Современная наука и Талмуд: другой интеллектуальный почерк, стиль мышления, иное представление о красоте и завершенности. Своими размышлениями делится автор, физик и педагог, делающий первые шаги в мире еврейских знаний.

Игорь Вдовенко (Петербург)

Сюжет:
Спящий
Рип ван Винкль и Хони Меагель

История Рипа ван Винкля, героя новеллы Вашингтона Ирвинга из «Книги эскизов» (1819), хорошо известна. В «один погожий осенний день» американский поселянин Рип, взяв ружье и собаку, отправляется побродить по лесам. Неприметно для себя самого, увлекшись охотой на белок, он забирается на одну из самых высоких вершин Каатскильских гор, где его по имени окликает странный незнакомец — старик, одетый по моде далекого прошлого в старинный голландский костюм. Незнакомец знаками просит помочь донести бочонок и приводит Рипа в некое место, где тот видит «компанию престранных господ», играющих в кегли. Помимо необычной внешности каждого из этих господ (разноцветные бороды, странные лица, старинная одежда), Рипу бросается в глаза, что вся группа в целом напоминает «картину фламандского живописца в гостиной ван Шайка, деревенского пастора, привезенную из Голландии еще первыми переселенцами».¹

Выпив напитка, принесенного им в бочке, и найдя на вкус и запах, что это «отменная голландская водка», Рип засыпает. Проснувшись, он находит себя на том же самом месте, однако собака его исчезает, одежда истлевает, а ружье оказывается изъеденным ржавчиной. Изменения также поджидают его и в родной деревне: дом его стоит в полном упадке с провалившейся крышей и сорванными дверями, на месте деревенского кабака — покосившаяся деревянная постройка, а вместо огромного дерева, под которым тот когда-то стоял, — голый шест «с чем-то вроде красного ночного колпака на самой верхушке».

Недоразумения вскоре рассеиваются. Оказывается, что, отведав волшебного напитка, Рип проспал около двадцати лет. За это время жена его умерла, дочь выросла и вышла замуж, друзья — кто умер, кто вышел в люди и уехал из деревни. Выясняется также и то, кем были «престранные господа», встреченные Рипом. Один из односельчан опознает в их описании Хендрика Гудзона, капитана «Полумесяца», впервые открывшего и исследовавшего реку и край, который, согласно легенде, раз в двадцать лет обозревает эти места вместе со своей командой.

Новелла заканчивается тем, что Рип поселяется в доме у дочери, возобновляет былые привычки, предается праздности и каждому желающему рассказывает свою историю.

В предисловии Ирвинг поясняет, что в основу «Рипа ван Винкля» положена народная немецкая легенда, заимствованная им из книги «Народные сказания» Отмара. ² Герой легенды, тюрингский пастух Питер Клаус встречает на горе Кауфхойзер императора Священной Римской империи Фридриха I Барбароссу со свитой, выпивает предложенный ему волшебный напиток, в результате чего погружается в двадцатилетний сон.

Ирвинг переносит немецкую легенду на американскую почву, «переводит» ее в другие координаты. Гора Кауфхойзер превращается в «одну из самых высоких вершин Каатскильских гор», Фридрих Барбаросса (который, согласно легенде, не умер, а погружен в сон) — в Хендрика Гудзона,³ волшебный напиток Барбароссы — в голландскую водку (ведь предки ван Винкля — голландские переселенцы). При этом, как мы видим, сами опорные точки — встреча в горах, напиток, двадцатилетний сон — остаются без изменения.

Широко известен отзыв Гёте на «Книгу эскизов». Гёте сожалеет, что Ирвинг в своей замечательной книге так редко обращается к американской тематике, предпочитая ей сюжеты и мотивы, которые можно встретить у писателей-романтиков других стран.

