Эммануэль Левинас

ТРИ СТАТЬИ О ЕВРЕЙСКОМ ОБРАЗОВАНИИ

Размышления о еврейском образовании¹

1

Существование евреев, желающих оставаться собой помимо связи с государством Израиль, полностью зависит от еврейского образования. Лишь оно способно оправдывать и поддерживать это существование. Но одного религиозного наставления как формулы еврейского образования  — подобно тому, как это принято у католиков и протестантов  — одного этого еще недостаточно. Чтобы в этом убедиться, нет нужды возвращаться к спору о сути иудаизма. Что это  — религия, нация?  — реальность не желает вписываться в подобные категории, да и так ли это важно? Мы можем, не вдаваясь в метафизические вопросы, опираться лишь на данные опыта. Еврейское образование, сведенное к религиозному наставлению, не достигает той эффективности, какой обладают уроки катехизиса в христианских школах. Воспитатели могут это засвидетельствовать. Об этом же говорит и малое число детей, посещающих синагогальные курсы по четвергам и воскресеньям,  — как и малое число понятий, которые и эти немногие оттуда выносят; о том же говорит и немногочисленность религиозных объединений.

Главная причина (в поисках ее будем придерживаться строго педагогического уровня рассуждений), предопределившая эту неудачу, такова: древнейшая из живых религий неотделима от своего языка, а иврит не дается без труда. Иудаизм неотделим от своего языка не только потому, что богослужение, в котором верующие являются главными действующими лицами, проводится на иврите,  — в крайнем случае молящиеся могли бы воспользоваться переводами. Иудаизм неотделим от иврита, поскольку евреи всюду составляют религиозное меньшинство. И когда они лишаются связи с глубоким источником той истинной жизни, точным ритмом которой одушевляются квадратные буквы,  — тогда еврейство высыхает до скудости теоретического катехизиса. В этом, совсем не еврейском мире лишь классические еврейские тексты все еще отражают и повторяют на разные лады эхо учения, отвлеченность которого так и не сумела воплотить ни одна пластическая форма: ни Храм, ни та или иная социальная структура. Ограничиться одними общими понятиями может себе позволить христианство, но не иудаизм, ибо христианская цивилизация существует здесь, и она придает конкретность этим общим понятиям, каждый день заново подтверждая их. Представления, которые еврейский ребенок приобретает по воскресеньям и четвергам под крышей синагоги, не будучи подкреплены знанием иврита, обречены оставаться схемами, чей смысл непрестанно размывается и затушевывается христианскими реалиями Европы, теми самыми, с которыми долго еще будет ассоциироваться западный гуманизм.

Если эмансипированное еврейство все же сумело как-то просуществовать в этом своем качестве более полутора столетий  — несмотря на свое прогрессирующее оскудение,  — то лишь потому, что по мере ухода в прошлое эпохи, когда еще действовали пронизанные еврейским знанием социальные и моральные институции, их смогла надолго заменить атмосфера семейных очагов. Но в конечном итоге сентиментальные воспоминания не возместят утраченную цивилизацию.

2

В наше время стала очевидной зависимость еврейского образования от исследований в области иудаики.

Создание еврейских школ в то самое время, когда необходимость знания иврита как общего языка культуры стала очевидной, свидетельствует о ясности ума и прозорливости, делающей честь руководителям наших общин.

В учебных заведениях Альянса в Северной Африке, в его педагогическом колледже такой теоретический взгляд был принят издавна.

Разумеется, во Франции опрометчиво было бы надеяться на приход в еврейские школы многочисленной молодежи. Но казалось реалистичным сформировать заметное ядро еврейски образованных евреев. Однако на деле в школах, где главное место было отведено иудаике, обучение оказалось неэффективным. Проблема обусловлена не только недостаточной квалификацией преподавателей (некоторые из них оказались на высоте положения) и даже не разной степенью мотивации учащихся. За неудачей скрывается более общая проблема: академическая иудаика не вызывает у молодежи интереса  — так, словно изучаемая ею культура утратила ценность для человека, не выдержав сравнения с духовностью окружающей цивилизации. Кощунственное предположение? Но увы, дело обстоит именно так.

