Роман Рабич

Жизнеописание Николая Донина

Новелла

Человек, о котором пойдет речь, жил восемь с половиной веков назад во Франции, в царствование королей Филиппа II Августа, Людовика VIII и Людовика IX, прозванного Святым. Евреям Николай Донин причинил множество бед. Но в церковных анналах Донин числится подвижником, боровшимся с заблуждениями и ересями. Он карал лишь тех, кто отказывался признавать Христа истинным Мессией.

Все люди сотворены по образу и подобию Творца. И если посчитать, сколько из них признавали Донина святым, а сколько — злодеем, то придется признать, что первых во много раз больше, чем вторых.

Годы учения

Николай Донин (еврейского имени его никто не запомнил) родился в Ла-Рошели, но еще в раннем детстве переселился в Париж. Милосердное время не сохранило имен его родителей, дабы укрыть их от позора.

Обычно человек хранит воспоминания своего детства, и в зрелые годы ему приятно возвращаться к ним. Николай видел себя худощавым бледным мальчуганом, сидящим в хедере одной из парижских синагог и повторяющим нараспев слова Писания. Когда пришло время, Донин вместе с другими приступил к изучению Талмуда. Он был способным мальчиком, но дух исследования, как видно, пробудился в нем вместе с духом злонравия. Донин постоянно ставил учителя в тупик. Ему нравилось смотреть, как раби запутывается в паутине коварных вопросов. Учитель, как это часто бывает, невзлюбил въедливого мальчугана. И Николай бывал счастлив, когда ему удавалось подбить однокашников на какую-нибудь каверзу.

Однако настоящих друзей у Донина не было. Мальчик любил одиночество: он уединялся со священными книгами и вчитывался в них, пытаясь проникнуть в тайны Писания. Казалось, из него вырастет великий ученый, знаток Талмуда или тайного учения, Каббалы.

Острый ум сослужил мальчику добрую службу. Его приняли в парижскую иешиву, где преподавали прославленные ученые, помнившие Раши и рабейну Тама. Способный мальчик был вскоре замечен. Его включили в число избранных учеников, которых готовили к посвящению в раввины, хотя резкие суждения Донина приводили в замешательство наставников.

«Кто поверит, — вопрошал мальчик учителей, — что Всевышний избрал еврейский народ для служения Себе? Разве слуги того, кто возвышается над царями, могут терпеть насмешки и унижения? Ведь это оскорбляет их повелителя! Христиане тоже считают себя избранниками Бога. И это похоже на правду, поскольку они горды и могущественны, как подобает служителям знатного господина. Мы же — унижены и втоптаны в грязь. В нашем положении считать себя избранниками Всевышнего  — значит наносить Ему оскорбление».

Ученику возражал сам раби Иехиэль, главный раввин Парижа, человек милосердный и кроткий, но весьма красноречивый.

«Христиане, на которых ты указываешь, первыми должны были бы признать нашу избранность, — возражал раби Иехиэль.— Ведь, несмотря на свое богатство и силу, они почитают не богатырей, а мучеников. Любой христианин скажет тебе: Бог испытывает праведников. Те, кто унижен, кто обречен страданиям, возлюблены Спасителем. И потому наши страдания в мире, где царствует зло, лишь доказывают, что Бог любит нас. И Он не покинул нас, а ведет тернистым путем очищения, как сказано: «Горнилом огненным был тебе Египет».

Но Николай лишь усмехался в ответ. Рассуждения раби Иехиэля и ему подобных казались ему жалкими попытками бессильного, гонимого племени сохранить чувство собственного достоинства, беззастенчиво попираемое со всех сторон. В мечтах он видел себя не знаменитым раввином, окруженным учениками, а великим полководцем или государем, который посылает в битву войска, карает непокорных и милует раскаявшихся. В этих воображаемых картинах евреям либо совсем не оставалось места, либо они теснились где-то на заднем плане, дожидаясь, пока повелитель не прикажет им явиться с выражениями преданности.

Не все раввины терпеливо сносили нападки ученика на свою веру. Был среди ученых некто раби Моше де Кусси, человек сурового нрава. Он не желал мириться с выходками самонадеянного ученика и как-то раз напомнил ему об участи Кораха и Ахера¹. Николай ответил дерзостями. Тогда взбешенный раби прогнал его из иешивы. Оскорбленный ученик перестал приходить в синагогу даже на молитву. Он все больше сторонился единоверцев, в том числе родителей, и тайком усердно изучал латынь. Благодаря своим талантам он в краткое время овладел этим языком в совершенстве и даже зарабатывал себе на хлеб искусным составлением прошений и писем для неграмотных христиан, — а таковыми были в его время почти все.

Новообращенный

Минуло десятилетие бедности, унижений и одиночества. Николай чувствовал себя чужим среди евреев. И он решился на поступок, о котором давно втайне мечтал.

При крещении его нарекли Николаем. Конечно, новообращенный был слишком умен, чтобы всерьез относиться к новой религии. Догматы христианства казались ему еще большей глупостью, чем вера бывших соплеменников в свою избранность. Однако образ Христа полюбился Николаю. Одинокий, преследуемый и не понятый никем, даже собственными учениками, Спаситель был похож на него, Николая.

Неофит не доставил хлопот францисканцам, радовавшимся каждой спасенной душе. Францисканцы нравились Николаю. Орден проповедовал нищету, порицал роскошь, — Николай был беден. Францисканцы призывали мирян раздавать достояние нуждающимся, — Николай был таким нуждающимся. Но главное — францисканцы внушали страх. Их боялись все, включая могущественных и знатных вельмож, ибо любой мог быть заподозрен в отступничестве, обвинен в ереси, и тогда... Страшно было подумать об участи, ожидавшей еретика.

Николай Донин прошел искус послушания и постригся в монахи. Он стал францисканцем.

Так началась новая жизнь Николая Донина, неутомимого борца за веру, чье еврейское имя забыто. Отныне Евангелие и писания апостолов стали его Библией. Брату Николаю особенно нравилось перечитывать места, содержавшие хулу и порицания в адрес фарисеев-книжников, которых он представлял себе в облике своих бывших учителей. А главного гонителя, первосвященника Каифу, Николай наделял обликом раби Моше де Кусси. Николай Донин знал, кто такие были книжники, и в чем состояло их учение. Иисус, как и он, Николай, восстал на своих учителей и изобличил их, но не покарал. В своем бесконечном милосердии Спаситель призывал любить врагов. Но разве любовь к заблудшим не обязывает сделать все ради их спасения? Еретиков надлежит наставлять на путь истинный ради спасения их собственных душ. Лучше умереть во Христе, чем дожить свой век не раскаявшись.