Замечание Гёте может быть отнесено к «Рипу ван Винклю» двояким образом. С одной стороны, сюжет новеллы представляет собой прямое заимствование (заимствование, как было уже сказано, реализованное через «перевод» его опорных моментов в «американские координаты»). Мотивы волшебной горы, волшебной встречи, волшебного напитка — также могут быть обозначены как характерные романтические мотивы («которые можно встретить у писателей-романтиков других стран»). С другой стороны, «американская тематика» представлена в «Рипе ван Винкле», вероятно, ярче, чем в других новеллах «Книги эскизов» (не случайно же именно «Рип» становится классикой американской литературы).

Как такового этнографического описания американского быта в новелле действительно нет. Нет экзотических деталей, негров, индейцев, экзотических животных и растений, особого «американского» уклада (того, что станет примерно в то же время предметом изображения у Фенимора Купера⁴ и далее в идущей от него линии американской литературы). Роль «американской тематики» в новелле играет происходящее «во внешнем мире».

История «спящего» (в чем мы можем убедиться хотя бы на примере источника новеллы Ирвинга) совсем не предполагает обязательное описание произошедшего в мире за время его сна. Не предполагает даже то, что в мире за это время что-то обязательно должно измениться.⁵

Для Ирвинга же случившееся, пока Рип спал, имеет принципиальное значение. Основным содержанием новеллы вообще становится не приключение американца Рипа, а американская история, — не произошедшее с одним человеком, а произошедшее с целым народом, частью которого этот человек является. Возникающее при этом «ощущение стремительного темпа жизни», как принято замечать, — «совершенно неожиданный для литературы того времени, чисто американский мотив».⁶

«Чисто американский мотив» движения истории, стремительного темпа жизни является «оригинальным» элементом, привнесенным Ирвингом в «заимствованный» сюжет. При этом эмоциональное ощущение «стремительности времени» возникает в результате неожиданного введения реального исторического времени в повествования (или иначе: столкновения в новелле мифологического и исторического времени).

В первой половине новеллы Рип (как и все его американское окружение) существует как бы вне времени, вне истории. Точнее, время, как и в легенде, ставшей источником новеллы, не конкретизировано. О месте (и лишь через него — о времени), в котором живет ван Винкль, мы знаем лишь то, что это — «старинная деревушка, основанная голландскими переселенцами еще в самую раннюю пору колонизации, в начале правления доброго Питера Стайвесанта».⁷

Конкретные приметы времени начинают появляться в тексте во второй части того момента, когда проснувшийся от многолетнего сна Рип возвращается в деревню.

Вначале он встречает только отсутствие или разрушение старого (отсутствие знакомых на улице, разбитый дом, исчезнувшее здание кабачка). Первая встреча с новым происходит около гостиницы «Союз», расположившейся на месте, где когда-то стоял кабачок. Рип видит вывеску и шест с флагом. На флаге изображение «каких-то звезд и полос». На вывеске — портрет короля Георга III, лицо которого осталось прежним, но костюм изменился «самым поразительным образом»: «Красный мундир стал синим со светлой отделкой; вместо скипетра в руке оказалась шпага; голову венчала треугольная шляпа, и внизу крупными буквами было выведено: ”Генерал Вашингтон“. Возле дверей гостиницы стоит субъект, шумно разглагольствующий «о гражданских правах, о выборах, о членах Конгресса, о свободе, о Бэнкерс-Хилле, о героях 1776 года и о многом другом».

Все увиденные новшества кажутся Рипу «странными и непонятными», речь незнакомца — «каким-то вавилонским смешением языков». Рип не понимает вопрос, который ему задают: кто он — федералист или демократ? Не может он истолковать и ответы на свои вопросы («каждый ответ порождал в нем глубокое недоумение, ибо дело шло о больших отрезках времени и о событиях, которые не укладывались в его сознании: война, Конгресс, Стони Пойнт»).