Еврейская история последних столетий привела к ослаблению потенциала еврейской культуры. Ведь культура  — не коллекция раритетов, которым благочестие от собственных достоинств жалует значимость и притягательность. Культура  — это совокупность истин и форм, удовлетворяющих потребности как духовной, так и обыденной жизни. Существование культуры возможно лишь при условии, что ее истины и формы действительно отвечают насущным жизненным потребностям, воплощают в себе историю и присутствуют в сознании. Не подходит ли под это определение современная ивритская (израильская) культура? Эта культура в своих утрированно светских формах живет в мире вчерашнем. Она далека от уровня западных цивилизаций  — того минимального уровня, который позволяет сделать более чем скромное среднее образование достоянием одаренной и мыслящей молодежи.

А религиозная струя ивритской культуры? Религиозная форма иудаизма из-за заблуждения нескольких поколений, испытывавших недоверие к разуму, перестала быть мыслящей, хотя прежде была таковой в высшей степени  — религией, поместившей свое главное духовное действо в критическое размышление над книгой, в дискуссию. Теперь ее признают только ради традиции  — но не традиция является основанием ее бытия; ее признают из благочестия  — но не благочестие является ее разумным основанием.

Для того, чтобы неизменные ценности иудаизма, сокрытые в текстах Библии, Талмуда и комментариев, начали насыщать наши души, необходимо, чтобы они снова стали пищей для умов. Пока присутствие подлинной еврейской цивилизации  — светской или религиозной  — не ощущается за пределами курсов иврита в наших средних и даже начальных школах, иврит, несмотря на предоставленное ему время, останется лишь потенцией, лишенной возможности реализоваться.

3

Итак, выясняется, что религиозное наставление нуждается в изучении еврейского наследия и что успех преподавания в средней, высшей или начальной школе зависит от состояния фундаментальной еврейской науки, а ее поиски, таким образом, оказываются самой неотложной задачей современного еврейства, в том числе и израильского. Безусловно, полезна также и простая ревизия традиционных форм еврейской культуры. Но, вопреки чаяниям либерализма, речь идет вовсе не о "сокращении расходов" на содержание громоздкого наследия, благодаря чему надеются избежать полного банкротства почтенного семейства. Напротив, требуется не сузить, а расширить науку о еврействе, что, в сущности, означает лишь возведение ее в ранг полноценной науки. Однако, говоря об иудаике, я желал бы быть правильно понятым: возвысить иудаику до ранга науки  — отнюдь не то же самое, что поставить ее источники перед судом филологии, как это делалось на протяжении последних полутора столетий.

XIX век завершился филологией иудаизма, когда пятьдесят столетий были похоронены в картотеке. Чего стоит одна необъятная еврейская эпиграфика, обширное собрание надгробных надписей. Еще бы  — ведь так важно было выслушать исторические свидетельства, и еще предстояло разбираться и разбираться в переплетении различных влияний. Какое огромное кладбище! Могилы ста пятидесяти поколений заполняют его! Филолог, подвергающий священные тексты филологическому анализу, может даже проникнуться нежностью к этому трогательному "фольклору". Исследователь на миг кажется себе умнее объекта своих исследований; но опасность в том, что мгновение это имеет свойство затягиваться до бесконечности, и тогда движение мысли завершается бесконечным перебором карточек.

Не о подобной иудаике я говорю, а о еврейской науке. Возвести иудаизм к науке, научно помыслить иудаизм  — это значит снова сделать его тексты Учением.

На западе талмудические тексты никогда не воспринимались всерьез. В них допускалось наличие истин  — в том случае, когда эти истины соответствовали принятому здравому смыслу; но до сих пор никто не замечает того незаконченного диалога, который эти истины ведут со всем миром, поставленным ими под вопрос.

Чистой филологии, которой недостаточно для понимания Гете, недостаточно и для понимания раби Акивы или раби Тарфона. Если мы пытаемся быть евреями, т. е. провозглашаем себя таковыми, нам следует предоставить слово самим раби Акиве и раби Тарфону.

