровержимой телесностью.

Однако Талмуд есть удостоверение истинности вещи - почему она [устроена] так, а не как-нибудь иначе, - и это есть окончательное разъяснение интеллекта. И три вещи эти раздельны, ибо одна не такова, как другая. Первое есть знание чего-то только лишь. Второе - знание определения вещи и ее отличительных особенностей. Третье - удостоверение истинности вещи, почему она такова²².

Мы попытались очертить лишь несколько ключевых образов, связанных со словами Писание, Мишна и Талмуд в учении Маараля из Праги. Удивительна их близость к проблематике европейской философии Нового времени и особенно XX века, однако такие философские сопоставления выходят за рамки данной статьи. Для дальнейшего знакомства с мааралевской критикой современной ему системы образования попробуем ограничиться интуитивным пониманием его основных инструментов - понятий Писание, Мишна и Талмуд.

Каким было еврейское образование в Польше XVI века, какие проблемы стояли перед ним? В последнее время все большее внимание исследователей привлекает так называемый "спор о пилпуле" (в котором очень активно участвовал Маараль), разгоревшийся в конце XVI века и продолжавшийся более ста лет, - дискуссии о правомерности и области применения изучения Торы при помощи пилпула, завоевавшего к тому времени ешивы Восточной Европы²³.

Отношение к пилпулу в еврейской истории

Одна из главных проблем, возникающих при исследовании спора о пилпуле, состоит в том, что пилпул известен и широко используется в еврейской традиции со времен, по крайней мере, талмудических, и неясно, почему он вызвал такую бурю именно в конце XVI века.

Слово "пилпул" переводится словарем Дрора как "казуистика, схоластическая полемика". Такой перевод вполне адекватно выражает отношение еврейского Просвещения к этому явлению. В Талмуде пилпул обозначает оригинальное, остроумное суждение и часто встречается с эпитетом "острый, жгучий", подчеркивающим его связь со словом пилпел - перец. Арамейская пословица "один острый перец (пилпалта харифта) лучше целой корзины с тыквами" встречается в Талмуде²⁴ как похвала красивому, эффектному аргументу в споре. Образ острого перца (возбуждающего апетит и жажду, но опасного в слишком больших количествах; драгоценной приправы к надоевшему кушанью, несъедобной, однако, без него), как нельзя лучше подходит для описания всего спектра отношений к пилпулу и в Талмуде, и в последующие эпохи.

Острый, агрессивный пилпул в Талмуде противопоставляется успокаивающему порядку систематического учения, сохраниению и передаче традиции²⁵, и порождает образную классификацию мудрецов: один - "Синай", другой - "переворачивающий горы"²⁶. В истории о Рейш Лакише, считавшем, что он владеет пилпулом не хуже рабби Хии, глас Неба объясняет ему: Тора кмото пилпалта, Тора кмото ло рибацта, что может быть переведено так: "Тору, как он, ты переиначивал пилпулом, - Тору, как он, ты не укладывал" или так: "Тору, как он, ты перчил, - Торой, как он, ты не упаивал"²⁷. Альтернатива пилпулу лучше всего, пожалуй, вырисовывается в следующей аггаде:

Спорили рабби Ханина и рабби Хия. Сказал рабби Ханина рабби Хие: Споришь ты со мной? Если, не дай Б-г, забудется Тора в Израиле, я верну ее пилпулом своим! Сказал рабби Хия рабби Ханине: Споришь ты со мной? А я делаю так, что не забудется Тора в Израиле! Что я делаю? Я иду и сажаю лен, и плету из него сети, и ловлю оленей, и мясом их кормлю сирот, и делаю свитки, и записываю Пятикнижие, и прихожу в город, и пятерых детей учу читать Пятикнижие, и шестерым детям объясняю шесть порядков Мишны, и говорю им: Пока не вернусь я, читайте друг другу и объясняйте друг другу. И так я делаю с Торой, чтобы не забылась она в Израиле²⁸.

(Запомним последнюю картинку - "город" после ухода рабби Хии: из всего Писания читается лишь Пятикнижие, "дети" учат Мишну друг у друга и совершенно отсутствует - но, правда, обещает вернуться когда-нибудь - Талмуд. Именно такой видел Маараль свою эпоху, и об этом говорил, что "забылась Тора и <...> нет никого, кто вернулся бы к Талмуду"²⁹. Но об этом позже, а здесь все зависит, пожалуй, от детей: будут ли они смирно ждать своего ушедшего учителя? А может, они сами начнут обсуждать непонятные места? Вот где пригодился бы рабби Ханина со своим пилпулом!)