Еврейское происхождение тяжким грузом обременяло его душу. Некоторым утешением служила мысль, что апостол Павел в молодые годы также был евреем. Образ величайшего из апостолов, беспощадного обличителя иудеев, воодушевил брата Николая. По примеру своего предшественника, он решил отправиться к евреям и проклясть их.

Смеркалось. Узкие переулки гетто пронизывал сырой сквозняк, неся запахи нечистот. Прохожих почти не было. Лишь изредка возникала фигура в знакомом долгополом кафтане и позорной остроконечной шляпе. Наконец брат Николай встретил тех, кого искал. Он узнал своего учителя, раби Исаака де Корбейля, и своего главного обидчика — раби Моше де Кусси. Оба оживленно беседовали, и до его слуха донеслись имена Маймонида и Аверроэса. Николай знал, что оба раввина слыли не только знатоками Талмуда, но и философами. В нем вспыхнула ненависть. Раввины увидели, как францисканский монах, которого невесть как занесло на еврейскую улицу, угрожающе поднял крест, словно намереваясь предать их проклятию. Но вдруг лицо монаха расплылось в глупой улыбке, и он, как робкий ученик, поздоровался с учителями.

Раввины остановились и нерешительно ответили на приветствие, вглядываясь в затененное капюшоном лицо. Оба почти одновременно узнали Николая. Раби Исаак испуганно метнулся вперед. За ним, чуть помедлив, последовал раби Моше. Мгновение, пока он медлил, вместило в себя взгляд, полный испепеляющего презрения. Этого взгляда Николай Донин не смог забыть уже никогда, как и своей униженной, жалкой улыбки. В тот миг евреи — все они — сделались его смертельными врагами. Стиснув зубы, он стал ждать, когда Провидение предоставит ему благоприятный случай для мести.

Начало пути

Небо услышало проклятия Николая раньше, чем он смел надеяться.

Наступил 1235 год. Папа Григорий IX призвал христианский мир под знамена нового крестового похода. Благочестивый французский король Людовик, тоже Девятый, ревностно откликнулся на призыв. Дабы умножить ряды воинства Христова, папа освободил крестоносцев от уплаты процентов с долга заимодавцам — евреям и христианам. Однако рыцари требовали полного прощения долгов и возврата залогов. В Бретани епископы поддержали это требование, и брат Николай решил, что пришло время действовать. Заручившись рекомендациями канцлера Парижа и архиепископа Санского, он отправился в Бретанское герцогство. Путь был недальним, и Николай не спешил. Всюду, где находились слушатели, он произносил страстные проповеди против евреев. «Знайте, что если вы не отнимете ваших денег у врагов Христовых, они будут истрачены на закабаление христиан! — угрожал он толпе.— Евреи складывают ваше золото в подвалах своих синагог, где они собираются, чтобы строить козни против христианского мира. Вашими деньгами вы питаете паразита на собственном теле, взращиваете себе врага! Евреи проливают христианскую кровь, они вновь и вновь распинают Христа. Не допустите же богохульства! Истребляйте их, или потребуйте, чтобы они приняли в свои черные сердца Спасителя!»

В Бретани, Ангулеме, Бордо, Анжу, Брессюире, Сенте и других местах вспыхнули погромы. Рыцари, объединившись с монахами и горожанами, грабили и убивали евреев. Жертвам предлагали креститься. Пятьсот евреев спасли таким образом свою жизнь, остальные предпочли мучительную смерть. Рыцари затоптали их копытами коней. Воинство Христово гарцевало на телах молодых матерей с младенцами. Никто не знал, сколько потомков Галилейского плотника Иосифа, рожденных ему Марией, лежало в лужах крови вместе с потомками фарисеев-книжников, обнявшись. Крестоносцы несли иконы. Богородица взирала с них кротко, предвидя мученическую судьбу Младенца. Но она прощала...

Всего было убито более трех тысяч евреев. Их дома разграбили и сожгли, синагоги осквернили, свитки Торы изорвали в клочки и бросили в грязь.

Такой оборот событий встревожил папу Григория, не желавшего крови. Папа напомнил французским епископам и королю Людовику, что святая церковь не велит убивать евреев или насильственно крестить их. Но увещания папы не возымели действия. Горожане, монахи и прелаты, бароны Бретани и других графств требовали решительных мер. Герцог Бретанский своей властью аннулировал все долговые обязательства и разрешил своим подданным безнаказанно убивать евреев. Желающие сохранить жизнь должны были немедленно покинуть владения герцога.

Брат Николай ликовал. Илия истребил жрецов Ваала мечом, Финеес — копьем, а он, Николай Донин — словом своей проповеди! Поистине, вначале было слово. Могущество слова безгранично.

Проповедник

Успех его проповедей в северных и западных провинциях пробудил в душе брата Николая честолюбивые мечты. Судьба, казалось, благоприятствовала самым честолюбивым планам выкреста. Он вернулся из своего первого «крестового похода» в ореоле славы. Из неприметного францисканца Николай Донин превратился в знаменитого проповедника. Послушать его стекалась знать и простолюдины. Однажды его проповедь почтил своим присутствием сам король. После богослужения его величество пожелал встретиться с красноречивым и ученым монахом. Король похвалил усердие Донина в защите веры.

«Нельзя допустить, — сказал он, — чтобы евреи спорили с христианами о вере. Если еврей осмелится возражать и начнет приводить свои доводы, христианин должен достать нож и засунуть его еврею подальше в брюхо. Но для таких выдающихся ученых, как вы, святой отец, следует сделать исключение. Спорьте с ними, но помните, что святая Церковь не желает кровопролития. Сделанное в Анжу и Бретани превосходно! Однако апостольский престол учит нас, что остаток еврейского племени следует сохранить, дабы его жалкая участь служила назиданием для честных христиан и предостережением для еретиков: вот что ждет тех, кто отвергает Христа!»

На прощание монарх подарил Донину сухую улыбку. Но брату Николаю острые черты его худощавого лица показались ангельскими. Христианнейший из королей Франции оказал ему милость! Теперь следует ожидать епископства, а с епископской кафедры уже и тиара не кажется недостижимой...

Николай Донин был счастлив. Но дни текли, а никто не предлагал ему даже скромного аббатства. Парижский клир упорно игнорировал знаменитого проповедника. Знатные клирики посещали его проповеди, на которые сходилось все больше народа, но никто не искал с ним близости, не добивался его дружбы. Пока он был незаметным послушником и монахом, каждому лестно было похлопать нового христианина по плечу и поздравить со спасением души. Но простить выкресту успех у парижского общества клирики не могли. Зависть усиливала презрение, которое они испытывали к выкресту. Не сговариваясь, служители церкви окружили Николая Донина непроницаемой стеной, за которой он томился один со своей славой.

