|
Педагогический Альманах |
|
|
Педагогический Альманах |
Иона Френкель (Иерусалим)
ДОМ УЧЕНИЯ ЭПОХИ МУДРЕЦОВ
Дом учения — «бейт а-мидраш» — это особый мир, в котором толкуют Тору, а Тора, в свою очередь, истолковывает действительность. К этой мысли нас постоянно возвращает агадическое предание: тот, кто овладел мудростью Торы, обладает и глубокой житейской мудростью. Стены дома учения ограждают сложное социальное устройство этого мира. Рассказчики предания — «баалей агада», — смотрят на него проницательным и острым взглядом. Агада рисует образы мудрецов и их учеников, служек, учителей и проповедников, руководителей и судей. Разумеется, большинство преданий апологетические, восхваляющие мудрецов. Рассказчики агады воспитывали своих слушателей, прививая им идеал жизни в Торе, жизни, посвященной учению. Агада пробуждала в людях желание самим прийти в бейт-мидраш, либо прислать в дом учения своих сыновей. Однако, помимо этого, баалей агада заглядывали в различные уголки бейт-мидраша, включая самые потаенные. Повествовательский и дидактический зуд не оставлял их в покое, заставляя рассказывать о разнообразных случаях из жизни мудрецов и их учеников. Нелицеприятная критика в собственный адрес, иногда потрясающая своей остротой, доказывает истинность преданий. Она также свидетельствует о свободной духовной атмосфере эпохи, когда складывались предания. Прочтем несколько агадических историй, ценных в основном тем интересом, который они вызывают у современного читателя своей критической направленностью. Но при этом ни в коем случае не будем забывать, что считанные предания такого рода существуют на фоне множества агадот, прославляющих мудрецов.
Из этого предания мы узнаем удивительный факт: вход в дом учения был платный! По всей видимости, это единственное свидетельство такого рода в талмудической литературе, и причина тому проста: за вход в бейт-мидраш денег обычно не взимали. Да и в доме учения Шмайи и Авталиона этот обычай не прижился: немыслимо предположить, что после того как мудрецам пришлось спасать закоченевшего ученика, они потребовали с него плату — и не только в этот раз, но и впредь. Таким образом, своим подвигом будущий великий законоучитель Гиллель старший добился отмены входной платы. Поражает также высокий размер этой платы. Даже если дневной заработок поденщика был очень невелик и позволял лишь с трудом свести концы с концами, все же половина этой суммы за «входной билет» — не чрезмерно ли? Оставшейся половины хватало домочадцам Гиллеля, чтобы не умереть с голоду, но о том, чтобы отложить что-нибудь «на черный день», речи не шло. А ведь нет ничего легче, чем поденщику лишиться дневного заработка! И вот, когда это произошло, у Гиллеля не нашлось за душой ни гроша, иначе он наверняка выложил бы его за вход в дом учения. О том, чем в этот день питались домочадцы Гиллеля, предание умалчивает. Однако рассказчик подает факты так, что они останавливают наше внимание: Гиллель был завсегдатаем дома учения. И лишь один-единственный раз у него не нашлось чем заплатить за вход! Почему же его, как постоянного посетителя, не пропустили в виде исключения или «в кредит»? И кто несет ответственность за это? Сторож? Кажется, что этот вопрос волнует и рассказчика агады. Гиллель лишился заработка, но не готов лишиться Торы, ради которой стойко выносит холод и снег, — лишь бы услышать «слова Бога живого» из уст законоучителей. Здесь повествование расстается с ним и перемещается на Шмайю и Авталиона. Мудрецы засиделись до рассвета. И вот один из них в духе братской любви и гармонии замечает другому, что обычно дом учения наполняется светом, а сегодня этого не произошло. О каком свете идет речь? Только ли о свете зари? В доме учения тепло, в очаге пылает огонь. Трудно предположить, что в ночную пору в нем осталось много людей. Однако Гиллель наверняка засиживался до утра, особенно в День седьмой, когда мог отдохнуть от труда шести дней. Почему же мудрецы не заметили его отсутствия? Или заметили, но не дали себе труда задуматься о причине? И никто не догадался спросить у сторожа: а не заглядывал ли нынче Гиллель, которого что-то не видно? Рассказчик умалчивает об этом, и его умолчание равнозначно отрицательному ответу. В доме учения все в порядке. В нем царит любовь и гармония, мудрецы погружены в Учение, огонь в очаге пылает жарко, врата затворены перед суетностью мира, и во вратах неподкупный страж. Вот только свет почему-то не наполняет сегодня обитель Учения. Может быть, отсутствие Гиллеля тому причиной? Может быть, в другие дни свет исходил от