Горькая историческая ирония состоит в том, что именно новый израильтянин – тот самый сабра, который столь решительно отверг свою связь с диаспорой и с ее культурным наследием, - воспроизвел в собственном поведении все три способа реакции на еврейство, характерных для травмированного эмансипацией галутного еврея. И не просто воспроизвел, но довел их до еще более радикальной логической завершенности.

Первый способ, то есть аналог последовательного самоотрицания и ассимиляции в диаспоре, находит выражение в тотальном подчинении израильтян западной и американской культуре, в утрате собственного голоса, в легкомысленном пренебрежении к еврейскому духовному и историческому наследию, в попытках раствориться в макрокультуре масс-медиа и хай-тека.

Второй представляет собой приятие антисемитского мифа, то есть откровенную ненависть к самим себе. В этой связи заслуживает упоминание смакование любых подробностей, рисующих коллективный портрет «гадкого израильтянина» (ха-исраэли ха-мехоар), столь характерное для нашей прессы. Здесь и бытовые детали, и поведение израильского туриста за границей, и политические самообвинения – короче, все то, что может хоть как-то дополнить данный портрет.

И, наконец, третий способ есть попытка переадресации антисемитской ненависти другим, «действительно порочным» израильтянам – тем, кого местное общественное мнение стремится выделить в изолированную, меченую группу: религиозным евреям, поселенцам, праворадикальным политическим силам. «Они, только они, а не все мы, заслуживают вашего справедливого гнева!», - кричат либерально настроенные израильтяне, обращаясь к арабам и международному сообществу. Подобно эмансипированным немецким евреям, они рассчитывают, что пламя антисемитской ненависти коснется только «меченых» и пощадит их самих, но арабы, подобно нацистам, снова и снова доказывают им принципиальную неразделимость еврейской ответственности.

Назовем эти типологические модели израильской реакции на извечное «проклятие» еврейства условными именами: стертый израильтянин, гадкий израильтянин и хитрый израильтянин.

Стертый израильтянин

Мечту о нормализации, составлявшую один из центральных пунктов сионистской идеологии, Израилю осуществить не удалось. Израиль так и не стал одним из государств мира, таким же, как все остальные. Вместо этого он превратился в самое одинокое государство, в средоточие международной напряженности, в политический фактор, исчезновение которого было бы в интересах многих держав – и не только арабов. Более того: в Израиль вонзил свои цепкие когти антисемитский миф, который, будучи сам порождением и наследием нацизма, глумливо именует еврейское государство «нацистским».

Раздавленный мощью этого злобного мифа, израильтянин бежит к самоотрицанию, рассчитывая укрыться в лабиринтах глобальной культуры хай-тека. (От переводчика: здесь заслуживает упоминания недавний эпизод, связанный с проведением конкурса пианистов им. Артура Рубинштейна. Журналисты обратили внимание на то, что в этом иерусалимском конкурсе с каждым годом принимает участие все меньше и меньше израильских исполнителей, и поинтересовались причинами данного явления. Один из организаторов конкурса дал им следующий ответ: «В прежние времена музыкальное образование было для евреев способом вырваться из гетто, и именно этому мы обязаны появлением целой плеяды звезд мировой исполнительской культуры. Теперь же еврейские родители видят для своего ребенка иную дорогу, позволяющую вырваться из израильского гетто. Это знание английского языка и технологическое образование, то есть то, что позволяет найти работу в любой точке Земного шара»).

В политической же плоскости выражением данной тенденции к самоустранению становится доктрина «Нового Ближнего Востока», сформулированная Шимоном Пересом: «Не сердитесь на нас, мы вовсе не сионистское государство, а всего лишь экономический проект, многообещающий start-up, сулящий обильную прибыль всему региону». На это арабы отвечают Пересу и его единомышленникам: «Не выйдет! Нас на мякине не проведешь. Все вы – евреи и израильтяне. На место!»

Гадкий израильтянин

Неудача вышеописанной тактики заставляет израильтянина, определяющего себя и свое бытие через принадлежность к глобальной культуре, усвоить местную версию антисемитского мифа, объявляющую Государство Израиль порождением зла, отрыжкой загнивающего колониализма, той самой опухолью на теле Ближнего Востока, которой его считают арабы.