Брат Николай еще больше замкнулся в себе. Он страдал: слава, которая пришла к нему, окружила его кольцом зависти и злословия. Однажды в церкви он подслушал беседу аристократов. Они спорили о нем:

— Но согласитесь, что, несмотря на дурной запах изо рта, его проповеди великолепны.

— Вы правы. Но уши и хвост выдают еврея.

Брат Николай побледнел от этих слов. К счастью, в храме царил полумрак, и никто не обратил внимания на сухопарую фигуру францисканца, проскользнувшего мимо двух беседующих вельмож.

Всю долгую следующую ночь Николай Донин не спал. Он думал. Его прошлое — позорное пятно. Необходимо снискать новые заслуги, чтобы смыть это пятно. Он решил снова отправиться в еврейский квартал — и на сей раз не отступить, а потрясти его до основания яростной проповедью, испепелить пламенем своего гнева. Подобно рыцарю креста на пути к Гробу Господню, брат Николай должен встретиться с проклятым врагом — своим прошлым — лицом к лицу и одолеть его в открытом поединке.

Исполнить задуманное на деле оказалось значительно труднее, чем в мечтах. Не раз и не два, облачившись в короткую рясу и осенив себя крестным знамением, брат Николай отправлялся на подвиг. Но в гетто его решимость таяла. Горло перехватывал спазм, и брат Николай чувствовал, что не сможет вымолвить ни слова.

Гетто влекло его. Постепенно он стал тут завсегдатаем. Брат Николай видел, что внушает евреям страх, и это ободряло его. Он боялся теперь лишь, что какой-нибудь случайно забредший в гетто францисканец узнает его и, чего доброго, донесет, будто выкрест шляется в гетто. Это грозило брату Николаю самым страшным обвинением — в тайном возвращении в еврейство.

Николай нередко встречал прежних знакомых. Обычно они прятали глаза и спешили проскользнуть мимо. Но однажды за своей спиной он услышал детский голос:

— Папа, кто этот монах? Почему он все время тут бродит?

Николай замедлил шаг, не смея обернуться. Он услышал другой голос — знакомый ему, самый ненавистный из всех.

— Этот человек — предатель и убийца. Подобно Каину, он не находит себе места среди людей. Он думает, что здесь его никто не узнает. Но злоба и ненависть выдают его, как каинова печать.

Слова Моше де Кусси — а это был он, — поразили Донина в самое сердце. Он пришел обличать, а обличили его. Как они смеют его судить! Преступное племя богоубийц! Не они ли распяли того, кто принес в мир бесконечную любовь и милосердие?

В ту ночь Николай Донин увидел сон. Ему привиделось, что распятие, которое он носил на груди, увеличилось в размерах. Спаситель пошевелился на кресте и с мучительным стоном высвободил руку, протянув ее брату Николаю. Тот бросился, чтобы поцеловать ее, но Спаситель указал куда-то. Брат Николай взглянул: там виднелась фигура огромного роста, не то человек, не то тень, настолько черная, что даже в темноте ее контуры четко выделялись на фоне мрака.

— Я — ангел Самаэль, — прозвучал низкий голос.— Ты ненавидишь, и я научу тебя, что делать со своей ненавистью.

В руках ангела зла засиял озаренный внутренним светом свиток. Самаэль дохнул на свиток огнем, и тот занялся ярким пламенем. То была Тора, ради которой Господь сотворил мир. Если уничтожить ее, мир погибнет. Неужели это единственный способ избавиться от евреев? Холодный пот прошиб Николая Донина, и он проснулся. Сон, приснившийся ему, несомненно, был вещим. Ему указывали, как отомстить евреям. Кто мог указать подобное?.. Сомнений не оставалось. Спаситель сам указал Николаю на ангела Самаэля. Отныне брат Николай знает, что делать. Для того, чтобы избавиться от евреев, следует нанести удар в самое их сердце — сжечь Тору.

Диспут

Наступил май 1239 года. В процессии паломников брат Николай шел по улицам Вечного города. Он прибыл в Рим, чтобы встретиться с папой Григорием IX. Николай хотел получить папское благословение на уничтожение еврейских книг. В канцелярии папы имя выкреста из Парижа было хорошо известно. Николаю Донину не составило труда получить аудиенцию.

Стоя на коленях перед святейшим престолом, Николай горячо молил папу Григория о благословении:

«Я сам, подобно апостолу Павлу, до той поры, пока Спаситель не открыл мне глаза, вместе с прочими евреями проклинал и хулил христиан. Кому как не мне знать, насколько злокозненны их книги, наполненные самым гнусным святотатством! В этих книгах написано, как вредить христианам, насылая на целые страны засуху, чуму и порчу. Евреи бессильны без своих книг. Подобно тому, как яд змеи у нее на языке, так и жало еврейства в его книгах! Всем известно, что евреи подделали Библию, изгнав из нее упоминания о Христе. А Талмуд полон насмешками над Спасителем, которого евреи, не смея произносить его имени, зовут ”тем человеком“!

Слушая выкреста, папа размышлял. Церковь должна бороться с нечестием, и книги еретиков следует сжигать. Почему для евреев должно быть сделано исключение? Но с другой стороны, в еврейских книгах написано то же, что в христианском Ветхом завете. Спаситель упразднил Ветхий Завет, заменив его Новым Заветом любви и милосердия. Не означает ли это, что больше незачем сохранять еврейские книги? А что касается Талмуда — тут выкрест прав. Все выкресты утверждают одно и то же: в Талмуде содержится хула на Спасителя, и эту книгу давно следует сжечь. Епископы на местах своевольно делают это, и папский престол следит за их действиями с молчаливым одобрением.

Папа перестал слушать монаха и внимательно посмотрел на его искаженное ненавистью лицо.

«Похоже, христианство важно для него лишь постольку, поскольку помогает расправиться с евреями. Вот она, еврейская зловредность: они как пауки в банке пожирают друг друга».

— Сын мой, — мягко сказал Григорий, — ты послан свыше для того, чтобы обличать иудейские заблуждения. Ради этого ты провел юность среди упорствующих. Ступай же, благословляю тебя на подвиг: тебе предстоит отыскать новые доказательства того, что их книги злокозненны, и представить эти доказательства всему христианскому миру. Тогда мы распорядимся уничтожить опаснейшие из этих книг. Отправляйся в Париж и передай епископам: пусть созовут диспут между тобой и евреями. Спаситель, который тоже спорил с ними, даст тебе силу одолеть упорствующих. Вот тебе мое благословение. Да хранит тебя Господь!