Одного благочестия также недостаточно. Конечно, можно испробовать педагогику экзальтации и ценой всеобщих усилий, на одном энтузиазме принять положения, которые требуют согласия разума. Но чистые чувства (даже когда они действительно являются таковыми), или же чувства оранжерейные, не имеют завтрашнего дня. В конце концов ничто не докажет свою подлинность без удостоверяющей печати интеллекта. Не бывает дешевого признания! Разговоры о кризисе разума, популярные среди молодежи, слишком легкомысленны. Уникальным преимуществом нашего времени является понимание оснований, на которых еврейство сумеет познать себя. Только фундаментальная наука поможет среднему или начальному образованию не быть отвергнутым  — либо забытым при первом же контакте с миром, в котором мы все же рассчитываем жить, работать и творить.

Десять лет образования²

Катастрофа европейского еврейства и железный занавес, опустившийся за уцелевшими, предоставили евреев Запада самим себе. Больше не накатываются с Востока регулярные волны иммиграции, приносившие вместе с экзотическим еврейским обликом и забытые знания, оживлявшие, в силу традиционных потребностей, общинные учреждения и заполнявшие пустующие синагоги. Скоро, скоро улица Розье перестанет быть островом в океане Парижа. Будущее европейского еврейства целиком умещается в этой парижской урбанистической перспективе.

Единственным средством сохранения еврейских общин на Западе становится, таким образом, изучение еврейского наследия.

В современном обществе религия перестала играть доминирующую роль. Правда, христианство все еще использует социальные институции современных светских государств, которые сложились под его влиянием. Да и сами государства живы этой субстанцией, находящейся между верой и разумом... Если мы, рассеянные среди других народов, желаем оставаться евреями  — даже утратив веру, нам необходим собственный эквивалент интеллектуальных и социальных завоеваний христианства, завещанных им европейским нациям. Но незримые еврейские города воздвигались в книгах. Для того, чтобы обрести свой дом, нам необходимо отыскать и проторить новые пути в эти утаенные в текстах города.

Еврейская школа представляет для французского еврейства после 1945 года предмет главной и неотложной заботы. Наряду со школой Маймонида, открытой еще в темные годы гитлеризма, вскоре после Освобождения появляются средние школы  — "Явне" в Париже и "Акива" в Страсбурге; возобновляет свою деятельность начальная школа Люсьен де Гирш, а Раввинская школа восстанавливает секцию среднего образования. В Орсее движение Еврейских просветителей Франции основывает в 1946 году школу Жильбера Блоша. В этой школе изучение молодыми людьми и девушками иудаизма сочетается с профессиональным обучением под амбициозным девизом: "Делать так, чтобы ученики не могли обходиться без иудаизма; делать так, чтобы иудаизм не мог обойтись без них!"

Религиозный совет, со своей стороны, преобразует и улучшает религиозное образование. Еврейский Совет по образованию, созданный в Париже, пересматривает программы, учреждает экзамены, рассматривает столь острую проблему учителей, занимается поставкой и распределением книг и школьных учебников. Наконец, Высшая школа восточного еврейства, принадлежащая Альянсу и действующая около столетия, совершенствует свои методы еврейского образования и возводит иврит в ранг основного предмета. Повсюду утверждается одна и та же идея: наша жизнеспособность зависит от изучения еврейского наследия, одного соблюдения древних обычаев да семейных преданий уже недостаточно.

Но верно также и то, что лишь малая часть французского еврейства затронута этим движением, которое совсем не похоже на внезапное половодье. Директора школ, о которых я говорил, школ, где возрождение еврейской учености должно было произвести самый впечатляющий эффект, не станут отрицать, что результаты не оправдывают затраченных усилий: молодежь устает от изучения иврита и, когда проходит первоначальный энтузиазм, воспринимает его либо как обременительный религиозный долг, либо как лишнюю обузу в дополнение к и без того нелегкой подготовке к государственным экзаменам.