него? Мудрецы не подумали об этом, но им приходится убедиться собственными глазами в том, что так оно и есть: закоченевшее на морозе тело ученика застит им свет дня, превращая реальность в символическую метафору. Бейт-мидраш перестает быть домом учения, когда в нем нет Гиллеля. Исправление приходит в дом учения, нарушая его отгороженность от мира. Увидев на крыше занесенного снегом человека, мудрецы покидают стены бейт-мидраша, чтобы внести закоченевшего ученика в дом. Создается впечатление, что согретые огнем очага и вдохновленные «словами Бога живого» мудрецы не ведали, что за стенами их убежища царит стужа, что по улицам бродит метель. Во всяком случае, сами они никак не страдали от этого. И вот теперь они вносят Гиллеля в дом и ухаживают за ним, как за любимым ребенком. Ученика усаживают у очага, после того как тот едва не замерз, сидя на крыше. Разумеется, в этой истории восхваляется и Гиллель, его самоотверженная преданность Торе. Именно под таким углом зрения это предание всегда воспринималось еврейской педагогической традицией. Однако урок будет не полным, если мы упустим еще одно поучение: стены бейт-мидраша не должны превращать обитель святости и мудрости в крепость с запертыми воротами. Пусть свет Торы, сияющий в них, выходит наружу, освещая и согревая всех, кто тянется к нему. Иначе этот свет скоро иссякнет. Правда, из агады можно извлечь и другой смысл: на улице завывает ветер, свирепствует мороз, а в доме учения разлито тепло и свет. Поэтому прав будет тот, кто не останется снаружи, ожидая, когда его озарит знание, добытое другими, а войдет внутрь, чтобы самому припасть к источнику. В Иерусалимском Талмуде (трактат Швиит, 8:5, 38в) рассказывается об ученике, который решил изучать Тору в уединении, вне стен дома учения. Это предание позволит нам увидеть некоторые интересные стороны жизни бейт-мидраша.
Иегуда из Гоци пытался решить весьма типичную задачу: найти в Письменной Торе основания для общепринятой, не подлежащей сомнению галахи. Неоспоримо право человека самостоятельно искать в Писании стих, который позволял бы нужную интерпретацию и мог служить основанием галахи. Для этого вовсе не обязателен надзор традиции (в лице рава, учителя), ведь речь не идет об изменении самой галахи. Почти не вызывает сомнения, что в нашей агаде говорится именно о поиске такого рода. В случае, если бы оказались затронуты какие-то юридические принципы, на которых зиждется галаха, Иегуда из Гоци наверняка не удалился бы в пещеру, чтобы обдумать вопрос в одиночестве. Для решения подобных проблем ученику необходим рав, авторитетный носитель традиции, получивший ее из рук своих учителей и правомочный передавать ученикам. Вполне возможно, что Иегуда из Гоци забрался в пещеру со свитком Торы, чтобы в тишине и уединении поискать нужный стих. Три дня бился над задачей ученик и не решил ее. Не оставалось ничего иного, как вернуться в дом учения. Здесь к Иегуде сразу подходит глава бейт-мидраша, раби Иоси бен-Халафта, и интересуется причиной его отсутствия. То, что раби Иоси сам не разрешает затруднений ученика, косвенно подтверждает право последнего самостоятельно заниматься поиском оснований для галахи. Поскольку рав для этого не нужен, раби Иоси зовет одного из учеников бейт-мидраша — своего сына, — чтобы выслушать его мнение. Он не критикует Иегуду из Гоци за то, что тот не обратился со своими затруднениями к нему, главе дома учения, который наверняка дал бы авторитетное разъяснение. Моралью всей этой истории служат слова рава: почему ты не учился вместе с товарищами? Тип ученика, подобного Иегуде из Гоци, никогда не переведется в бейт-мидраше. Всегда кто-то решит, что тишина и уединение вдали от шума и гама дома учения будут способствовать успешной учебе. На этот незаданный учеником вопрос и отвечает раби Иоси: бейт-мидраш — не только шумная учебная аудитория, в которой голос учителя звучит громче всех. Это еще и сообщество учеников, объединенных общими усилиями постичь Тору. И понятно, что вместе им сопутствует больший успех, чем поодиночке. В истории три действующих лица: рав и два ученика. Внутреннее напряжение обусловлено различием между учениками. Один, как и положено, прилежно занимается в доме учения, а второй отдаляется, и его следует приблизить. Вершина этого треугольника — глава бейт-мидраша, он направляет действие, и его авторитет вне посягательств. Следующая история, также заимствованная из Иерусалимского Талмуда (трактат Сукка, 5:1, 55А), тоже рассказывает о взаимоотношениях учителя и двух учеников, но эти взаимоотношения другого рода.