Через короткое время папа разослал князьям церкви буллу, призывающую в первую же субботу перед утренней молитвой отобрать у евреев все экземпляры Талмуда и передать на хранение в доминиканские и францисканские монастыри. К папскому посланию был приложен список из двадцати пяти обвинительных пунктов против Талмуда, составленных Николаем Дониным. По этим пунктам и должен был состояться диспут.

Брат Николай вступил в Париж триумфатором. Опять его имя было у всех на устах. Он вручил иерархам французской католической церкви — архиепископу Сенскому Готье и епископу парижскому Гийому, а также королевскому капеллану, доминиканцу Жоффруа де Бельвей, — именную папскую грамоту. В ней было сказано, что они обязаны всячески содействовать Николаю Донину в его борьбе с иудейством и, в частности, должны помочь ему устроить ученый диспут с евреями.

Исполняя повеление папы, королевская стража под предводительством монахов врывалась в синагоги и дома и отнимала у евреев книги. Поскольку никто не умел отличить Пятикнижия от Талмуда, то отнимали все, что было написано чернилами на пергаменте, включая молитвенники и сборники респонсов. Свитки и книги, передававшиеся из поколения в поколение, слава и гордость семейств, чья родословная восходила к мудрецам и царям древности, томились сваленные в кучу в ожидании сожжения. Евреи боялись, что и их самих ожидает та же участь, и молились, уповая на Бога.

Был созван трибунал, призванный решить судьбу еврейских книг. Николай представил трибуналу список избитых обвинений, который он, как ни старался, не смог дополнить ни единым новым наветом. Трибунал утвердил решение о сожжении отобранных у евреев книг. Казалось, страшное знамение, явленное ангелом ненависти Самаэлем, вот-вот исполнится. Николай с трепетом и содроганием ожидал этого, как близкой гибели мира, отвратить которую он уже не мог.

Однако, приняв решение, трибунал не спешил провести его в жизнь. Сыграли ли роль еврейские молитвы, или, как утверждали злые языки, еврейские деньги, щедро хлынувшие в кошельки почтенных прелатов, но книги остались лежать там, куда их побросали стражники и монахи. Аутодафе откладывалось на неопределенный срок. Более того: сам архиепископ Санский, внезапно сделавшись другом евреев (или их золота), начал выхлопатывать у папы отмену приговора. Раввины вновь действовали с осторожной ловкостью мореходов, ведя утлый корабль еврейства среди рифов и скал враждебного мира: в ожидании окончательного решения священные книги без лишней огласки возвращались евреям.

От досады и огорчения выкрест заболел. Силы быстро оставляли его. По вечерам он уже не мог зажечь лампаду и лежал во мраке, предаваясь тоске. Губы его тихо шептали проклятия. Вдруг он почувствовал как бы черную тень на своем лице. Мрак в келье еще больше сгустился, обрисовав смутный контур.

— Самаэль...— жалобно позвал больной.— Бог оставил меня. Что же ты явился?

— Я послан исцелить тебя, — откликнулся ангел.— Но отныне ты станешь моим слугой. Я наделю тебя духовным зрением зла, и ты сможешь отличать среди людей моих слуг. Молись мне, я твой господин.

С этими словами ангел исчез, а брат Николай крепко уснул и проспал ночь без сновидений. Он проснулся поздним утром, освеженный и отдохнувший, и хотел по привычке возблагодарить Бога, но осекся, вспомнив вчерашнее. «Господь избрал меня орудием своего гнева, — подумал Николай.— Поистине, пути провидения неисповедимы».

С этого утра он быстро пошел на поправку.

Когда брат Николай явился к мессе, монахи посмотрели на него с изумлением: все знали, что еще несколько дней назад выкрест был прикован к постели. Считалось, что дни его сочтены. И вот он — бледный, но полный сил, молится вместе с ними. Ноздри Николая Донина трепетали: он чуял рядом других слуг Самаэля. Оглядевшись, он увидел их: два демона, подобные ему, в рясах францисканцев, смиренно молились, возведя очи горе. Это были ревностные братья, стойкие защитники веры: брат Анри славился своим красноречием, а брат Ириней отличался знанием церковных книг.

«Так вот он, дар Самаэля», — подумал Николай. Все зло человеческой души теперь лежало перед ним, как на ладони. Словно перестав видеть сами предметы, он научился даже в кромешной тьме различать их тени. Такова природа зла: это тень, которую человек, становясь непроницаемым для Божественного света, отбрасывает на мир. И воплощение этой тени  — Самаэль.

На следующий день по Парижу разнеслась весть о чуде. Покровитель евреев, архиепископ Готье, скончался в страшных корчах на пути к королю. Так люди умирают от яда, но Людовик усмотрел в этом перст Божий. Николай ликовал, украдкой переглядываясь с братьями Иринеем и Анри. Все трое знали истинную причину смерти архиепископа. Николай даже догадывался, кто из адской шатии приложил к этому руку.

Отныне он был не одинок в своей борьбе против евреев. Трое францисканцев явились к генералу ордена и напомнили ему, что пришел срок исполнить волю папы: провести с евреями диспут на темы веры. Генерал пригласил монахов сопровождать его во время аудиенции у короля.

Людовик принял служителей церкви в малом тронном зале. Николай заметил, как изменилось лицо короля: черты еще больше заострились, в глазах появилось выражение отрешенности. Земные дела перестали интересовать монарха, он с трудом выносил бремя светской власти. Король узнал Николая Донина и чуть заметно кивнул ему.

— Господа, — слабым голосом обратился к вошедшим король, — вы видите перед собой смертного, постигшего, подобно Соломону, суетность земных страстей. Отныне я употребляю власть, данную мне Богом, только на служение Спасителю нашему Иисусу. Вас я принял в надежде, что вы поможете мне в этом.

— Мы никогда не посмели бы нарушить покой вашего величества, — начал генерал ордена Францисканцев, — если бы дело не касалось нашей святой веры.

Брат Николай выступил вперед и склонился перед королем в низком поклоне. Он напомнил о послании папы, в котором говорилось о диспуте с евреями.

Король оживился.

— Не проходит дня, чтобы я не перечитывал из святых Евангелий глав, повествующих о страстях Господних, — сказал монарх взволнованным голосом.— Какой же христианин останется равнодушным к страданиям Иисуса! Нет христианского сердца, которое не разрывалось бы от мук распятого Спасителя и не кипело бы гневом против его гонителей!