Наши неудачи не связаны с нехваткой учителей и учебных программ. Эффективность образования в первую очередь зависит от его интеллектуальной и нравственной ценности. В стране, подобной Франции, юноша заинтересуется языком, лишь если почувствует великое значение цивилизации, ключ к сокровищнице которой  — ее язык; тем более, когда этот язык мертвый. Добиться такого признания язык может только при условии, что в мире сохраняется традиция его изучения. Но это еще не все. Такой язык должен быть актуальным в обществе великих умов, иначе интерес к нему выродится в любопытство провинциала, либо в догматическое усердие или пошлость. Разум не приемлет этого! Но именно в этом аспекте на протяжении двух последних столетий еврейская цивилизация больше не существует. В самом деле, что общего между тем, что запечатлено в наших книгах, и тем, чем наполнено современное сознание? Комплекс неполноценности еврейской цивилизации напоминает отношение к античности в Европе накануне Возрождения: блеск современного мира нас ослепляет настолько, что мы готовы согласиться со своей еврейской убогостью. Вот почему мы являемся евреями без иудаизма или блюстителями иудаизма без евреев.

Эту бессодержательность сразу почувствовал один парижский лицеист, склонный к сопоставлениям и размышлению. В каждой фразе учителей французского или греческого, какими бы они ни были посредственными, до него доходил отголосок полноценной мысли³. Что касается иврита, то здесь вопиющее молчание пытаются заполнить педагогикой. Я имею в виду преподавание иврита при помощи картинок, песен, танцев, инсценировок. Иврит без слез! Иврит на чувственном уровне! Иврит для отсталых!

В европейских университетах подходят к текстам Платона, Монтеня, Гете как к способным ориентировать нашу мысль, формировать наше восприятие. Эти тексты говорят нам о самом возвышенном  — об основаниях, на которых зиждутся наши суждения и критерии. Но Талмуд! Он подается в тех же университетах как некий выброс истории, потому что люди, зачастую неспособные проследить за самым простым его рассуждением, рассматривают Талмуд с высоты птичьего полета  — и судят с высоты птичьего разумения! В лучшем случае идеям мудрецов Талмуда находят подтверждения у Платона, Монтеня и Гете. Выходит, наши школьники правы: зачем утруждать себя изучением еврейской мудрости, когда можно читать непосредственно Платона, Монтеня и Гете?

Высокая еврейская наука, с которой связаны наши чаяния и без которой тотчас угаснет интерес к ивриту, требует, несомненно, очень обширной и глубокой эрудиции.

Зато результатом ее должны стать истинные понятия о человеке, об обществе, о жизни. Дискуссии, заполняющие наши столь оригинальные по форме книги, говорят о человеке сегодняшнем... Что они говорят?  — именно это важно. Если они говорят истину, надо заново понять их, осмыслить, овладеть ими и использовать в нашем повседневном языке. Не стоит беспокоиться: думать  — вовсе не означает высказывать нечто догматическое, это значит  — выводить суждения на уровень дискуссии. Духовная жизнь существует не в ответах  — она в вопросах. Надо, чтобы на самом высоком интеллектуальном уровне пробудилась жажда живых истин, а не один только археологический интерес.

Но для такого преображения иудаизма требуется существование еврейской жизни, еврейского общества и, в конечном счете, еврейского государства. Оно нуждается в институциях. Именно этого в первую очередь ожидают евреи диаспоры от государства Израиль.

В настоящий момент Израиль не соответствует этим ожиданиям. Слишком много повседневных проблем и опасностей рассеивают его внимание. Но пусть, по крайней мере, будет известно, что иудаизм диаспоры не может согласиться с той трактовкой еврейской культуры, которая до сих пор экспортировалась из Израиля. В своих совершенно секулярных формах эта трактовка существует всего несколько десятилетий. Она рассматривает еврейство так, слово у него не было никакого прошлого и гордится вычеркиванием целых тысячелетий экзегетической традиции  — ибо считает, что отныне может понимать Библию непосредственно, глядя под ноги на свою землю. Ее не смущает тривиальность интерпретаций, не имеющих за собой истории. Тем самым лишь подчеркивается отличие такой трактовки от цивилизации Запада, историчной по своей сути,  — отличие, ощутимое уже со школьной скамьи. Там, на Западе земля слишком родная и знакомая, чтобы можно было усомниться в свидетельствующем о ней языке. Там ценность языка книжной культуры произрастает и основывается на очевидной полезности и привычности языка разговорного. Израиль же, в своих попытках создания единства из различных по своему происхождению и интеллектуальному уровню элементов, кажется огромным всенародным университетом. Европе незнакомо это таинство возрождающейся к жизни земли. Той земли, которая должна быть ценностью нашей истории, но не ее отрицанием,  — не в этом ли, в конечном счете, весь сионизм? Но сегодня многие молодые люди в Израиле любят высмеивать сионизм. Вы именно этого добивались, господа скороспелые материалисты?