В отличие от Рипа (который так и остается героем легенды, попавшим в иное измерение), читатель новеллы прекрасно понимает смысл всех изменений. Первые же увиденные Рипом новшества (название гостиницы, флаг, портрет Вашингтона) дают читателю знание времени, в котором происходят описываемые события. По мере появления новых подробностей это знание все более конкретизируется. И в конце читателю уже точно известен описываемый день появления Рипа в деревне. Это день первых выборов, на которых Вашингтон (обозначенный на портрете еще как «генерал Вашингтон») становится «президентом Вашингтоном». К этому моменту картография изменений уже завершена. Далее следует своеобразный откат, возвращение от американской истории к вневременной истории Рипа, «мало разбирающегося в политике», зато, благодаря своему чудесному приключению, избавившегося от назойливой супруги, «свободного от каких бы то ни было домашних обязанностей» и получившего право «уходить из дома и возвращаться домой, когда пожелает».

* * *

История Хони Меагеля⁸ вероятно, менее известна современному читателю, чем история Рипа ван Винкля. Хони — другой спящий — персонаж трактата «Таанит» Вавилонского Талмуда. Повествование о нем, приводимое на страницах Талмуда, делится как бы на две части. Первая часть, написанная по-арамейски, — рассказ непосредственно об обстоятельствах, связанных со сном Хони:

Сказал раби Йоханан: «Все дни этого праведника тревожил его смысл стиха: «Когда возвращал Господь пленников Сиона, мы были как в сновидении». Сказал он: «Кто способен семьдесят лет бредить во сне?» Однажды, находясь в дороге, он увидел человека, сажающего рожковое дерево. Сказал он: «Через сколько лет принесет это дерево плоды?» Сказал ему: «Через семьдесят лет». Сказал он: «Ты уверен, что проживешь семьдесят лет?». Сказал ему: «Я застал на свете рожковые деревья. Так же как предки мои вырастили их для меня, так и я выращу их для своих потомков». Сел он поесть хлеба и заснул. Выступил утес и образовал ограду вокруг него. Проснулся он и увидел человека, собирающего плоды с дерева. Сказал он: «Это ты, который посадил его?» Сказал ему: «Дед мой». Сказал он: «Я проспал семьдесят лет». Посмотрел туда, где ослица его, там — целые табуны. Пошел он в дом свой. Сказал: «Сына Хони Меагеля кто знает?» Сказали ему: «Сын его умер. Внук его жив». Сказал он: «Я — Хони Меагель». Не поверили ему. Пошел он в бейт-мидраш. Слышит, мудрецы говорят: «Это толкование так же ясно, как во времена Хони Меагеля, который разъяснял все вопросы, как только входил в бейт-мидраш». Сказал им: «Я это». Не поверили и не воздали ему должного. Пал Хони духом. Стал молить о милосердии Господнем и умер. Сказал Раба: «Говорят люди: ”либо дружба, либо смерть“».

(Таанит, 23а)

Героя первой части этой истории на первый взгляд мало что роднит с Рипом ван Винклем. При практически одинаковой фабуле (или, точнее, фабульном разворачивании мотива спящего: некий человек волшебным образом засыпает и, проспав много лет, возвращается домой) в сюжетах обеих историй мало сходства. В сюжете о Хони Меагеле (что вполне естественно) отсутствуют романтические мотивы: волшебной горы, встречи со сверхъестественными существами, волшебного напитка, то есть, по существу, отсутствуют опорные точки сюжета, заимствованного Ирвингом из немецкой легенды. Отлична и концовка: Рип ведет счастливую жизнь в доме у дочери, его почитают «как одного из патриархов древности, живую летопись довоенных времен»; Хони же не находит себе места и умирает.

Последнее, правда, является расхождением лишь на первый взгляд. Если из текста первой части нам кажется, что Хони умирает чуть ли не сразу после того, как его не признают в бейт-мидраше, то текст второй части (действие которого, бесспорно происходит не до, а после того, как Хони проспал 70 лет) опровергает это. Он не только не сразу умирает, но имеет учеников, пользуется уважением и авторитетом, к нему обращаются с просьбами. Пословица же, которую приводит Раба, имеет к истории Хони не столько иллюстративное, сколько сущностное отношение.