«Как легко христианину, — злорадно подумал брат Николай, — стремясь к Богу, угодить в объятия Сатаны. Воистину, любовь к Спасителю ослепляет».

Людовик назначил диспут на 24 июня. По еврейскому календарю эта дата приходилась на двадцатый день Тамуза — месяца, когда в стене осажденного Иерусалима была пробита первая брешь. Диспут открылся в здании Судебной палаты. Стоял нежаркий летний день, солнечный и приятный. На расставленных полукругом скамьях уселась знать, немного поодаль, друг напротив друга, расположились участники диспута. В глубине залы на маленьком троне восседала Бланш, королева-мать. Полная сил, несмотря на свои преклонные годы, эта немногословная и суровая женщина взвалила на свои плечи значительную часть государственных дел, чтобы ее царственный сын мог больше времени посвящать молитве и благочестивым размышлениям.

В христианскую коллегию вошли выдающиеся богословы и князья церкви. Оратором от христиан был назначен брат Николай, а от евреев — раби Иехиэль. Из раввинов присутствовали раби Моше де Кусси и еще двое известных комментаторов Талмуда — раби Иегуда бен Давид из Мулинэ и раби Шмуэль бен Шломо из Шато Тьери. Согласно заведенному с давних времен обычаю, право задавать вопросы принадлежало христианам, евреи могли только защищаться.

Брат Николай чувствовал себя на вершине успеха. В этот миг он был первым человеком не только в королевстве, но и во всем христианском мире. Он был выше короля и королевы, выше знати, которая могла лишь следить за борьбой, исход которой зависел от Николая Донина, монаха-францисканца, ставшего слугой Сатаны.

Моше де Кусси смотрел на христиан с решимостью человека, закончившего свои земные дела. Победа в диспуте, на которую, правда, почти не приходилось рассчитывать, дорого обошлась бы победителям. И все же нельзя было отказаться от борьбы, не попытавшись защитить истину от клеветы и нападок язычников. Выкреста раби Моше словно не замечал, глядя сквозь него, будто Николай был призраком, а не человеком.

Лицо раби Иехиэля выражало скорбь. Ему было стыдно за людей, которые недостойными деяниями порочили Творца, по образу и подобию которого были сотворены.

Диспут открыла королева-мать. Своим тихим властным голосом она призвала стороны настойчиво искать истину, не вступая в пустые пререкания. Она предостерегла евреев от попыток хулить Христа и оспаривать догматы святой церкви. Затем слово для обвинения было предоставлено брату Николаю.

Он начал свою речь указанием на сложность задачи:

«Ваше королевское величество! Высокородные государи! Вы видите пред собою кроткого монаха, привыкшего проводить дни свои в уединении и молитве. Нелегко мне стоять перед сынами жестоковыйного племени, убийцами господа нашего Иисуса Христа! Спаситель наш заповедал прощать врагов. И потому единственное, к чему мы стремимся, — это разрешить сердца его гонителей и ненавистников от прискорбного заблуждения, в котором они коснеют уже больше тысячи лет. Мы хотим лишь убедить их услышать благую весть Спасителя. Ибо он принял страдания и за них — предавших его на крестные муки».

Раби Иехиэль отвечал, взвешивая каждое слово, будто от этого зависела его жизнь и жизнь других евреев. Хотя, как и другие раввины, он понимал, что исход диспута предрешен заранее.

«Ваше величество, высокородные сеньоры, милостивые государи! — обратился он к присутствующим.— Всевышний избрал народ Израиля для того, чтобы Его святая Тора не забылась в мире и не изгладилась из памяти людей. Христиане, как и иудеи, почитают учителя нашего Моше и других святых Господних пророков, учивших закону Божьему. Тора дана для того, чтобы, следуя ей, люди жили в любви и праведности. Все святые еврейские книги: Пятикнижие Моисеево, Пророки, Мишна, Талмуд и другие писания мудрецов, устремлены лишь к одной этой цели. Пророкам наследовали мудрецы, толкователи Писания. Слова их также вдохновлены Творцом, как и слова их предшественников. Поэтому святость Талмуда подобна святости письменной Торы. Сожжение этой книги не может быть делом, угодным Господу. И это я надеюсь доказать уважаемым судьям, если они соблаговолят меня выслушать».

Королева-мать, завороженная приятным голосом раввина, кивнула ему, как показалось Николаю Донину, доброжелательно.

Пришла его очередь задавать вопросы. Но вместо этого брат Николай вновь обратился к королеве.

«Ваше величество! С первых слов своих этот раввин начал поносить церковь и хулить наместника святого Петра. Указ об изъятии богохульных книг, подписанный папой, враги Христовы называют деянием, не угодным Богу! А кому же угодно это деяние? Уж не их ли покровителю, дьяволу? Коварство иудеев известно всем, речи их опутывают христианина подобно сетям. Пусть эти люди поклянутся самыми страшными клятвами, что не посмеют хулить Спасителя нашего Христа, иначе я отказываюсь вести с ними спор, дабы не быть втянутым в богохульство! Пусть они поклянутся именем своего Бога! Клятва докажет, чисты ли их намерения, с чистым ли сердцем они пришли сюда».

Королева-мать вопросительно взглянула на раввинов.

Раби Иехиэль на секунду задумался, обдумывая ответ. Моше де Кусси поймал торжествующий взгляд выкреста. В его черных глазах сверкнула молния.

«В святой нашей Торе Моисеевой, которую почитают и христиане, сказано: «Не произноси имени Господа всуе», — начал раби Иехиэль.— Мудрецы наши, благословенной памяти, постановили, что клясться именем Всевышнего по недостойному поводу есть святотатство и грех. Тот, кто пытается принудить нас к этому, знает, что ни один еврей не согласится произнести имя Всевышнего всуе, и лишь для того, чтобы поймать нас в ловушку, он требует этого. Мы явились сюда с чистым сердцем, и не богохульствовать пришли, а защищать нашу святую Тору. В этом мы торжественно заверяем почтенное собрание, и свято обязуемся не задевать ничьих чувств».

Королева жестом подозвала одного из прелатов и выслушала его объяснения, — как видно, по поводу сказанного в Пятикнижии. Объяснения удовлетворили ее. Бланш милостиво склонила голову, освобождая евреев от клятвы, но на лбу ее залегла складка недоверия. Николай Донин ликовал. Он не надеялся, что заставит раввинов согрешить, но рассчитывал испортить благоприятное впечатление от речи раби Иехиэля. И это ему удалось. Любой христианин по поводу и без повода десятки раз в день призывал в свидетели Иисуса, богородицу и всех святых. Отказ евреев принести клятву означал, что их совесть нечиста, — поэтому они и боятся клясться именем Бога.