В Средние века пилпул был возрожден авторами Тосафот, мудрецами Франции и Германии, затем перекочевал в Испанию, где получил философское, логическое обоснование, и оттуда уже попал в Польшу. В этот период пилпулом стали называть метод изучения канонических текстов (прежде всего - Талмуда).

При всем многообразии методов пилпула, практиковавшегося в разных странах и в разные периоды, их объединяет одна общая черта - это исследование текста, исходя из него самого, т.е., без привлечения данных естественных наук, философии, мистического опыта и других общих соображений, позволяющих интерпретировать тексты извне и вовне. Впрочем, сама методология пилпула подвергалась мудрецами Сфарада внешнему (с позиций аристотелевской логики) исследованию, показавшему, что логической основой пилпула является свара ми-ба-хуц, выявление подразумеваемой, неявной предпосылки автора (или авторов), позволяющей объяснить странности (кушийот), обнаруженные исследователем в логической структуре текста (в последовательности тем, в использовании нетипичных выражений, в избыточности и т.п.)³⁰. Конечно, такое выявление (или, если угодно, приписывание автору) невысказанных прямо соображений нарушает герметичность текста, вводит в него внешние реалии, однако, в отличие от других методов интепретации, приписывающих внешний смысл (означаемое) отдельным словам и выражениям, пилпул рассматривает в качестве подлежащих осмыслению минимальных единиц не слова и не предложения, а структурные особенности, фигуры текста (цийюрим, образы, как сказал бы, наверное, Маараль).

При каждом своем появлении на сцене (и вплоть до XIX века) пилпул ассоциировался с интеллектуальными возможностями человека, с его самостоятельностью, способностью самому принимать решения, идти против всех и всего, опираясь лишь на силу своего интеллекта, на свою эрудицию и умение рассуждать. В этом качестве он противопоставлялся внешним по отношению к человеку силам: текстам, авторитетам, обычаям. Критическое отношение к пилпулу (равно как и увлечение им) прослеживается уже в Талмуде и отчетливо проявляется в эпоху Тосафот, и все же это противостояние облаченного в пилпул новаторства и косной традиции, этот спор никогда (за исключением интересующего нас периода) не достигал такого накала, как, например, спор о философии, участники которого могли полностью отрицать позицию противной стороны, требовать замещения Талмуда - философией, или, напротив, запретить философию вовсе. Защитники же пилпула признавали, как правило, его ограниченность, а критики - его необходимость. Объясняется это, видимо, тем, что пилпул - плоть от плоти еврейской традиции (правильнее было бы сказать наоборот, что раввинистическая традиция - плоть от плоти пилпула), и не может быть столь непримиримых отношений между исследованием текста и самим текстом. Если сравнивать спор о философии с борьбой за первородство между Яаковом и Эсавом, то спор о пилпуле напоминает, конечно же, отношения Йосефа и Йеуды.

Однако вернемся к вопросу о причинах обострения этих отношений в конце XVI века, и, прежде, чем перейти к изучению позиции Маараля, посмотрим, что думают по этому поводу современные исследователи.

Причины "спора о пилпуле"

Конечно, мы не найдем в академической иудаике, стремящейся выработать объективное отношение к своему предмету, прямых ответов на этот вопрос, чреватый вынесением субъективных оценок и вхождением внутрь самого спора. Так, например, М.Росман утверждает:

Вопрос об абсолютной ценности обучения по системе пилпула и его относительном вкладе в еврейскую культуру не столь уж важен для оценки мощи и масштабов интеллектуальной деятельности в рассматриваеиую эпоху. Тот факт, что пилпул и те, кто им занимались, находились в центре дискуссий и становились объектом нападок со стороны крупнейших законоучителей своего времени, как нельзя лучше показывает, какое место они занимали и сколь высок был их статус в духовной жизни³¹.

На протяжении всей истории изучения Торы в [народе] Израиля учащиеся занимались и продолжают заниматься все теми же разделами и темами Письменной и Устной Торы. Комментарии и комментарии на комментарии, которые каждое поколение добавляет к предшествующим, постоянно увеличивают объем этих разделов, но не изменяют их в качественном отношении. Поэтому появление в ешивах новых систем изучения является в основном имманентным процессом, направления которого заданы внутренними законами, определенными самим содержанием учения. Можно попагать, что именно из-за постоянного изучения одного и того же материала системы обучения приходят время от времени к точке насыщения, принятые методики оказываются полностью выработанными, и динамика духовной жизни заворачивает учащихся на новые орбиты. <...> Также в рассматриваемый период произошло нечто похожее: самобытное творчество авторов Тосафот пришло к состоянию насыщения, их методы пилпула немногое оставили неизученным. [В новом же методе,] в пилпуле разногласий (хиллуким) учащиеся увидели возможность отличиться³².