Раби Иоханан — величайший мудрец своего поколения. Уважение к нему требовало, чтобы к его приходу бейт-мидраш был полон учениками, ожидающими урока рава. По всей видимости, он сам заботился об этом, и две селы платил из своего кармана. Иегуда бар-Нахман и раби Леви должны были удержать учеников, чтобы те не разошлись, не дождавшись раби Иоханана, признанного главы дома учения. Задача обоих понятна, но отнюдь не проста. С одной стороны, они должны самостоятельно толковать Тору: коль скоро ученик не нуждается в учителе, чтобы подыскивать галахические основания, это тем более верно, когда речь идет об агадических толкованиях. С другой стороны, это ведь не их бейт-мидраш. Оба лишь наемники, выступающие за плату, и приходят не для того, чтобы учить других, а ради урока самого раби Иоханана. В этой агаде разыгрывается извечная история: конфликт между учеником, переросшим ученичество, и учителем, не желающим этого замечать. Человеческий и социальный аспект этой проблемы осложняется ее финансовой стороной — платой, которую за свою работу получают ученики. Истолкование раби Леви оригинально и остроумно. Он следует общей тенденции мудрецов отождествлять анонимных персонажей Танаха с известными. Кто такой пророк Иона бен-Амитай? Сын той самой вдовы-царфатянки, у которой во время великой засухи скрывался пророк Элиягу (Млахим I, гл.17). Как сложилась судьба ребенка, которого молитва Элиягу вырвала из лап смерти? Танах ничего не сообщает об этом, но раби Леви доказывает, что этот мальчик и есть пророк Иона, посланный в Ниневию. Неизвестно, принадлежит ли это открытие самому раби Леви, или он получил его по традиции. Однако установление происхождения вдовы-царфатянки, несомненно, его заслуга. Раби Леви старается подтвердить слова: «Нет колена во Израиле, из которого не вышел бы пророк», и отыскивает в каждом колене пророков. Войдя, раби Иоханан застает конец истолкования раби Леви и реагирует на него. Возможно, увидев раби Иоханана, раби Леви оборвал свою речь и потому в конце недостает упоминания сына царфатянки. Однако не исключено, что он намеренно не довел истолкование до логического конца, тем самым задав слушателям интеллектуальную задачу, которую они должны были разрешить сами. В любом случае маловероятно, что слова раби Иоханана никак не соотносятся с истолкованием раби Леви. Раби Иоханан не принял этого истолкования и оспорил его тем, что проигнорировал, хотя может показаться, что он просто не слышал слов ученика. Речь раби Иоханана вообще трудно назвать истолкованием, поскольку мудрец просто-напросто демонстрирует буквальный смысл общеизвестных стихов Писания. Невозможно предположить, что раби Леви не знал этих стихов. Фраза «Пришел раби Иоханан и истолковал...» рисует внешнюю картину происходящего, но не передает его смысла. А смысл в том, что изощренное истолкование ученика не понравилось учителю, и раби Иоханан попросту дезавуировал его, демонстративно «не заметив». Раби Леви — наймит своего учителя, и тот не удостаивает его дискуссии. Однако о полемической направленности слов раби Иоханана свидетельствует, в частности, синтаксическая конструкция его «истолкования», повторяющая построения раби Леви. Ученик полностью умаляется перед авторитетом учителя. Раби Леви отказывается от выступления и уступает свою часть вознаграждения второму «наемнику», Иегуде бар-Нахману. Гонорар, который прежде они делили на двоих, теперь достанется одному, ибо раби Леви чувствует себя недостойным служить учителю. До сих пор перед нами понятное и почти банальное столкновение учителя и ученика. Оно не заслуживало бы внимания, если бы не вмешательство Иегуды бар-Нахмана. Его реакция придает истории социальный и нравственный смысл, позволяя проникнуть в духовный мир дома учения. Иегуда бар-Нахман не имеет титула «раби», его положение, по всей видимости, скромнее, чем у раби Леви. Казалось бы, неудача соперника, позволившая ему выдвинуться со своим истолкованием, должна радовать бар-Нахмана. Но в действительности обстоит не так. Про Иегуду бар-Нахмана сказано не «пришел и истолковал», а «пришел и сказал». Короткая речь Иегуды бар-Нахмана достигает двух целей: с одной стороны, он исполняет работу, за которую получает вознаграждение, — удерживает