Вдохновленный первым успехом, Николай принялся перечислять обвинения против Талмуда:

«Книга эта — сосуд нечестия, вместилище бесчисленных злодеяний, ибо многие поколения раввинов только и делали, что изобретали новые козни и уловки. Они создали целую науку о том, как вредить христианам. Кто усомнится в этом, пусть вспомнит слова Спасителя, обращенные к иудеям: «Почему вы не понимаете речи моей? — вопрошает Христос книжников.— Потому, — отвечает он, — что не можете слышать слова моего.— А причина этого? Спаситель указывает и на нее:  — Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца своего; он же был человекоубийца от начала. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога», — так обличает иудеев Христос. Не от Бога они, а от диавола, и потому книги их наполнены диавольскими кознями и проклятиями христианам».

При последних словах брата Николая зал оживился. Слова францисканца, простые и понятные, будили в христианской груди бурю чувств. Невозможно, любя Христа, не ненавидеть его гонителей. Брат Николай ощутил чье-то горячее дыхание на затылке. То было дыхание ангела Самаэля.

Раби Иехиэль, побледневший то ли от волнения, то ли от гнева, ответил тихим, но внятным голосом:

«Если бы все обстояло так, как говорит мой оппонент, то евреи были бы народом преступников, воров и убийц. Таких немало и во Французском королевстве, и в странах иных. Но пусть господа мои вспомнят, много ли среди них евреев? Ибо Тора, данная нам Господом, учит добру, справедливости и милосердию. Этому учит как Тора письменная, так и Тора устная, Писание и Талмуд. Какова книга, таков и народ ее. Сказали мудрецы наши, благословенной памяти: сыны Израиля легки на добрые дела, стыдливы и милосердны. Таковы придерживающиеся Торы и соблюдающие законы ее. Отнять у нас священные книги означает обречь нас и всех людей на блуждание во тьме кромешной, ибо невежество — мать греха. Именно тот, кто замышляет лишить нас книги Закона нашего, желает, чтобы мы увязли в злодействе. Тот же, — обратился раби Иехиэль к королеве, — кто каждому созданию Божию желает добра, побуждал бы людей к изучению священных книг, а не стремился их уничтожить. Ибо и пророк ваш Иисус из Торы узнал, что надлежит любить ближнего как самого себя. Если бы все следовали учению сему, исчезла бы ненависть и не проливалась больше кровь невинных!»

Королева молчала, глубоко задумавшись. Лицо ее, осененное величием монаршей власти, оставалось непроницаемым. Казалось, ей предстояло одной разрешить непосильную для человеческого разума задачу: почему путь учения Христова, полного милосердия и любви, щедро орошен кровью, тогда как бессердечный закон книжников делает их лучшими из подданных, о которых любой государь мог бы только мечтать. Ни убийц, ни бунтовщиков среди них нет, они исправно платят налоги и несут повинности; евреи не похищают чужих жен и не сходятся, община на общину, в кровавой распре. Суд у них справедливый, деньги, доверенные еврею, не пропадут: свое слово он сдержит без всякой клятвы. Еврея не заставишь лжесвидетельствовать. Из их числа лучшие лекари и фармацевты. Все это знает каждый христианин. Так почему же тогда эти богобоязненные, тихие люди не признают Христа? Что мешает им сделать это, если не их злокозненный Талмуд? Монах прав: все дело в Талмуде. И потому книгу эту следует уничтожить. Но что же тогда? Евреи уподобятся христианам, среди них появятся разбойники и воры, они начнут уклоняться от налогов, похищать чужих жен и разжигать кровавые распри. Правда, души их будут спасены. Но хочет ли этого королева?

Бланш не знала, что ответить.

Диспут продолжался много дней и, наконец, утомил и слушателей, и судей. Королева-мать приказала прекратить спор, бесплодность которого давно стала ей понятна. Коллегия не смогла вынести никакого решения. Николай Донин пришел в ярость, но повода для радости не было и у евреев: они опасались, как бы папа, раздосадованный уклончивостью французского духовенства, не приказал возобновить судилище. Дни шли за днями, а судьба книг оставалась нерешенной.

Аутодафе

В эти дни Николай Донин уже сам не понимал, кого он молит о помощи: Спасителя или Самаэля. «Почему вы не вкладываете в мои руки сокрушающего меча? — молил он обоих.— Почему я так слаб, отчего у меня так мало сторонников?»

Однако, обвиняя своего покровителя в бездействии, Николай заблуждался. Брат Анри прислал сообщить ему, что, заручившись согласием короля, он во главе монахов своего ордена начинает крестовый поход по гнездилищам иудеев. Анри звал брата Николая примкнуть к рыцарям веры.

Предводительствуемые посланцами Самаэля, монахи врывались в синагоги и дома учения по всей Франции и выволакивали оттуда все, написанное чернилами. Двадцать четыре воза, полные книг, были доставлены в Париж. Аутодафе назначили на пятницу, 17 июня 1242 года. Накануне герольды оповестили парижан о предстоящем зрелище, и толпы народа собрались на площади у королевского дворца. На сей раз монахи действовали согласованно и без проволочек. Разрозненные еврейские общины не ожидали удара; ошеломленные внезапным несчастьем раввины не успели ничего предпринять.

Посреди площади возвышались штабеля дров, на которые палачи возложили казнимые еврейские книги. Площадь волновалась, некоторые особенно ревностные горожане порывались собственными руками растерзать книги и свитки. Но солдаты с алебардами следили за порядком, а по углам площади гарцевали конные гвардейцы. Францисканцы и доминиканцы, предводимые братом Николаем, братьями Иринеем и Анри, находились ближе всех к месту казни. За ними стояли архиепископы и епископы, огражденные от толпы причтом и алебардщиками. Из дворцовых ворот торжественно вынесли два высоких кресла, на которые воссели Людовик с королевой-матерью. Прозрачный взор короля-затворника горел безумной радостью; Бланш хмурилась, но ее лицо, как всегда, оставалось невозмутимым.

Народу на площади и прилегающих улицах скопилось так много, что в центре началась давка. Оттуда послышались крики и стоны. Толпа задавила нескольких женщин и, как испуганное животное, шарахнулась на алебардщиков, которые вынуждены были отступить к самым поленницам. Воспользовавшись этим, на площадь влились новые сотни горожан. Повсюду речь шла о злодействах евреев. Звучали имена замученных ими детей, имена взрослых, на которых они навели порчу, названия городов, в которых они отравили колодцы, и провинций, пораженных по их наущению засухой и болезнями.