Помимо этого схождения (не столь заметного на первый взгляд), мы можем найти еще ряд общих для обоих сюжетов мест.

Обе истории начитаются ссылкой на традицию (ссылка в предисловии у Ирвинга на немецкую легенду; ссылка на цитату из Танаха в словах р. Йоханана), а затем переводят сюжет в координаты «реальной» жизни (в первом случае это Америка XVIII в., во втором — еврейская история II—I вв. до н. э.).

В первой части новеллы Ирвинг дает характеристику своему персонажу. Рип — человек не злой, с добрым сердцем, охотно откликающийся на любую просьбу (последнее обстоятельство подчеркивается особо, по сути, именно из-за своей отзывчивости к просьбам Рип и попадает в компанию «престранных господ»). При этом главным недостатком в характере Рипа называется «его непреодолимое отвращение к труду». Труду не всякому — Рип берется за чужие дела и помогает всем, кто его об этом просит, — но «исполнять обязанности отца семейства и содержать свою ферму в порядке представлялось ему немыслимым и невозможным». «Он заявлял, что обрабатывать его землю не стоит», и в конце концов его хозяйство превратилось «в узкую полоску картофеля и кукурузы», то есть, как мы можем заметить в применении к другому сюжету, растений, плодов которых не надо ждать семьдесят лет.

«Исполнять обязанности отца семейства и содержать свою ферму в порядке» — две характеристики того, что мы бы могли назвать «устремленностью в будущее».⁹ Человек, которого встречает Хони Меагель, сажает рожковое дерево и делает это, не просто «занимаясь хозяйством», но «для своих внуков». Он — человек традиции, традиционного уклада. И в диалоге, произошедшем между ними, на месте Хони вполне можно представить себе Рипа. При этом Хони, как мы видим из второй части его истории, столь же отзывчив к просьбам, и эта его отзывчивость (как будет показано далее) так же приводит к столкновению со временем.

Следующий момент, на который стоит обратить внимание, — встреча с собственным двойником. Когда Рип ван Винкль приходит в деревню после двадцатилетнего сна и узнает о всех переменах, произошедших за это время с его друзьями, он чувствует, что остался «один-одинешенек на белом свете», сердце его «сжимается и замирает». Произошедшую вслед за тем сцену Ирвинг описывает так:

Он не решился спрашивать о прочих друзьях и вскричал в полном отчаянии:

— Неужели никто тут не знает Рипа ван Винкля?

— Ах, Рип ван Винкль! — раздались голоса в толпе.— Ну еще бы! Вот он, Рип ван Винкль, вот он стоит, прислонившись к дереву.

Рип взглянул в указанном направлении и увидел своего двойника, совершенно такого, каким был он, отправляясь в горы. Это был, по-видимому, такой же ленивец и, во всяком случае, такой же оборвыш! Бедняга Рип окончательно растерялся. Он усомнился в себе самом: кто же он — Рип ван Винкль или кто-то другой? И пока он стоял в замешательстве, человек в треуголке обратился к нему с вопросом:

— Кто же вы и как вас зовут?

— Бог его знает! — воскликнул Рип, теряя рассудок. — Ведь я вовсе не я... я — кто-то другой.¹⁰

Хони тоже встречает себя, своего двойника, но себя — отсроченного текстом. Встреча с собой происходит не в доме (к которому он приходит вначале), а в бейт-мидраше, где он сталкивается с Хони Меагелем — мудрецом и толкователем Торы. Телесность (и эта одна из особенностей еврейской традиции) переводится здесь в другое качество. Человек — не физическое тело (имеющее тот или иной внешний облик, характер, положение в обществе и т. д.). Человек определяется через его расположение относительно текста. После того как Хони отказывают в возможности занимать по отношению к тексту свою же позицию, быть собой, он «падает духом» и умирает.