В Израиле смеются над евреем, который ищет основания своего бытия, над "сомневающимся евреем". Порождение долгих веков изгнания, приученный доказывать право на собственное существование в мире, опасном поначалу своей жестокостью и враждебностью, затем  — своим преувеличенным радушием и готовностью принять, сомневающийся еврей оказался не у дел в Израиле. Великолепное достижение! Жить, задаваясь вопросом о смысле собственного бытия, оправдывать его миссией, выходящей за пределы биологической безопасности плоти и крови... Разве это присуще лишь еврею в изгнании, и не присуще  — просто еврею, или же  — просто человеку? Если изгнание способствовало расцвету такой жизни, значит, оно представляет собой великий период еврейской и общечеловеческой истории!

Было бы, конечно, несколько дерзко давать уроки иудаизма из Парижа Иерусалиму. Не это наша цель. Но если нас спрашивают о причинах неудачи в деле еврейского образования, надо честно поставить вопрос и искренне ответить на него. Для возрождения интереса к ивриту в диаспоре недостаточно ни щедрых деклараций подслащенного гуманизма, ни криков боли или радостных возгласов победителей. Девять десятых еврейского народа ожидают от Израиля  — зачастую в наивной форме тоски по Родине  — ответа на вопрос "сомневающегося еврея". Недостаточно просто стереть, растворить этот вопрос поколений в бессознательной активности земледельцев и солдат. Нет, никто не хочет умалять их достоинства. Но Израиль не обладает привилегией на мужество и героизм. Их величие, с нашей точки зрения, связано с высокими целями, выводящими человека за рамки биологического порыва. Эти цели делают основания бытия оправданием человеческого существования. Само мужество строителей Израиля стало возможным благодаря этим целям, которые Библия и Талмуд удерживали в их сознании. Соображения, до смешного изысканные и академичные! Но, по крайней мере, они отражают не покойное благополучие буржуазного мира, но Европу, разоренную Гитлером. Израиль не может остаться к нам глухим. Он не может заставить мир признать себя, находясь во враждебном окружении. Он не может обеспечить собственный политический суверенитет, который отвечал бы чаяниям девяти десятых еврейского народа, остающихся вне Израиля. Израиль должен взять на себя ответственность за общую для всех историю. Мы, евреи диаспоры, являемся ядром, привязанным к его ногам, но без этого ядра ему не сохранить равновесие.

Если же Израиль никогда не ответит, мы станем свидетелями конца истории. Тогда будут говорить, что в ХХ веке еврейство закончило свой путь двумя способами: одна часть его затерялась среди народов Запада, другая  — среди государств Ближнего Востока.

Этого не может быть...

Современные задачи еврейского образования на Западе⁴

Разумеется, история Всемирного Еврейского Альянса, существующего уже сто лет, не показательна ни для всего мирового еврейства, ни даже для его собственных сотрудников. Открытый для всего еврейского и гуманного, Альянс обратился в 1860 году к еврейскому сообществу со своим призывом, тем самым заложив основания всех последующих организаций, и даже государства Израиль. Верный традициям 1848 года, он сохранил вкус к универсальному, апеллирующему к доводам рассудка гуманизму, с позиций которого Альянс подходит к людям и обстоятельствам еврейской жизни. И в этом смысле он действительно  — всемирный. Но приговоры судьбы не всегда подчиняются доводам рассудка. Судьба Альянса, как самой старой и, конечно, самой устоявшейся из всех еврейских организаций, предвосхищает участь многих движений, которые хотели бы считать себя всемирными, но на деле из универсальных превратились в партикулярные.