Внезапно запела труба. Над толпой с некоторым запаздыванием волной прокатилось молчание. Через секунду его сменил рев, но именно в эту секунду страшного безмолвия палач склонил пылающий факел и поджег поленницу. Его помощники побежали между книг, поджигая дрова. Языки пламени взвились к небу, и толпа разразилась криками ярости и ликования. Людям казалось, будто очистительный огонь пожирает бесчисленные грехи, которые отравляют жизнь честных христиан, несмотря на то, что Спаситель крестными муками искупил всех уверовавших в него.

Брат Николай вглядывался в огонь, вспоминая слова одного из древних законоучителей, которого римляне сожгли, обернув в свиток Торы: «Пергамент горит, а буквы улетают в небо». Он взглянул вверх, и на миг ему показалось, что над площадью кружит стая больших черных букв. Но спустя мгновение он понял, что это вороны.

Смерть Николая Донина

На короткое время евреи Парижа и других городов погрузились в траур. Ремесленники не трудились, торговцы заперли лавки. Евреи собрались в синагогах и жарко молились, оплакивая Слово Божье, которого отныне были лишены. Однако траур продолжался недолго. Прибыли тайно доставленные из Германии и Италии свитки Торы и рукописные экземпляры Талмуда. Все, кто владел ремеслом сойфера, засели за переписку. Остальные щедро жертвовали на пергамент, бумагу, кожу для переплетов. Через несколько месяцев в домах учения возобновились занятия, а в синагогах по понедельникам, четвергам и субботам из ковчега опять торжественно извлекали Тору и всей общиной читали ее. Сначала священные книги прятали, но затем перестали, ибо королевская власть никак не реагировала на жалобы монахов. По всей Франции евреи, улыбаясь, рассказывали о том, как заядлые скряги жертвовали домам учения целые библиотеки, переписанные на их счет. Дети, переписывая себе молитвенники, научились с жаром молиться. Каждый еврей понял, как дорога ему Тора Господня, как важны ее законы. Еврейство Франции переживало период подъема и обновления, любовь и интерес к учению никогда еще не были так сильны, как после аутодафе. И даже согбенная тень выкреста на улицах парижского гетто больше никого не пугала.

Брат Николай был полон энергии. Он надеялся, что победа близка. Колдовские чары Талмуда больше не защищают евреев: надо нанести еще один, сокрушающий удар, и с ними будет покончено. Николай писал бесчисленные письма епископам и прелатам, самому папе. Он жаловался, что, вопреки всем запретам, евреи снова переписывают и распространяют свои бесовские книги. Князья церкви хвалили его за усердие и обещали наказать ослушников. Но власть ничего не предпринимала, глухая к доводам церкви. А вскоре и служителям церкви стало не до еврейских книг. Христианский мир потрясли великие распри: германский император Фридрих восстал на папу Иннокентия и верных ему христианских монархов. О Николае Донине все забыли.

Он остро переживал свое поражение. Недуг возвратился к нему, и мольбы, воссылаемые к небу и аду, не помогали. Брат Николай все больше времени проводил в постели, бесплодными размышлениями доводя себя до исступления и ярости. Ярость ненадолго придавала ему сил, он поднимался со своего одра и слабый, скрюченный, опираясь на трость, отправлялся на улицы гетто. Но его хриплый срывающийся голос, изрыгающий проклятия, вызывал теперь не ужас, а насмешку. Некоторые смотрели на выкреста с состраданием, видя, как жестоко небесный суд карает отступника. Сам его вид укреплял слабодушных.

Брат Николай мучился бессонницей. Ночь стала временем особенно страстных молитв. Бессильный, страдающий Христос перестал быть его кумиром. Черный Самаэль, демон зла, не являлся больше. Николай молился Богу, которого никак не называл, ибо это был Бог его детства. Осознав это, он ужаснулся, ибо понял, что смерть его близка. В эту ночь Самаэль в последний раз явился Николаю.

«Знай, — сказал ему ангел, — что я послан губить и обвинять евреев за их грехи. Ты был самым неукротимым и самоотверженным из моих слуг. Сколько их у меня было, сколько еще будет... Я, Самаэль, ценил тебя, ибо ты злодействовал бескорыстно — более как ангел, нежели как человек. Твои заслуги передо мной велики. Но я ангел зла, а зло не ведает жалости. Близок твой конец, и твой смертный час я омрачу вестью отчаяния: ни мне, ни тебе, ни кому-либо иному не погубить евреев. Ибо их воистину избрал Господь».

С этими словами Самаэль растаял — тьма во тьме, черное на черном. Николай Донин остался один в абсолютной пустоте. Он вдруг понял, что ему некому больше молиться. Ни Бог, ни диавол не откликнутся ему. Его охватила паника. Из последних сил он поднялся и на дрожащих ногах заковылял к гетто. Путь был не близок. Николаю приходилось часто отдыхать, ибо силы кончались, и вместе с ними кончалась жизнь. Непонятная врачам болезнь сводила в могилу человека, выглядевшего старцем в расцвете лет. Николай Донин понял: Бог и Сатана оба избрали евреев. Один для любви, другой для ненависти. Как все просто!

Показался еврейский квартал. Едва начинало светать, улочки еще были пусты и тихи. Только в синагоге уже слышались молитвы «ватиким» — молящихся до рассвета. Прильнув к двери, брат Николай разглядел силуэты раби Иехиэля и раби Моше де Кусси. Они благодарили Всевышнего за то, что Он создал их евреями. Это было последнее, что услышал в своей жизни Николай Донин. Ослепительный свет вспыхнул в его мозгу, и он рванул дверь синагоги, чтобы упасть на каменный пол. Его агония была краткой, а смерть легкой. Ибо жизнь Николая Донина была самой страшной карой, какую только может измыслить для себя человек.

Послесловие от редакции

Историческая новелла Романа Рабича, которую вы только что прочитали, вызвала споры в редакции нашего альманаха. Решение опубликовать ее встретило немало возражений. Мы вынесли свои разногласия на суд наших читателей, разослав некоторым из них текст на предварительную рецензию. Предвидя, что появление этой новеллы на страницах «степенного и солидного» педагогического издания не всем покажется уместным, мы решили опередить события и развернуть дискуссию, не дожидаясь первых читательских писем. Для этого мы воспользовались отзывами, присланными заранее по просьбе редакции.