Изучающие [Тору] всегда стремились открыть нечто новое в изучаемом материале. Ученик, которому удавалось открытие (хидуш), считался продвинутым и достигшим определенной степени самостоятельности³³.

В другой своей работе М.Бройер связывает увлечение пилпулом с "тщательным изучением религиозных обычаев, их описанием и регламентацией"³⁴, занимавшем умы ученых "в том же самом XV столетии, когда искусство пилпула вознеслось в неведомые ранее интеллектуальные выси, окончательно оторвавшись от реальности"³⁵. Изучение обычаев, согласно Бройеру, "говорит о возобновившейся тяге к личностному", о "росте интереса к жизни обыкновенного человека с его домашним укладом, верованиями, семейными праздниками, молитвами и синагогой"³⁶. И в том, и в другом М.Бройер видит проявления "еврейского гуманизма", ставящего человека в центр мироздания "и в мире скурпулезно изучаемых народных обычаев, и в интеллектуальных упражнениях порвавшего с объективной реальностью разума"³⁷. Однако

С течением лет пилпул все больше отрывался от действительности, все откровеннее и откровеннее игнорируя истину. Дошло до того, что великий Маараль из Праги и другие крупнейшие авторитеты его эпохи вынуждены были очень много и в весьма эмоциональных выражениях писать об этом явлении³⁸.

Итак, причиной спора о пилпуле является его отрыв от реальности, но в этом же, согласно Бройеру, заключается его главное достоинство - способность создавать духовные миры, "где волшебная сила интеллекта расцвечивает небеса множеством драгоценных нитей"³⁹, и в этом же, в выстраивании новых интеллектуальных конструкций из одного и того же традиционного материала, и состоит, по Бройеру, сам процесс изучения Торы. Трудно сказать, что имел в виду автор этих статей, но нельзя не заметить в его словах искреннего восхищения полетом традиционной мысли и острого переживания разрыва между неограниченными возможностями интеллекта и провинциальной ограниченностью еврейского бытия, "опостылевшей повседневности со всеми ее проблемами и заботами"⁴⁰...

Х.Димитровский в своем фундаментальном исследовании логической структуры пилпула выделяет особую его разновидность, распространившуюся в ешивах как раз в период спора (XVI - XVII века), - хиллук. Вроде бы сам собой напрашивается вывод, что причиной спора был именно хиллук, с исчезновением которого прекращается и сам спор. Чем же плох был хиллук? Х.Димитровский не пишет об этом прямо, но дает тем не менее свою интерпретацию событий, опирающуюся на его концепцию исконо ашкеназского происхождения пилпула и сефардских влияний, породивших в Европе хиллук:

...Пилпул был естественным и закономерным явлением в Германии и во Франции, где в традиции комментирования преобладал индуктивный метод соединения вместе мелких деталей проблемы, основанный на исследовании ее частных аспектов; пилпул и глубокое изучение (ийюн) существовали там как важнейшие разделы Торы, имеющие самостоятельное значение еще со времен Тосафот. Совсем иначе обстояло дело в Сфараде, склоняющемся перед силой авторитета, и принятая там система комментирования была по преимуществу дедуктивной. Можно полагать, что <...> пилпул зародился там под влиянием пришельцев-ашкеназов, которые приносили с собой пристрастия в области ученья из страны своего исхода. Начиная с XVI века отчетливо проявляется влияние в обратном направлении. Книги р.Йосефа Каро вызвали смешанную реакцию благоговения и неприятия, но вместе с тем глаза мудрецов Ашкеназа и соседних стран обратились к Учению сефардов⁴¹.

Именно это сефардское влияние принесло с собой рефлексию методологии изучения Талмуда, которой не было никогда у ашкеназов⁴², хотя сама методология "на самом деле была в своей основе ни чем иным, как ашкеназским методом пилпула в чистом виде"⁴³. Заканчивается же статья такими словами:

Три великих противника хиллука, Маараль из Праги, р.Эфраим Луншиц и р.Ишайа Горвиц учились вначале по этому самому методу, и отказались от него лишь впоследствии, став самостоятельными мыслителями. Очевидно, что именно сефардская талмудическая методология, влияние которой в Европе достигло своего пика в конце XVI - начале XVII веков, - именно она привлекла к себе их критический взгляд, но она же и наставляла их на путь Учения⁴⁴.

Среди публикаций последних лет самое прямое отношение к нашей проблеме имеет обобщающая статья Эльханана Райнера "Изменения в ешивах Польши и Ашкеназа в XVI-XVII веках и спор о пилпуле"⁴⁵. В ней особое внимание уделено прояснению той роли, которую пилпул играл в ешивах, что крайне важно для понимания "спора о пилпуле", поскольку до его начала, до выступлений Маараля из Праги, никто никогда не требовал вовсе исключить пилпул из учебной программы⁴⁶.