учеников до прихода учителя, причем делает это, повторяя его учение. Но, с другой стороны, Иегуда бар-Нахман реабилитирует своего товарища, раби Леви, принимая его истолкование за истину. Слова «хорошо учил нас раби Иоханан» означают: «до сих пор мы сомневались в его учении, ибо истолкование раби Леви, безусловно, истинное». Но теперь, благодаря неожиданному истолкованию Иегуды бар-Нахмана, противоречие разрешено самым приятным для учеников бейт-мидраша образом. Его истолкование примиряет слова учителя и ученика, раби Леви и раби Иоханана. Миролюбие и кротость сочетаются в словах Иегуды бар-Нахмана с уверенностью, интеллектуальным блеском и требованием справедливости к слабейшему. Речь Иегуды бар-Нахмана, произнесенная в присутствии учеников, позволяет раби Леви вновь занять подобающее место среди них, а раби Иоханану преподносит — из уст меньшего — урок обхождения с учениками. Всего этого рассказчик не сообщает слушателям. Он завершает повествование, представив привлекательный образ младшего ученика, который сумел одновременно разрешить спорный вопрос и уладить конфликт, назревавший в доме учения. Бейт-мидраш, о котором шла речь, находился в Эрец Исраэль, и там же родилось предание о нем. Существует и вавилонский рассказ о том же доме учения. В талмудическом трактате Бава Мециа, 74а, то, о чем выше было сказано лишь намеком, раскрывается явно, усиливаясь до пугающих размеров.
Хотя многое в этой длинной истории заслуживает рассмотрения, например, телесная красота раби Иоханана или его отношение к сестре, сосредоточимся на избранной теме: дом учения и его глава. Раби Иоханану удалось привести в бейт-мидраш нового ученика — главаря шайки разбойников, бесчинствовавших в окрестностях. Реш Лакиш учил Тору из уст своего наставника с самого начала. Говорится о двух «предметах» — Писании и Мишне. И в том, и в другом случае ученик должен был усвоить «учебный материал» слово в слово, точно так, как преподал ему учитель, независимо от того, о письменном или устном Учении идет речь. В конце концов Реш Лакиш стал «великим мужем» — великим в Торе. Что означало это звание, помимо знания Писания и Мишны? Об этом говорится в конце рассказа: раби Иоханан высказывался по галахическим вопросам, а Реш Лакиш приводил множество возражений и осложнений, которые приходилось распутывать. Таким образом, сам Реш Лакиш не формулировал новую галаху, а дожидался, когда это сделает рав; лишь после этого он подступал со своими возражениями и вопросами. Можно предположить, что целью Реш Лакиша было опровергнуть слова учителя; однако он ни единого раза не преуспел в этом — раби Иоханан неуклонно разрешал любое противоречие. Возражения Реш Лакиша не были пустыми придирками: они заставляли углубляться в существо вопроса, в его тонкости, исследовать дополнительные аспекты и уточнять детали, а в итоге выигрывало — «насыщалось» — галахическое предание. Реш Лакиш вступал с учителем в спор, от которого раби Иоханан лишь выигрывал. Результатом дискуссии не могло стать опровержение его правоты; галаха всегда исходила из уст учителя, а не ученика. Пройдя «испытание на прочность», она приобретала законченность и совершенство. Раби Иоханан знал, что он «хорошо сказал». Спор с учеником лишь укреплял его в этом мнении. Эта ситуация особенно устраивала раби Иоханана тем, что всегда оставалась под его контролем: от него галаха исходила и к нему возвращалась, выдержав атаки Реш Лакиша. Обратим внимание, что эта парадигма была задана уже их первой встречей: раби Иоханан начинает говорить, атаман разбойников остроумно парирует, но ему ясно, что он ошибся, приняв мудреца за женщину. В итоге победа остается за раби Иохананом, и разбойник принимает его предложение. По той же схеме развивается и конфликт между учителем и учеником: раби Иоханан наносит Реш Лакишу тяжкое оскорбление, тот находит остроумный ответ, но последнее слово тем не менее опять остается за учителем: «Я приблизил тебя», точно так же как «я дам тебе» в начале рассказа и «я хорошо сказал» в конце. Раби Иоханан всегда остается доминантной фигурой, ему необходима победа в любом споре. Напротив властного учителя стоит ученик, ставший «великим мужем». Впрочем, нам неизвестно, согласился бы раби Иоханан