Вторая часть рассказа о Хони — история его моления о дожде — написана на иврите. На первый взгляд, она кажется не имеющей прямого отношения к первой части — другой историей, объединенной с первой лишь общим главным героем.

Учили мудрецы: однажды адар¹¹ подходил к концу, но не шли дожди. Послали к Хони Меагелю: «Помолись, и пойдут дожди». Помолился, но дожди не пошли. Начертил круг и встал в него. Сказал: «Властелин мира, дети Твои обратили лица свои ко мне, так как я словно приближенный Твой. Клянусь Твоим великим именем, что не сойду с этого места, пока ты не сжалишься над детьми Твоими». Начали накрапывать дожди. Сказали ему ученики его: «Раби, видели тебя и не умрем, но кажется нам, что пошли эти дожди лишь для того, чтобы освободить тебя от клятвы». Сказал он: «Не о том я просил, но о дожде для колодцев, каналов и пещер». Пошел такой сильный дождь, что каждая капля наполняла бочку, и оценивают мудрецы, что не было капли размером меньше, чем лог.¹² Сказали ему ученики его: «Раби, видели тебя и не умрем, но кажется нам, что не иначе пошли эти дожди, как на погибель мира». Сказал Ему: «Не о том просил я, но о дожде желанном, благодатном и щедром». Пошел такой, как просил, и шел до тех пор, пока не поднялся весь народ на Храмовую гору от дождей. Сказали ему: «Раби, так же как ты молился о том, чтобы пошли дожди, помолись, чтобы они прекратились». Сказал им: «Меня учили: не молятся об отмене великого блага. Поэтому приведите мне быка для благодарственной жертвы». Привели ему быка для благодарственной жертвы. Возложил он обе руки на него и сказал Ему: «Властелин Мира! Народ твой Израиль, который Ты вывел из Египта, не может вынести ни великого блага, ни большого несчастья. Разгневался Ты на них — не могут они выдержать, щедро одарил их великим благом — также не могут выдержать. Да будет воля Твоя на то, чтобы прекратились дожди и развеялись тучи над миром!» В тот же миг подул ветер, и разошлись тучи, и засияло солнце. И вышел народ в поле, и собрали они трюфеля и грибы. Послал к нему Шимон бен-Шетах: «Если бы ты не был Хони, я приговорил бы тебя к отлучению. Если бы годы как годы Элиягу, что ключи от дождей в руке Элиягу, не было бы имя небес осквернено тобой. Но что я могу сделать тебе, ведь ты, привередничающий перед Всесильным, и Он, выполняющий твою волю, — словно сын, привередничающий перед отцом, — и отец, исполняющий его прихоти. Скажет сын: ”Отец, поведи меня и искупай в горячей воде, обмой в холодной, дай мне орехов, и миндаля, и персиков, и гранатов“, — и дает ему. Это о тебе говорит Писание: ”Возрадуются отец и мать, и возликуют родившие тебя“» (Таанит, 23а).

Эта часть сюжета о Хони может прочитываться в качестве примера одного из талмудических жанров — развернутой этимологизации имени.

Имя «Хони» понимается здесь традицией в значении «любимчик, любимец». Хони — любимчик Бога. Бог исполняет все его просьбы и желания,¹³ и поэтому люди, не решаясь обращаться к Богу напрямую, просят Хони выступить в качестве посредника. Это особое положение «любимчика» понимают все: и люди, обращающиеся к нему, и он сам (называющий себя «приближенным¹⁴ Бога»), и представители власти.

Второе имя — Меагель (или Гамеагель — то есть «тот самый Меагель») — также объясняется в тексте. Хони «начертил круг» («двет вт» [аг уга]) и поклялся не выходить из него, пока не пойдет дождь. «Меагель» — прочитывающееся как «тот, который начертил круг» — слово, пишущееся одинаково со словом «маагаль» — «круг, окружность».