Именно здесь – истоки концепции «первородного греха», представляющей в уродливом свете рождение еврейского государства и его героическую Войну за независимость. В рамках этого мифа на Израиль возлагается ответственность за появление проблемы палестинских беженцев, за возникновение арабо-израильского конфликта, за «оккупацию». ЦАХАЛ, средоточие сионистского этоса, изображается как гнилое болото, исторгающее зловоние жестокости, насилия, тупости и коррупции.

В рамках данной статьи невозможно всерьез говорить о том, чем обусловлено появление и усвоение этого злобного антисемитского мифа. Важно, однако, отметить, что он особенно популярен в академических и журналистских кругах. В его распространении играют решающую роль именно те средства, которые обязаны самим своим существованием Государству Израиль: субсидируемое правительством искусство, пресса и телевидение, исторические, социологические, политологические кафедры израильских университетов.

Хитрый израильтянин

Что же до «хитрого» израильтянина, то он, как мы уже отмечали, признает обвинения в адрес Израиля, но пытается переложить их на «темные силы», с которыми сам он неустрашимо борется в израильском обществе: на религиозных евреев, на поселенцев и на так называемых правых экстремистов. Именно этот путь позволяет найти удачное сочетание между чувством собственной принадлежностью к просвещенному, прогрессивному миру и – тотальным самоотрицанием.

Читатель помнит, что правые в Израиле несут на себе клеймо реакции еще с тех времен, когда еврейского государства не существовало. Ортодоксальный еврей считается темным и невежественным еще со времен «отрицания галута». Новым фрагментом в этой мозаике стали после Шестидневной войны поселенцы – или, в более широком смысле, религиозные сионисты.

За исключением своих вязаных кип, эти люди ничем не отличаются от положительных героев израильского национального этоса – первопроходцев, киббуцников и мошавников. Члены молодежного движения «Бней-Акива» до сих пор обращаются друг к другу с «приветом Торы и труда». Им, казалось бы, самое место по «правильную» сторону баррикад. Но они были религиозными сионистами и остались таковыми в постсионистскую эпоху, когда и религия, и сионизм утратили свой престиж в глазах большинства израильтян, а в глазах интеллектуальной элиты сделались синонимом злокачественного «нарратива».

Земля Израиля, народ Израиля и Тора Израиля – три глубочайших основания еврейской жизни на протяжении тысячелетий – превратились в три обвинительных пункта: культ почвы, темный национализм и религиозный фанатизм. Эти пункты впитали в себя злобную энергию антисемитского мифа, и оптимисты в вязаных кипах, привыкшие к тому, что их считают симпатичным исключением из общего религиозного правила, вдруг обнаружили у себя на челе тройной терновый венец: мессианские фанатики, грабители арабской земли, противники мира.

«Жестокая и тупая мессианская секта, явившаяся из самого темного угла иудаизма, угрожает разрушить все, что нам дорого и свято, - сказал о них Амос Оз в 1989 году. – Она навязывает нам безумный культ крови. Это еврейская «Хизбалла», это жестокие фанатики и ненавистники свободы».

Писатель был готов потом объяснить, что он имел в виду не всех религиозных сионистов, а только поселенческих экстремистов. Но логика злобного мифа не ищет различий, да и можно ли их отыскать, если каждый поселенец – представитель семьи, проживающей в Иерусалиме, Тель-Авиве, Тивоне, иногда – во всех перечисленных городах одновременно. Как правило, он имеет те же политические убеждения, что и его родственники. Он не выделяется какой-то особой тягой к насилию, и если сравнить реакцию поселенцев на арабский террор с тем, как ведут себя в аналогичных случаях жители Хадеры или, скажем, Нацрат-Илита, то поведение поселенцев покажется удивительно сдержанным. Разумеется, в них чаще стреляют, и, соответственно, им чаще приходится сталкиваться с насилием, но это не превращает их в «жестокую секту».

Я не стану вдаваться здесь в обстоятельства, вызвавшие появление «еврейского подполья» в 80-е годы, и в дело д-ра Гольдштейна. Скажу лишь, что обе истории были раздуты до чудовищных, сверхъестественных масштабов именно потому, что они служили злобному мифу и воспринимались как его подтверждение. Их не пытались рассматривать как реакцию затравленного, истерзанного террором еврейского населения на действия арабских бандитов. И уж тем более их не пытались понять как реакцию евреев, придавленных тяжестью неонацистского мифа, особенно ощутимой в тех местах, которые сущностным образом формируют еврейскую национальную личность.