История Альянса не была чем-то исключительным, но в одном из уголков мира он сыграл роль, которая редко выпадает на долю неправительственного учреждения. Лишенный  — или почти лишенный  — центрального бюрократического аппарата, который снижал бы его эффективность и поглощал энергию, Альянс оставил себе свободу действий на периферии и приобрел таким образом верных сторонников. Благодаря своим начальным школам и вечерним курсам, он стал реальным фактором в истории средиземноморского еврейства (если под историей понимать не событийную канву битв и революций, а малозаметные, но важные сдвиги в людях, их образе жизни, мысли и труда). Школа Альянса на Ближнем Востоке и в Северной Африке быстро стала  — и оставалась почти столетие  — просто еврейской школой, надеждой общин. В слаборазвитых странах, где разворачивалась деятельность Альянса, начальное образование давало возможность самопознания и в течении долгого времени его было достаточно для получения профессии. Еще сегодня в некоторых частях света Альянс остается единственным гарантом общего образования для еврейских детей.

Изменения, которые школа Альянса привнесла в бассейн Средиземноморья, вышли за рамки еврейских общин и сыграли свою роль в пробуждении Востока. Более того, судьбе было угодно, чтобы общины, рассматриваемые Альянсом как периферийные по отношению к европейскому и американскому еврейству, стали сегодня основным источником иммиграции. Поэтому развитие общин Западной Европы, Америки и государства Израиль зависит от вклада сефардов, приобщившихся к современной жизни. Этот вклад Всемирный Еврейский Альянс начал формировать еще в 1862 году, когда открыл свою первую школу в Тетуане.

Проблема еврейского образования, возникшая в западных общинах, не может рассматриваться без учета этого вклада. Новая, североафриканская иммиграция приходит на смену прежней, восточноевропейской. Эта новая волна иммиграции отличается рядом особенностей. Безусловно, она приходит из того мира, где еще пылают очаги еврейской жизни. Привязанность к иудаизму там почти инстинктивная. Она располагает безграничными ресурсами еврейского мироощущения и широкими познаниями в ивритских текстах, которыми может обогатить наши разочарованные одноязычные общины. Но иудаизм сефардов менее интеллектуален, не так просвечен рациональной мыслью, как иудаизм русских, польских или литовских евреев. С другой стороны, обитатели Средиземноморья более чувствительны (скажем даже  — более восприимчивы) к блеску западной цивилизации, хотя не всегда отличают сияние утренней зари от закатного марева. Дело в том, что за несколько десятилетий Альянс вывел их из средневекового мира в мир современный. Смена ориентиров была необходимой и благотворной, но путешествия сквозь века истории подобны межпланетным путешествиям  — они подвергают испытанию человеческие нервы, если вовсе не сводят с ума.

Если бы нехватка компетентных учителей (которая, судя по некоторым представителям этой профессии, имеет место) была единственной проблемой еврейского образования, то североафриканская эмиграция принесла бы ее решение (по крайней мере, для Франции) вместе с молодежью, обладающей хорошими познаниями в иврите и французском. Однако иммиграция создает и новые проблемы, поскольку нуждается в обучении множества детей, а эти франкоязычные дети уже франкоязычных родителей ассимилируются куда быстрее, чем евреи из Восточной Европы. Поэтому сохранение их для еврейства требует срочных мер и очень тонкой образовательной доктрины.

Было бы ошибкой решать проблему нехватки учителей так, как решают ее в промышленности,  — привлечением иностранной рабочей силы, готовой терпеть низкие зарплаты, стесненные условия и отсутствие гарантий на будущее. Такая тактика привела бы к появлению в еврейском образовании неустойчивых или посредственных кадров. И здесь опыт Альянса подсказывает верное решение. Своими успехами Альянс обязан не только тому, что верно уловил потребности населения и изыскал средства в благотворительных фондах.

Залогом успеха послужило создание преподавательского корпуса, сформированного Педагогической Школой Альянса. Альянс дал учителям перспективу служебного роста, обеспечил пенсии, окружил их труд атмосферой социального престижа и независимости  — и все это в том самом обществе, в котором они трудятся. Именно этот ясно определенный (в мире, который больше нашего стремится к ясности) статус еврейского учителя стал одним из секретов исключительной преданности преподавательского состава Альянса своему делу.