с подобным титулом ученика. Но рассказчик, несомненно, считал именно так. Более того, коллеги и ученики называли Реш Лакиша «раби» — в противоположность раби Иоханану, который до самого конца продолжает называть ученика «сыном Лакиша». Реш Лакиш опрокидывает ограничительный барьер и вторгается на территорию учителя в вопросе, который требует не столько глубокомысленных рассуждений, сколько знания кузнечного дела, — когда можно считать законченным процесс изготовления орудия. Однако не это главное. Главное — то, что Реш Лакиш больше не подвергает утверждение учителя сомнениям, которые тот с блеском разрешает, а просто расходится с ним во мнениях, предлагая свое. Ученик, ставший «великим мужем» в Торе, обретает самостоятельность. И этого раби Иоханан не в силах стерпеть. Он оскорбляет Реш Лакиша, дав ему понять, что его компетентность в вопросе, в котором он осмелился иметь собственную точку зрения, восходит к временам, когда Реш Лакиш был разбойником; тогда как всю свою Тору — всю мудрость и знание — он получил из рук учителя, который ввел его под сень Шехины. В историю вплетается дополнительный мотив, обрисовывающий атмосферу дома учения, — телесная немощь мудрецов. Неудивительно, что Талмуд время от времени возвращается к этой теме,1 — ведь неустанное изучение Торы изнуряет плоть. В нашей истории телесная слабость мудреца обрисована особенно ярко. Раби Иоханан предлагает силачу-разбойнику обратить свою физическую мощь на служение Торе. И едва тот соглашается, как сила начинает покидать его: Реш Лакиш не может повторить свой львиный бросок. Не помогает даже копье — в следующий раз он встречается с ним как с предметом галахического спора о восприятии ритуальной нечистоты! Можно усмотреть иронию в том, что именно теперь, лишившись былой мощи, Реш Лакиш удостаивается звания «великого мужа» дома учения. Отныне его сила только в Торе, лишь в ней одной. И потому рассказчику совершенно ясна причина смерти Реш Лакиша: оспорив авторитет своего учителя, он лишается доступа в его бейт-мидраш и больше не может учить там Тору. Это подрывает основу его существования, и к физическому бессилию прибавляется духовное. Раби Иоханан отождествляет свой дом учения с собственной личностью, и потому отвергнутому им ученику не остается ничего иного, как умереть. Возможно, мудрец ожидал, что ученик вернется к нему, смирившись под игом авторитета учителя. Однако слова, обращенные раби Иохананом к сестре, свидетельствуют, что он допускал и иную возможность... Мудрец сделал свой дом учения единственным местом в мире, где могли существовать его ученики. Большинство из них полностью подчинили свой дух воле учителя. Исключением из этого правила стал Реш Лакиш, стремящийся к независимости, желающий сам называться «раби». Очнувшись от своего гнева, раби Иоханан понимает, что бывший атаман разбойников представляет собой иной тип ученика. Образ изгнанного Реш Лакиша предстает перед ним с такой яркостью, что глава дома учения может наконец позволить себе оценить его силу. Напротив этого образа — другие мудрецы бейт-мидраша, пытающиеся умиротворить потрясенного и растерянного учителя. Они посылают к нему раби Эльазара бен-Педата, мудреца, чья интеллектуальная мощь диаметрально противоположна силе Реш Лакиша. Главарь разбойников, богатырь, ставший в бейт-мидраше мудрецом Торы, вынес из своей мятежной юности способность к острой и бескомпромиссной борьбе, которая теперь велась в интеллектуальной сфере. Однако ученик, не боящийся спорить с великим учителем, был обязан своими знаниями лишь раби Иоханану. В отличие от других учеников, он не являлся носителем галахической традиции, полученной от многих поколений законоучителей. На смену Реш Лакишу приходит ученик, сведущий в мишнах и барайтах, восходящих к мудрецам прошлого. Свои знания он употребляет на то, чтобы связать галахические постановления раби Иоханана с древними галахическими традициями. «Предания» раби Эльазара бен-Педата «отточены» в домах учения, где они подвергались всесторонним обсуждениям и уточнениям и ныне неоспоримы.2 Посылая к раби Иоханану такого собеседника, мудрецы бейт-мидраша были уверены, что он останется доволен: ведь знания раби Эльазара бен-Педата не просто подтверждали правоту