В целом же этот миф о жестоком, танцующем на крови право-религиозном фанатике, о живущем в роскоши и непременно за чей-то счет поселенце – откровенная ложь, в которой сплелись разнообразные оттенки еврейского антисемитизма, произрастающего из декларативной экзистенциальной опустошенности нового израильтянина.

Голодный миф

История этого мифа не завершается обыденным шельмованием. Злобный миф подобен голодному зверю, он ищет себе все новой и новой пищи, он охотится за доказательствами. И когда поселенцы таких доказательств мифотворцам не предоставляют, последние перестают быть просто рассказчиками и превращаются в режиссеров. Они сами ставят спектакль, который обеспечит нужную пищу взращенному ими зверю.

Начиная с 1988 года стали одна за другой появляться фиктивные организации с намеренно отталкивающими названиями: «Меч Гидеона», «Меч Давида», НЕФЕЦ («Ноар фашисти цийони» или «Фашистская сионистская молодежь»), ЭЯЛ («Иргун йегуди лохем» или «Еврейская боевая организация»). Эти структуры похвалялись грубыми, хулиганскими действиями в отношении арабов; их немногочисленные, но очень заметные члены разгуливали с ножами, кастетами и дубинками, били стекла арабских машин, переворачивали рыночные лотки. На правых демонстрациях стали появляться плакаты и лозунги подчеркнуто провокационного содержания.

Согласно отчету комиссии Шамгара, расследовавшей обстоятельства убийства Ицхака Рабина, организатором всех этих групп был агент-провокатор ШАБАКа Авишай Равив. Перечисленные организации существовали скорее в виртуальном, нежели в физическом пространстве, но их деятельность воспринималась широкими общественными кругами как доказательство брутальных инстинктов право-религиозного, поселенческого лагеря.

Сами поселенцы наблюдали за происходящим с тревогой и недоумением. Им казалось, что расплодившиеся экстремистские группы представляют собой злобную карикатуру на них самих. Кривое зеркало, в которое они смотрятся, улавливают черты гротескного сходства, но не узнают себя. Не имея лучшего объяснения происходящему, поселенцы считали горлопанов Авишая Равива свихнувшимися маргиналами, не представляющими серьезной угрозы.

А тем временем события обретали все более странный характер. Члены «тайных» организаций устраивали свои зловещие церемонии прямо перед телекамерами. Они безбоязненно приглашали журналистов в организуемые ими лагеря, где подростков учили обращаться с оружием. Все громче звучали угрозы в адрес известных общественных деятелей. И из того же источника, то есть, в первую очередь, из уст самого Равива лился поток подстрекательской пропаганды, направленной против покойного премьер-министра Рабина. В Хевроне распространялись листовки организации ЭЯЛ, в которых говорилось, что Рабин должен быть предан смерти. Корреспондентам, присутствовавшим на проходившей в Иерусалиме демонстрации протеста, были представлены плакаты, изображающие главу правительства в форме офицера СС. Молодой человек по имени Игаль Амир выслушивал от своего товарища Авишая Равива частые поучения, суть которых сводилась, как правило, к одному: Рабина надо убить.

Распропагандированный таким образом, Амир направился в ноябре 1995 года на тель-авивскую площадь Царей Израилевых, где проходила левая манифестация при участии премьер-министра, и ко всеобщему изумлению осуществил свой злодейский замысел. Рабин был убит. Это событие заставило содрогнуться израильское общество и, разумеется, стало в его глазах окончательным доказательством низости и жестокости право-религиозного лагеря. Возможно, именно соответствие вынашиваемых Игалем Амиром планов злобному мифу послужило причиной того, что задуманное им преступление не было своевременно пресечено, хотя ШАБАК должен был знать от своего осведомителя Авишая Равива о его намерениях. И если убийство премьер-министра, как таковое, не предусматривалось, то соблазн уличить правого террориста, предпринимающего попытку покушения на Рабина, мог оказаться достаточно велик. За убийцей никто не стоял, он действовал в одиночку и не мог опереться на мнение сколько-нибудь авторитетных руководителей право-религиозного лагеря, но это не помешало взвалить вину за совершенное им преступление на всех поселенцев и на сочувствующие им круги. Убийство Рабина очень удачно вписывалось в мифологический контекст, предписывающий правым вести себя именно таким образом. «Мы не забудем, кто убил, и кто послал убийцу!», - твердили левые демагоги. На прилавках книжных магазинов появился фундаментальный пасквиль «Осел мессии», автор которого поставил своей задачей доказать, что религиозный еврей в силу своего воспитания, веры и культурного багажа был просто обязан дойти до этого преступления. Труды подобного рода сделались последним словом израильской публицистики, заговорившей языком откровенной антисемитской пропаганды.