В послевоенном мире нет ничего более ненадежного, чем положение еврейского учителя. И очень сомнительно, чтобы оно могло стать прочным благодаря усилиям одной общины, даже на национальном уровне  — статус еврейского учителя мог бы быть подтвержден лишь международным соглашением. Но для этого необходимо пробудить интерес к еврейскому образованию у тысяч современных лидеров, нужно, чтобы эти тысячи вновь проявили интерес к древнееврейскому языку и к тем с виду устаревшим вещам, которые он позволяет понять. Весьма желательно, чтобы подобный интерес пробудился у еврейских лидеров прежде, чем они попытаются представить себе статус того, кто будет обучать их всем этим вещам.

Другая проблема еще более важна: еврейское влияние на тысячи быстро ассимилирующихся нынешних иммигрантов будет эффективным, только если станет частью общего образования и сумеет удержаться на его уровне, если еврейские школы ни в чем не будут уступать общим, если такое образование будет желанным для всего еврейского сообщества, как эмансипированного, так и приверженного иудаизму, если оно сумеет пробудить это желание в обществе, если отыщет среди своих учеников будущую элиту, которая станет задавать тон в общине, иными словами  — если иудаизм станет для молодежи неотъемлемой частью ее интеллектуального и социального роста, если массовое еврейское образование  — безусловно, необходимое  — окажется оборотной стороной элитарного, и тогда элита придаст ему смысл.

Вопрос о статусе еврейского учителя  — так же, как и вопрос об эффективности его влияния на современного ученика  — выявляет глубокие противоречия в самих западных общинах. Равновесие между общей культурой и культурой еврейской, составлявшее надежду и философию эмансипации, нарушено повсюду в пользу нееврейской культуры. И это не временное нарушение, происходящее всякий раз, когда мир приходит в движение,  — подобное тому, что Альянс произвел своими действиями на Востоке. В Европе равновесие разрушено весьма основательно, и оно не может быть восстановлено никакой естественной игрой известных социологам сил. В такой ситуации лишь сугубо интеллектуальные, лишенные всякой риторики действия, лишь соблазн чистой истины способны изменить течение событий. Это значит, что сегодня иудаизм может опираться лишь на свою элиту, что лишь его направленное ввысь острие способно внедрить иудаизм в нашу повседневную жизнь.

Еврейство, обеспокоенное сохранением преемственности своей традиции и не оправдывающее благодушное ничегонеделание верой в собственную вечность, должно позаботиться о высокопрофессиональных еврейских учителях для своих общин. Чтобы готовить таких учителей, нужны люди, обладающие высокими достоинствами. Но таких одаренных людей не привлечет карьера преподавателя еврейских предметов, ибо престиж этой профессии в социальном отношении несоизмерим с их личными достоинствами. Интеллектуально продвинутая часть еврейской молодежи обращается к свободным профессиям или к общему образованию  — научному либо литературному. Повышение статуса еврейского учителя возможно при глубоком общественном интересе к иудаизму, а этот интерес может быть пробужден только теми же самыми учителями, которые, в свою очередь, должны быть призваны своим поколением. Таков порочный круг.