учителя, но и служили укреплению его авторитета. Однако, вместо того чтобы радоваться, раби Иоханан оплакивает свою долю. Смерть Реш Лакиша оказалась невозместимой утратой. Трагедия раби Иоханана в том, что оба типа учеников — и ученик, подтверждающий правоту учителя, и ученик, оспаривающий ее, а в конце расходящийся с учителем, — ни тот, ни другой не могут удовлетворить раби Иоханана. От этого мутится его разум, и безутешный мудрец впадает в безумие. Повествование в нашем рассказе сосредоточено вокруг методов изучения Писания, Мишны, галахических традиций и дискуссий амораев, трудностей — «кушийот», возникающих при обсуждении галахи, и их разрешения. Все это постоянно изучается в ходе занятий, посвященных многим сотням тем, которые известны нам из обоих Талмудов. Из этого материала рассказчик соткал драму человеческих отношений, в которой обнажены внутренние противоречия дома учения — противоречия, угрожающие самому его существованию. Они появляются, когда не удается соблюсти равновесие между авторитетом главы бейт-мидраша и честолюбивыми устремлениями учеников. Дом учения — обитель Торы. Однако здесь не только учатся и обучают ей. Роль дома учения шире и многогранней. Иногда бейт-мидраш становится местом многолюдных собраний, иногда — залом суда, куда приходят внимать закону. На протяжении поколений талмудической эпохи складывались стереотипы поведения, придающие дому учения особый характер и стиль, исполненный пиетета к Торе и изучающим ее. Таковы ритуалы, церемонии и обычаи, ставшие внутренним законодательством бейт-мидраша. Это был естественный процесс, который сопровождал становление закрытой социальной институции, основывающейся на авторитете религии. «Ритуализация» образа жизни мудрецов была чревата опасностями. Она угрожала рутиной, облегчала использование общественного уважения в эгоистических целях, в ущерб тому источнику, близость к которому доставила это уважение, — Торе. Следующий рассказ, почерпнутый из Вавилонского Талмуда (трактат Иевамот, 105b), представляет эту опасность в социальном и нравственном аспектах, причем ситуация до предела обострена тем, что действие происходит в доме учения самого патриарха, раби Иегуды
Центральное место в этой истории занимает столкновение между раби Ишмаэлем, сыном раби Иоси, и Авданом, однако рассказчик предваряет конфликт обсуждением законов молитвы. Это обсуждение завершается красивой галахой, которую со слов своего отца приводит двум ученикам Раби раби Ишмаэль, сын раби Иоси. Тем самым приобретают смысл его заключительные слова: «Тот, кто нужен святому народу». «Святой народ», о котором говорит раби Ишмаэль, сын раби Иоси, — это два любимых ученика Раби, обсуждавших законы молитвы: его сын, раби Шимон, и один из самых выдающихся учеников, раби Хия. Выражение «святой народ» применительно к данной ситуации следует, по всей видимости, приписать желанию Авдана подольститься к Раби и его ученикам. Он имеет в виду известную галаху: «Сыны мудрецов и ученики их, когда в них есть нужда обществу, перескакивают даже через головы народа. И хотя сказано, что не заслуживает похвалы мудрец, мешкающий при входе, но если он вышел по делу — возвращается на свое место» (Тосефта Сангедрин, 7:8). В этой галахе не говорится о «святом народе», но просто о «народе». Те, кого называют «святым народом», в начале рассказа обсуждают законы молитвы. Было в порядке вещей, когда друзья-соученики, усевшись рядом, разбирали какой-то новый аспект галахи или Торы.6 Как видно, оба с минуты на минуту ожидали прихода Раби. Уважение к учителю требовало прийти в дом учения (здесь: «ешиву») раньше него, и ученики не теряли времени, занимаясь Торой. Вполне вероятно, что другие ученики, окружив сына Раби и его собеседника — двух выдающихся учеников, — прислушивались к их словам. Однако об этом нигде не говорится прямо. Появление раби Ишмаэля, сына раби Иоси, тотчас привлекает к нему внимание: он приводит авторитетную галаху, проливающую новый свет на предмет спора. В обоих стихах упоминается сердце, но раби Шимон и раби Хия говорят только о том, куда устремлены глаза молящегося. В свете галахи, приведенной раби Ишмаэлем, исчезает противоречие между двумя стихами, которые теперь дополняют друг