Таким образом, Хони Меагель — тот самый любимчик Бога, который начертил круг. При этом, как мы видим из текста, Хони Меагель — это собственное имя, которым называют человека еще до того, как он «начертил круг», и выясняется, что Бог исполняет любую его просьбу.

История моления о дожде, применительно к описываемой нами ситуации, имеет и другое значение. В ней мы можем наблюдать тот же, что и у Ирвинга, элемент введения в повествование реального исторического времени.

Хони Меагель, так же как и Рип ван Винкль, вначале существует «вне времени». Время не обозначено.¹⁵ Появление же во второй части повествования реального исторического персонажа Шимона бен-Шетаха не только маркирует время, отсылает нас к определенной точке еврейской истории, но и вводит в текст проблематику столкновения времен, изменений, стремительности темпа жизни, отмеченную нами у Ирвинга.

В самом начале первой части Хони представляется нам рассказчиком — р. Йохананом — как праведник, все дни жизни которого «тревожил его смысл стиха: ”Когда возвращал Господь пленников Сиона, мы были как в сновидении“». Происходящее в стихе, тревожащем Хони, традиция относит к «Вавилонскому пленению». Именно поэтому в тексте появляется цифра 70 (столько лет нужно ждать плодов рожкового дерева и столько же, соответственно, проспал Хони). Эта цифра — срок «Вавилонского пленения», после которого состоялось «возвращение в Сион».

История еврейского народа в этом смысле вообще может быть представлена как цепь пленений и возвращений: возвращение из египетского пленения, вавилонского пленения и т. д. Через семьдесят лет пленения сном возвращается и Хони, сталкивающийся в тексте с героем другого «исторического» возвращения — Шимоном бен-Шетахом. Примерная дата этого столкновения относится к периоду после 76 г. до н. э. — года воцарения Шломит-Александры и возвращения Шимона бен-Шетаха из вынужденного изгнания.

Корни происходящего в этот период следует искать в разделении еврейского народа на два противоположных лагеря — перушим (фарисеев) и цедуким (саддукеев), — окончательно оформившемся во времена правления Йоханана Гиркана (гг. пр. 134—104 до н. э.), то есть как раз в то время, которое было проведено Хони Меагелем во сне. Камнем преткновение стала Устная Тора.

Во главе фарисеев стояли выдающиеся знатоки Торы. Они провозгласили авторитет так называемого «Устного учения», то есть толкования писаных законов, содержащихся в Торе, и прилагали все усилия к тому, чтобы ее изучение стало достоянием масс и чтобы ее заветы определяли уклад жизни еврейского народа. Саддукеи представляли главным образом высшие слои еврейского общества — аристократию и финансовую знать. Их руководство находилось сначала в руках семейств, приближенных к первосвященникам еще в дохасмонейский период. Они противились тому, чтобы устное учение стало основой законодательства наряду с Торой.¹⁶

Шимон бен-Шетах (139—38 гг. до н. э.) — реальная историческая личность, ав бет-дин (глава суда) при наси Иегуде бен-Табае. Действие этой пары¹⁷ относится к временам правления царя Александра Яная (цар. 103—76 до н э.) и его жены, царицы Шломит-Александры (цар. 76—67 до н. э.). В этот период борьба между фарисеями и саддукеями настолько обострилась, что Александр Янай (принадлежавший к лагерю саддукеев) перешел к тотальному физическому истреблению своих противников. Традиция утверждает, что первое крупное столкновение состоялось во время праздника суккот (кущей), когда наемные солдаты по приказу Яная напали на празднующую толпу и убили на территории иерусалимского храма около шести тысяч молящихся. Всего же, по некоторым предположениям, за короткий период погибло около пятидесяти тысяч человек.¹⁸

Спасаясь от преследований Яная Шимон бен-Шетах был вынужден бежать из Иерусалима (согласно легенде, он был спрятан в надежном месте своей сестрой — царицей Шломит-Александрой). Лишь после смерти царя и воцарения Шломит-Александры в 76 г. до н. э. он смог вернуться из изгнания и восстановить судебное руководство.