Как разорвать его? Возможно, именно в этом главная задача западного еврейства. Не следует ли первым делом преподать основы еврейской культуры будущим членам общества? Но если это  — современное общество, и мы говорим о молодых людях, которым предстоит жить в реальном мире и делать в нем свое дело, то это значит, что речь пойдет не о будущих преподавателях еврейских школ, а об инженерах, ученых и юристах. И поэтому школа, которую следовало бы создать сегодня,  — это еврейская школа, способная отобрать и на несколько лет удержать в своих стенах исключительно одаренных молодых людей, и направлять их не к еврейскому образованию, а к другой карьере  — к технике, к науке и литературе, к медицине и праву. Ученики этой школы воспримут в общении с несколькими выдающимися учителями (которых можно еще отыскать в нынешнем еврейском мире) понимание еврейской культуры и ее важнейших текстов, систематически отобранных и преподаваемых в строгой последовательности. Не становясь профессиональными педагогами, эти бывшие ученики одним лишь своим присутствием в обществе, своим примером повысят когда-нибудь престиж еврейских знаний, что позволит профессиональным учителям с достоинством заниматься своим делом. Существование еврейской интеллектуальной элиты облегчит вербовку учителей, пригодных к этой престижной отныне профессии, и даже идея о прочном статусе еврейского учителя, о статусе столь необходимом, но, судя по всему, нереальном сейчас, окажется тогда осуществимой. Ядро такой элитарной школы (или нескольких школ) составят иммигранты из средиземноморского бассейна  — именно эта часть еврейства, уже приблизившаяся к европейским понятиям благодаря французскому образованию, но все еще связанная с еврейскими источниками и зачастую блестяще одаренная для занятий науками и литературой. К такому ядру рано или поздно примкнут выходцы из старых западных общин. Но все это  — при условии, что еврейская средняя школа перестанет быть школой для "социальных случаев", готовящей низкооплачиваемых провинциальных учителей! И разве не естественно было бы Всемирному Еврейскому Альянсу, тесно связанному с сефардским миром, взяться за осуществление подобной инициативы?

Технические проблемы педагогики  — программы, учебные книги, методики преподавания, подготовка учителей  — поглощают все внимание образовательных учреждений и их служащих. Они обсуждаются так, словно еврейское образование в странах диаспоры не является социологически противоестественным  — из-за своей очевидной бесполезности в борьбе за жизнь, из-за непреодолимого соблазна ассимиляции  — ведь объективные возможности на пути ассимиляции никогда прежде, наверное, не были столь открытыми. Другие, куда менее требовательные, нееврейские дисциплины гарантируют родителям, еще заботящимся, к счастью, о нравственности, воспитание в их детях моральных качеств. Таким образом, еврейский учитель вынужден делать то, о чем не приходится думать ни одному другому учителю,  — он должен создавать саму необходимость еврейского образования. А еврейским лидерам  — как истинным демократам  — все кажется, что эта проблема может быть решена в рамках массового образования!

В действительности из этого ничего не выйдет, если в самих еврейских общинах нет стремления оставаться евреями "вопреки природе",  — стремления, проистекающего не из семейных воспоминаний, а из других источников, воодушевленного не верностью иудаизму (эта верность наивно мнит себя прошедшей все испытания, но поддается усталости после нескольких часов занятий), но другими энергиями. "Вопреки природе"  — что это значит? Лишь разум способен так глубоко зацепить за душу. Конечно, не всем дано соблазниться чистой, без всякой примеси истиной, но если иудаизм исповедует и связывает с ним себя элита, то и широкие массы станут с уважением относиться к еврейским предметам. И тогда массовое образование станет возможным.

Демократизация Торы весьма своеобразна. Она заведомо обречена на неудачу, если апеллирует ко множеству, к толпе, которая другими силами влекома. Самое важное  — это ре-иудаизация еврейской элиты. В сущности, иудаизм уже по своему определению есть нечто малое, это  — "остаток Израиля". Непопулярность  — его суть. Подобные размышления о демократизации знания, как мы полагаем, имеют отношение к пассажу из Талмуда, который мы найдем на странице 92а трактата Санхедрин. "Эйн сарид эла талмид-хахам"  — дерзко заявляет один из персонажей, и с нашей стороны не будет излишней дерзостью перевести это так: "С нами останутся лишь интеллектуалы". Возрождение иудаизма произойдет в среде тех самых вольнодумцев, которых "социология религии" считает главными разрушителями благочестия.

Или оно не произойдет вовсе.

Перевод с французского под ред. Александра Львова.

¹ Опубликовано в Les Cahieres de l'Alliance Israilite Universelle, 1951.

² Опубликовано в F.S.J.U. в марте 1954 г. Печатается с небольшими сокращениями, чтобы избежать повторений сказанного в предыдущей статье.

³ Во Франции именно язык считается носителем высших культурных ценностей, подобно тому, как в России — литература.— Прим. ред.

⁴ Опубликовано в Communaute, 12 ноября 1960 г.