друга. Раби Ишмаэль, сын раби Иоси, весьма кстати явился со своей галахой. Можно смело утверждать, что он был нужен «обществу» учеников бейт-мидраша. Нет никаких признаков того, что его вмешательство рассердило раби Шимона и раби Хию. Ведь раби Ишмаэль привел галаху не от своего имени, а от имени раби Иоси — своего отца. К тому же он подтвердил правильность истолкований, данных двум стихам Писания, и лишь дополнил их. Сам облик раби Ишмаэля, сына раби Иоси, вероятно, также произвел впечатление на учеников. Он старше их, и его тучность, возможно, связана с возрастом. Несмотря на то, что ученикам до сих пор не понятно, что привело этого мудреца в дом учения, учрежденный и организованный раби Иегудой а-Наси, его слова, несомненно, внушили им уважение к нему. Завершение пролога оставляет будущее неясным, однако создается впечатление, что между раби Ишмаэлем, раби Шимоном и раби Хией сложились доброжелательные, гармоничные отношения. Трехступенчатая композиция галахического спора, с которого начинается рассказ, создает структурное подобие с рассказом о раби Иоханане и двух его учениках, «удерживавших» народ до прихода учителя (см. выше). Композиция и в этом случае демонстрирует, как талмудический рассказчик вплетает нить экзегетической дискуссии в человеческую драму, разыгравшуюся в стенах дома учения. На сцене появляется Раби. Нам неизвестно, было ли в доме учения принято, чтобы ученики заранее усаживались на свои места. Если так, то в данном случае этот обычай был нарушен красивым истолкованием раби Ишмаэля, сына раби Иоси. Желая дослушать его, ученики чуть замешкались, и этим объясняется поспешность, с которой они бросились на свои места. Эту поспешность почувствовали и Раби, и Авдан. Однако не исключено, что в торопливости учеников не было ничего необычного. Тем не менее и в том, и в другом случае раби Ишмаэль нарушил заведенный в доме учения порядок: Раби и ученики уже расселись по своим местам, а он все еще путался, не находя себе места, и неловкими шагами переступал через головы сидящих. Вокруг раби Ишмаэля возникло некоторое замешательство, нарушившее строго установленный и освященный традицией порядок. Сам патриарх — Раби — не вмешивается, но немедленно находится другой страж порядка. Авдан представляет собой тип «старосты», широко распространенный в мировой литературе. Такой ученик, получив полномочия блюстителя, тут же начинает, в большей или меньшей мере, распоряжаться своим патроном и его школой. Включение подобного персонажа в круг рассказов о бейт-мидраше доказывает, что их авторы видели в доме учения сложный и многогранный общественный организм, различные стороны которого заслуживали критического рассмотрения. Мы должны как следует уяснить представленную в рассказе ситуацию: раби Ишмаэль намного старше Авдана, он старше и самого Раби. Раби Ишмаэль успел приобрести уважение других учеников, которые, конечно же, не гневаются на мудреца за то, что он вынужден «шагать по их головам». И вот «староста» оскорбительным окриком одергивает раби Ишмаэля: «Кто это7 ступает по головам народа святого?!» — льстиво противопоставляя нарушителя дисциплины «святому народу» дома учения. Авдан обличает злодея-гордеца, вторгшегося в святая святых. Однако в ответ на его выпад раби Ишмаэль лишь скромно называет свое имя и имя своего отца, а также цель прихода: «учить Тору из уст Раби». Упоминание имени отца раби Ишмаэля, раби Иоси, должно показать Авдану, что раби Ишмаэль принадлежит к числу достойных «сыновей мудрецов» и потому вправе «перешагивать через головы». Кроме того, вполне возможно, что имя самого раби Ишмаэля уже было известно его современникам. Все это не останавливает Авдана, который, желая подольститься к Раби, продолжает поносить пришельца. Дискуссия обрывается словами раби Ишмаэля: «А разве твой учитель Всесильный?» Эти слова — камень в огород самого Раби, который доселе хранил молчание, позволяя ученику бесчинствовать. Позднейшее замечание раби Иосефа здесь очень уместно: оно проясняет конец рассказа. Мы не знаем, каковы были намерения Раби. Решил ли он не вмешиваться и после того, как был уязвлен замечанием раби Ишмаэля, или собирался прервать молчание? Приход евамы прекратил препирательства. Дом учения превратился