Согласно реконструкции Э.Райнера, в ашкеназской ешиве XV - первой половины XVI веков преподаванию пилпула уделялось большое внимание, оно "доверялось только главе ешивы"⁴⁷, но вместе с тем "педагогические цели преподавания пилпула в ешивах были исключительно учебными, <...> [как то:] привить ученику обостренное восприятие текста, дать ему инструменты, с помощью которых можно проводить тонкий анализ талмудического текста"⁴⁸. Главной же педагогической задачей ашкеназской ешивы было научить "ле-асокей шмаата алиба де-илхета, т.е., подготовить ученика к использованию изученного материала для вынесения галахических решений, - цель, достижению которой не мог способствовать напрямую урок пилпула"⁴⁹. Поэтому занятия пилпулом были ограничены во времени, а также носили принципиально устный характер. "Похоже, - пишет Э.Райнер, - что необходимость ограничить преподавание пилпула проистекала из противоречия, существовавшего между отчетливой функциональной направленностью средневековой ашкеназской ешивы и отчетливо герменевтическим характером пилпула, лишенного склонности и, может быть, даже противостоящего использованию канонического текста в целях извлечения из него галахических суждений"⁵⁰.

И все же пилпул иногда применялся для вывода Галахи. Этими факторами определяется ранняя (до Маараля) критика пилпула, "вновь и вновь делающая акцент на внутреней идеальной иерархии учебной программы, и это - важность систематического изучения различных галахических текстов и незначительность пилпула. <...> Акцентирование идеальной иерархии было, без сомнения, попыткой противостоять притягательности углубленного изучения и пренебрежению к учению систематическому, - полезному, но утомительному и лишенному блеска"⁵¹.

В течении ста последующих лет в ешивах произошли существенные изменения. Преподаванию пилпула отводится намного больше времени, чем прежде, и оно перестает быть исключительной прерогативой главы ешивы, ученики также говорят хиллуким⁵². Подготовка учеников к принятию галахических решений уже не является главной задачей ешивы, она не требует уже таких усилий и такой эрудиции, как прежде, благодаря распространению книги р.Йосефа Каро "Шулхан арух" с примечаниями р.Моше Иссерлеса⁵³. Все освободившееся от систематического изучения галахических текстов время отводится пилпулу, который становится теперь чистой герменевтикой текста, и сам порождает тексты - "полноправную часть ашкеназского литературного творчества"⁵⁴. Таким образом, "ашкеназская ешива уже в начале Нового времени открыла текст сам по себе"⁵⁵.

В этой замечательной картине интеллектуального расцвета как следствия эмансипации пилпула неясно только одно - почему она не нравилась Мааралю? Впрочем, находится ответ и на этот вопрос:

По сути дела, Маараль противостоял течениям, охватившим ашкеназский интеллектуальный мир в конце XVI века, и которые в конце концов сформировали характер ашкеназской ешивы и галахического литературного творчества Нового времени. Специфику его [Маараля] требований можно понять из сравнения с реформой католического образования после Реформации: и то, и другое было направлено на усиление старого перед угрозой нового⁵⁶.

Итак, перед нами цепь рассуждений Э.Райнера, восстанавливающая законченную картину революции, произошедшей в ашкеназских ешивах. Самым слабым звеном в этой цепи нам кажется представление о принципиальной непригодности пилпула для вывода Галахи, о том, что "текст сам по себе", комментируемый во имя его самого, и еврейская традиция галахической власти с ее запретами и разрешениями - "две вещи несовместные". Возможно, здесь сказывается влияние (пост)современных представлений о тексте, например, Р.Барта, видящего в чистой литературной деятельности единственный способ борьбы с властью как таковой⁵⁷. Можно заметить также определенное сходство с представлениями М.Бройера о непреодолимой пропасти, разделяющей мир интеллекта и практическую жизнь. Во всяком случае, хорошо известно, что пилпул использовался для вывода Галахи и во времена Тосафот, и в польских ешивах, во времена, непосредственно предшествующие "спору". Конечно, можно считать такое использование неправильным и противным самой природе пилпула, но это означает лишь солидарность с ранней критикой пилпула и игнорирование противоположного мнения, которое, видимо, разделяется и Мааралем.

Действительно, по сравнению со своими "предшественниками", критикующими применение пилпула в Галахе, и совершенно спокойно, как отметил Э.Райнер, взирающими на его использование в учебных целях, Маараль занимает противоположную позицию.