Религиозные сионисты были поставлены перед необходимостью каяться и оправдываться, порицать свое собственное мировоззрение, клеймить свое воспитание – от детского сада до университетской скамьи. Под тяжестью совершившейся трагедии многие в национально-религиозном лагере сочли выдвинутые обвинения справедливыми, признали свою вину, искали виновных рядом с собой. Но даже самое искреннее покаяние помочь не могло: вина оставалась вечной и неизбывной.

В результате убийства Рабина содержательная дискуссия по общественно-политическим вопросам стала в принципе невозможна. В чем призвание народа Израиля? В чем смысл нашего существования в этой стране? Каково надлежащее отношение евреев к Торе? Надо всеми этими вопросами расстелился тяжелый, удушливый смог антисемитского мифа. Мы до сих пор не оправились от этого шока. Нам до сих пор дозволяется рассуждать лишь о мерах обеспечения безопасности, партиях, выборах, распределении должностей, но не о сущностных вопросах. Как народ, мы буквально лишились своей души, вместо которой остались нам прогрессивные технологии и еще более прогрессивные масс-медиа.

Я очень надеюсь, что это убийство не будет забыто. Травма подобного рода не должна быть загнана в подсознание, она обязана оставаться в фокусе пристального внимания – до тех пор, пока не выявится весь ее смысл, все ее обстоятельства. Но я так же надеюсь, что туман злобного, отупляющего мифа со временем рассеется. Избавившись от этого наваждения и смиренно склонив головы, мы сможем тогда сесть напротив друг друга, чтобы вместе задуматься над тем, как отстраивать наши руины.

* * *

Таково на сегодняшний день положение вещей. Снаружи завывают грозные ветры: арабы без устали раздувают пламя злобного мифа, используя с этой целью любую международную трибуну, и мировая пресса со сдержанным антисемитским сочувствием отвечает «Аминь!». А внутри – одна часть израильтян спешит присоединиться к этому «Аминь!», другая признает обвинения, но пытается отвести их от себя: «Вы правы, но в этом повинны не мы, не здоровое большинство, а реакционные, националистические элементы, известные своей склонностью к необузданному насилию». И многотысячелетний миф о темном, кровожадном еврее обретает новую силу. И слезы Господни готовы пролиться вновь.

Разделительная полоса

Если мы ограничимся только тем, что просто назовем это явление еврейским антисемитизмом, то наверняка не скажем всей правды. Существует принципиальная разница между самоуничижением евреев и тем злобным, из чужого сердца вышедшим мифом, который разгуливает за нашим порогом.

Еврейский народ наделен редким даром тотальной, безжалостной самокритики. «Мы грешнее любого народа, устыдимся более всякого поколения», - говорит еврей в покаянной молитве. Но этот дар приносит добрые плоды только в том случае, когда он сопряжен с глубочайшим самоутверждением: «Блаженны мы, как хороша доля наша и как прекрасно наше наследие!». В этом самоутверждении – не грубое национальное эго, а, напротив, чувство собственного ничтожества, позволяющее обрести место в Божественном пространстве и утвердиться в вечности, которая не обманет.

Наша повседневная действительность не способствует пробуждению этого чувства, а «всеобщая» культура каждого поколения, наш вечный Египет, препятствует ему всеми своими силами. И порой лишь безжалостное самоуничижение очищает чувства и мысль настолько, чтобы приблизиться к отрицанию, из которого вырастает подлинное бытие. Личное, национальное, государственное.

Речь идет о трудной, бесконечной задаче, и нередко случается, что усталые руки падают, сердцами овладевает отчаяние. В этом можно уловить отголоски усталости, охватившей вышедших из Египта при столкновении с Амалеком: «А ты был устал, истомлен, и не убоялся Бога». В такие моменты ко многим приходит соблазн уюта и отдохновения в лоне внешней культуры, не выдвигающей столь суровых требований, не взыскующей столь высокого напряжения чувств, не обязывающей к повседневному бодрствованию. Внешняя, «всеобщая» культура кажется в такие моменты непостижимо естественной, текущей мерным, спокойным потоком.