в зал суда, где предстояло вынести юридическое решение, как было принято в эпоху мудрецов Мишны и Талмуда. Ключом к пониманию происходящего служат передвижения Авдана: Раби велит ему выйти из рядов учеников, а затем приказывает вернуться на место — без того, чтобы в промежутке Авдан совершил хоть что-нибудь осмысленное. Перемещения Авдана потеряли всякий смысл благодаря знаниям раби Ишмаэля. В Авдане, как оказалось, нет нужды. Однако он возвращается на свое место, исполненный пустым тщеславием, полагая, что его выдающееся значение в бейт-мидраше — причина того, что никто из учеников (по чьим головам пришла очередь пробираться Авдану) не выражает недовольства. Понятие «нужен» в речи раби Ишмаэля — галахический термин: нужен для окончательного решения, для принятия галахи. В этом смысле сам раби Ишмаэль вновь оказался «нужен». Рассказчик умышленно вводит это же слово в обращение Раби к Авдану: «Вернись, ничего не нужно». Суть претензии раби Ишмаэля к Авдану состоит в следующем: когда мудрец нужен обществу для того, чтобы вынести правильное решение (в данном случае — по поводу молитвы и халицы), нарушение церемониала и неудобства, которые он причиняет другим своими передвижениями, оправданы, тем более что отчасти объясняются медлительностью и тучностью мудреца. Однако эти нарушения и неудобства никак не могут быть оправданы, если речь идет о тщеславном ученике, который, если можно так выразиться, «самоутверждается», перешагивая через головы сидящих. Раби принимает этот довод, и его окрик пригвождает ученика к месту: «Стой там, где стоишь!» — в буквальном и переносном смысле. В середине рассказа, в разгар спора раби Ишмаэля и Авдана, звучат две фразы. «А заслужил ли ты учить Тору из уст Раби?» — спрашивает Авдан. «А заслужил ли Моше учить Тору из уст Всемогущего?» — парирует раби Ишмаэль. «Заслуживать» в данном контексте означает «быть достойным», заслуживающим уважения. Авдан полагает, что дом учения — ристалище, где оказывают почет, соревнуются в важности и считаются славой. Он сам выстраивает подобную систему отношений, требуя «соблюдения протокола», ибо придает решающее значение внешним формам. В ответ раби Ишмаэль настаивает: хотя человек не может иметь таких заслуг перед Богом, которые сделали бы его достойным Всевышнего, Бог тем не менее обучает людей Торе, не боясь уронить Свое величие. Из этого следует, что нет ученика, настолько ничтожного, что он не заслуживал бы изучения Торы. И нет учителя, настолько великого, что учиться у него было бы слишком большой честью для кого-то из учеников. Таков главный итог рассказа, за которым следует финал — наказание тщеславного гордеца Авдана. Дом учения может показаться герметичным, замкнутым миром. Мы начали рассказ с повествования о двух мудрецах, почти забывших о том, что мир существует и за стенами дома учения. Затем прочли истории о том, что в бейт-мидраше иногда возникают конфликты и происходят события, придающие его атмосфере социальное напряжение. Может показаться, что общество дома учения самодостаточно и попросту не нуждается во внешнем мире. Это впечатление верно только отчасти. Такова одна сторона монеты, которую мы увидели, но не перевернули. Взаимоотношения дома учения и внешнего мира — серьезная тема, о которой надо говорить отдельно.
1
См., напр.: Сангедрин, 26b; Псикта де-рав Кагана, бе-Шалах. С. 197-198
2
См.: W. Bacher, Terminologie II, P. 222-224; idem. Tradition und Tradenten. P. 12-15.
3
Раби Иегуду называли просто Раби - Учитель с большой буквы.- Прим. пер.
4
Халица - обряд освобождения деверя от обязанности жениться на бездетной невестке, вдове умершего брата. Подробнее см. статью А. Ольмана в этом номере альманаха. - Прим. пер.
5
Речь идет о законе, согласно которому малолетняя невеста-сирота, выданная замуж матерью или братьями, имеет право отказаться от замужества и уйти без разводного свидетельства. Это право сохраняется за ней до тех пор, пока она не повзрослеет.
6
См. об этом Брахот, 55b и Эрувин, 64а.
7
Возмущенное «кто это» отсылает нас к словам пророка: «Кто это тешит сердце приблизиться ко Мне?! — речь Господа» (Иеремия, 30:21) — и к словам Писания: «Кто это да как это, что исполнил он сердце свое совершить подобное?!» (Эстер, 7:5).
|