Образ Шимона бен-Шетаха сохраняется в традиции в качестве нелицеприятного и непреклонного судьи, бесстрастно взирающего как на власть, так и на своих близких. В тексте Вавилонского Талмуда содержится рассказ о том, как однажды в связи с преступлением, совершенным рабом, возникла необходимость вызова в суд царя Яная; Шимон бен-Шетах не только настоял на его явке, но и заставил царя стоя выслушать обвинения (в присутствии сидящих судей). А в трактате «Пиркей авот» сохранилось такое его высказывание: «Тщательно допрашивай свидетелей и будь осторожен в словах своих, дабы они не научили их лгать» — результат того, что на основе ложных показаний им был осужден на смерть собственный сын.

Появление в рассказе о Хони Меагеле Шимона бен-Шетаха сразу вводит в текст историческую перспективу, добавляет происходящему недостающую определенность. (Заметим, что лично судья не появляется, от него лишь приносят послание¹⁹). При этом далее, в тексте послания, эта определенность происходящего в системе исторических координат перерастает в уже знакомую нам по истории Рипа ван Винкля картину столкновения времен.

В послании, которое передают Хони Меагелю от лица Шимона бен-Шетаха, сразу следом за вводным утверждением: «Если бы ты не был Хони, я приговорил бы тебя к отлучению» (служащим своеобразной апелляцией к нашему знанию о Шимоне бен-Шетахе как о строгом судье), — идет не совсем понятная на первый взгляд фраза: «Если бы годы как годы Элиягу, что ключи от дождей в руке Элиягу, не было бы имя небес осквернено тобой». Эта фраза (часто вообще опускаемая в популярных переложениях агады Вавилонского Талмуда²⁰) отсылает нас к неупоминаемому во второй части рассказа сну Хони и снова вводит в повествование годы сна, но уже не абстрактные, а исторические.

Если попытаться реконструировать стоящее за ней сообщение, оно, вероятно, будет выглядеть так: то, что ты делаешь, то, как ты живешь, — совершенно из другого времени. Твое поведение — поведение человека из далекого прошлого. Оно было бы возможно во времена пророков («годы, когда дождем распоряжался Элиягу», то есть пророк Илья), но невозможно сейчас. И если бы ты не был Хони (то есть не имел бы на такое поведение разрешения свыше), ты был бы отлучен.

Взгляд, который нам удается зафиксировать в результате подобной реконструкции, — взгляд со стороны. Взгляд, разрушающий на секунду идиллическую картину любимчика-Хони, чьи желания всегда исполняются. Хони, так же как и Рип, не в силах осознать произошедшие изменения. Их действия, обычные для того времени, в котором они внутренне остались, вызывают нарекания и даже кажутся преступлением (Рипа чуть не побили за то, что он заявил: «Я верный подданный своего короля, да благословит его Бог»). И их положение было бы трагично, если бы в конце текста, в котором они существуют, время не отступало и не возникали бы в последних строчках образы двух счастливчиков, чьи желания исполняются беспрекословно и которым можно только позавидовать.

¹ Ирвинг В. Новеллы. М., 1974. С. 30.

² Отмар — псевдоним Иоганна Карла Нахтигаля, немецкого романтика, собирателя народных сказок.

³ Генри Гудзон (1550—1611) — английский мореплаватель, открывший реку, залив и пролив, названные его именем, пропал без вести. Последнее обстоятельство и служит основанием легенды, которую в тексте Ирвинга рассказывает «старый Питер Вандердонк», — о бессмертном капитане, осматривающем свои владения.

⁴ «Последний из могикан» появится в 1826 году, всего через семь лет после «Книги эскизов».