И, устремившись вовне, свойства еврейской души действуют привычным им образом, сопрягая самоуничижение с восхищением. Себе же и своему еврейству отвернувшийся оставляет только горькую критику, которая теперь, в отрыве от фундаментального самоприятия, меняет свою природу, превращаясь в злобное, стороннее обличение.

Что же до ненависти к Израилю, которую питают народы мира, то она представляет собой не самокритику, а ее противоположность – отрицание Иного. Национальное бытие народов грубее и достовернее еврейского бытия. Им свойственно утверждаться, отрицая чужое бытие, одолевая его насилием и войной. И против евреев, воплощающих в этом мире Иное, данная интенция бывает обращена как идея тотального истребления.

Свой роман с чужой культурой евреи начинают с самоуничижения и восхищения, но со временем они реагируют на порочность грубой национальной стихии и, сами того не замечая, превращаются в критикующий, подрывной элемент. Они пытаются исправить изнутри усвоенную ими культуру, но окружающие очень часто не желают еврейской правки, и это лишь обостряет коренящееся в их сердцах чувство неприязни к Иному. Иногда неприязнь подобного рода остается «нормальной» (Фараон и Ахашверош), но бывает, что она облекается в одержимость Амана. «И было после этих событий – возвеличил царь Ахашверош Амана, сына Аммдаты, агагиянина».

«После этих событий», то есть после общего пира, объединившего евреев с царедворцами Ахашвероша; после того, как они уподобились прочим народам его империи и возмечтали забыть о своем призвании. Аман подставляет евреям кривое зеркало, в котором отражена их интенция к самоустранению: «Вы хотели устраниться приятно и безболезненно? Нет, вам придется проделать это как следует - с унижением, страданием и болью». Но под давлением амановой ненависти, перед лицом задуманного злодеем тотального уничтожения в еврейском народе заново пробуждается жажда самоприятия, самоутверждения. Именно в этом – сердцевина истории, изложенной в библейской книге Эстер. Сокровенная логика праздника сброшенных масок.

Рассуждая на данную тему, важно остерегаться ошибочных заключений. В корне неверен тезис о том, что Израиль сам вызывает появление Амалека, а потому – сам он повинен в своей судьбе, и нет на враге никакой ответственности. Все, что мы говорили о бегстве евреев от самих себя, представляющем их несомненный грех, имеет силу в провиденциальном контексте. На физическом же и на политическом уровнях выдвигаемые против евреев обвинения всегда лживы. В своем отношении к народам мира отвернувшиеся от самих себя евреи неизменно исполнены лучших намерений, и именно это заводит их в роковой тупик. Но, вернувшись на провиденциальный уровень, где еврейская вина несомненна, мы должны будем подчеркнуть, что там никто никого ни к чему не принуждает. Ни индивидуум, ни нация не могут сложить с себя ответственность за собственные решения перед лицом Благословенного Судьи.

Своим поведением евреи часто ставят народы мира перед необходимостью определенного нравственного выбора, но этот выбор носит автономный характер. Ничто не принуждало немецкий народ к избранной им для себя роли Амалека. Французы и венгры тоже не славятся добрыми чувствами к Израилю, но именно немцы, как нация, решили пройти этот путь до конца. И даже после этого всякий отдельный немец был свободен в своем индивидуальном нравственном выборе: Гольдхаген убедительно доказал, что к роли палача никто не был насильственно принуждаем.

Да, еврейское самоустранение и самоотрицание есть тяжкий грех в отношении возложенного на нас призвания, но только в свете этого призвания он может быть по-настоящему понят: «И увидит весь народ грозное дело Господне, которое Я творю с тобой» (Шемот 34;10). В конечном счете, нашей подлинной задачей является не взгляд вовне, попыткой которого можно считать данную статью, но обращенность к внутреннему еврейскому содержанию. Это содержание мы призваны осветить таким светом, который прогонит любую тьму, заполнит всякую пустоту и – тем самым – устранит Амалека. Да будет воля и милость Господня к нашему скорейшему освобождению.

Перевел с иврита Дов Конторер
Текст публикуется с любезного согласия редакции журнала «Некуда»