⁵ Характерным примером, иллюстрирующим эту принципиальную неизменчивость мира, является «Спящая красавица» Ш. Перро, в которой, после того как на сто лет засыпает принцесса, погружается в сон все ее королевство и время в нем как бы останавливается (заснул даже огонь в печи и жарящиеся на нем фазаны). В окружающем мире время течет, но его течение не приносит сущностных изменений. Произошедшее за сто лет сна укладывается в одну фразу: «Прошло сто лет. Много королей и королев сменилось за эти годы. И вот в один прекрасный день...»

⁶ Зверев А. Первый американский классик // Ирвинг В. Новеллы. С.15.

⁷ Ирвинг В. Новеллы. С. 20.

⁸ Меагель . Другая возможная транскрипция: Гамеагел (С. Фруг). Вероятна так же другая огласовка: Маагель (И. Левнер). О значении имени будет сказано ниже.

⁹ У Хони Меагеля, так же как у Рипа ван Винкля, есть сын и дочь (в Талмуде упоминаются его внуки: сын сына и сын дочери. То, что упоминаются именно внуки, может быть понято из разбираемого нами сюжета: проснувшийся Рип застает взрослых сына с дочерью, проснувшийся Хони застает внуков). Дети Рипа были «такими оборванными и одичалыми, словно росли без родителей»; сын Рипа ходил «облаченный в старые отцовские, проношенные до дыр штаны, которые с великим трудом придерживал одной рукой». О внуке (сыне сына) Хони Меагеля Ханане Ганехба, том самом, о котором отвечают Хони в приведенном выше тексте, Талмуд говорит в другом месте, что он был настолько беден, что был вынужден заниматься поденной работой, за неимением собственной одалживать верхнюю одежду и не мог пригласить к столу гостей, потому что хлеба не хватало.

¹⁰ Ирвинг В. Новеллы... С. 37.

¹¹ Адар — месяц еврейского календаря. Приходится на февраль—март. В Израиле — сезон дождей.

¹² Лог (угар.— лаг; арам. — луга) — мера объема. Лог составляет двенадцатую часть гина или четверть кава; равен объему шести средних яиц.

¹³ Еще один момент, роднящий Хони и Рипа. Ведь в результате двадцатилетнего сна исполнились все желания Рипа: он получил возможность не работать, избавился от тирании супруги, получил свободу «уходить и возвращаться», когда захочет.

¹⁴ Приближенный (бен-байт — букв. «сын дома») — друг дома, свой человек.

¹⁵ Единственное, что мы можем сказать, — что действие происходит после возвращения из Вавилонского пленения, так же как единственное, что нам известно в начале новеллы Ирвинга, — что действие происходит после переселения голландских поселенцев в Америку.

¹⁶ Очерк истории еврейского народа / Под ред. проф. Ш. Эттингера. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1979. С. 148—149.

¹⁷ В трактате «Пиркей Авот» («Поучения отцов») описывается следующая схема передачи Торы: Моше получил Тору с Синая и передал ее Иегошуа бен-Нуну, Иегошуа — старейшинам, старейшины — пророкам, пророки — мужам Великого собрания. Преемниками мужей Великого собрания стали так называемые «пары» (зугот). Первым в паре был «наси» — глава Сангедрина (Синедриона), вторым «ав бейт-дин» — заместитель наси, глава религиозного суда. Всего в трактате называется пять пар, из которых Иегуда бен-Табай и Шимон бен-Шетах составляют третью.

¹⁸ См.: Ойербах М., р. История еврейского народа от разрушения Первого храма до наших дней. Иерусалим; Санкт-Петербург: Швут Ами, 1992. С. 45—46.

¹⁹ Стоит отметить, что это не буквальное, телесное появление, а появление в виде знака-отсылки. Так же в тексте Ирвинга появляется «генерал Вашингтон» на вывеске.

²⁰ Например, см.: Агада (перев. С. Г. Фруга).