Несколько слов об авторе новеллы. Р. Рабич — доктор исторических наук, автор многих статей и книг, в том числе двух монографий по еврейской истории. Много лет работал в системе Академии наук, жил в Ташкенте, затем репатриировался в Израиль. К сожалению, нам не удалось отыскать его там, и мы не смогли сообщить, что его исторические новеллы приняты к публикации, и заодно испросить одобрения той серьезной редакторской работы, которая была проделана над его рукописями.

Мнения читателей-рецензентов разделились почти поровну.

Преподаватель истории из С.-Петербурга С. М. пишет: «Мое главное предубеждение связано с тем, что, несмотря на множество интересных поворотов, данное произведение не отражает трагедии самих евреев в создавшейся ситуации. Заигрывания с понятиями вроде ”дьявол“ меня не устраивают. В новелле нет и самого Донина. В процессе чтения возникали моменты, когда хотелось размышлять, спорить или соглашаться, но после прочтения их не осталось. Это мнение, однако, не может служить поводом для отказа от публикации. Это всего лишь мое личное мнение».

Приятно читать краткий и точный отзыв, безошибочно указывающий на слабые стороны новеллы. К сожалению, свой Лион Фейхтвангер в нашей русско-еврейской среде еще только подрастает. Так печатать несовершенные в художественном отношении произведения за то, что они написаны участниками нашего еврейского движения, или нет? Нам хотелось услышать ответ от вас, дорогие читатели, и заодно ваше мнение по поводу других произведений, опубликованных на «литературной странице».

Мнение питерского учителя-историка отчасти разделяет преподаватель младших классов из Латвии, М. Ф.: «Мне было интересно прочесть о Николае Донине. Но представление автора о внутреннем мире Николая Донина для меня во многом неприемлемо. Не знаю, может быть, лучше поместить только отрывки из этого произведения с соответствующими комментариями». Читательница не пишет, чем неприемлемо представление автора о внутреннем мире героя, хотя это самое интересное, чем она могла бы с нами поделиться. Может быть, тогда нам стало бы ясно, чему должны соответствовать комментарии и по какому признаку следует отобрать отрывки. Обо всем этом мы надеемся услышать из ее уст и из уст других читателей.

Против публикации новеллы возражает читатель из Брянска И. З., общинный работник. Он пишет: «Внимательно ознакомился с присланной для ознакомления исторической новеллой ”Николай Донин“. Несомненно, это интересный эпизод истории евреев Франции. Новелла читается легко и вызывает сильный эмоциональный отклик — настолько необычна судьба и переживания главного героя. Тем не менее, на мой взгляд, проблематика новеллы не совсем органично вписывается в концепцию и проблематику альманаха ”Новая еврейская школа“, и после ее публикации возникнет не столько дискуссия, сколько некая ”инородность“... С этой точки зрения ”Литературная страница“ может быть отдана другому автору (есть и классика, есть и современные авторы)».

К сожалению, читатель не назвал имен писателей, чьи произведения он желал бы видеть на страницах нашего альманаха. Быть может, он откликнется на призыв и пришлет неизвестные произведения еврейских писателей, в том числе, кто знает, и свои собственные?.. О том же мы просим всех наших читателей. Что же касается невозможности настоящей дискуссии по следам публикации,– прав или не прав окажется И. З., зависит от ваших писем, дорогие друзья.

Из Сибири пишет Д. Д., учитель истории. Его возражения против публикации таковы: «Я прочитал новеллу “Николай Донин“ с большим интересом. На мой взгляд, по своей атмосфере и духу она как-то очень близка к литературе христианской. Читая новеллу, я периодически ловил себя на этой мысли».

Д. Д. вторит другой сибиряк, общинный работник Я. Б.: «По моему мнению, эту новеллу можно было бы напечатать в рубрике ”Негодяи народа“. Но поскольку в нашей традиции говорить плохо о своих людях нельзя, то и печатать о них не надо».

Помнится, подобный вопрос я как-то задал своему учителю. Мы сидели в саду иерусалимской иешивы, под раскидистой яблоней. Казалось, что мы уже в раю. Раввин, переживший в СССР полвека преследований, доносов и лагерей, сказал: «Когда злодей умирает, его душа раскаивается в совершенном на земле зле. И она радуется, когда ее грехи и злые дела служат предостережением для других». Пусть эти слова послужат ответом Я. Б.

Научный сотрудник академического учреждения из Литвы, Л. Л., выразила удивление: «Я, сказать по правде, не очень понимаю, почему вокруг этого текста кипят такие страсти. Рассказ как рассказ, не бесталанный, вполне можно его, по-моему, напечатать. В конце концов, литературные достижения авторов остаются на их, а не журнала, ответственность».

Земляк нашего автора, преподаватель иврита из Ташкента В. С., пишет: «Я прочитал новеллу Рабича. Не вижу никаких противопоказаний к публикации. Да, это нестандартный подход к еврейской теме, да, эта вещь спорная идеологически. Но мы как люди, старающиеся быть объективными, должны показывать и такие взаимоотношения. Я вообще сторонник разрешения всего, что не является преступлением против человечества. Однако я бы предложил сопроводить публикацию маленьким предисловием, где бы просил читателей альманаха высказать свое мнение по поводу новеллы, и в следующем выпуске, если будет такая возможность, устроить дискуссионную трибуну читательских мнений».

Как видите, дорогой В. С., ваша идея подхвачена. Спасибо!

Учительницу младших классов из Украины И. М. новелла потрясла: «Первое впечатление было страшным, но прошло несколько часов, и я уже была в состоянии трезво оценить важность новеллы. Я считаю, что публиковать ее надо. Это большой вклад в борьбу с миссионерской деятельностью в еврейской среде. Однако это произведение требует определенных знаний и убеждений. Неподготовленный читатель, тем более ребенок, может воспринять новеллу неоднозначно. А это способно принести очень неожиданные и нежелательные плоды. Поэтому учитель, который будет использовать новеллу на уроке, должен быть готов к острой дискуссии между учениками. Среди учеников еврейских школ (что греха таить) есть определенный процент нееврейских детей, которые могут отнести то, что скажет учитель, на свой счет».

Мы полностью присоединяемся к призыву И. М.: новелла Рабича  — не для маленьких детей. Однако, на взгляд редакции, она не содержит ничего оскорбительного для неевреев и даже для католиков; напомним, что Ватикан осудил любые формы преследования евреев.

Как видите, уважаемые читатели, доводы «за» и «против» разделились. Почему же мы, тем не менее, решили опубликовать новеллу? Чашу весов склонило письмо из Молдавии, от преподавателя истории Р. К.: «Прочитал по вашей просьбе новеллу Романа Рабича. Совершенно уверен, что новелла должна быть напечатана, и более того, напечатана именно в вашем (так и хочется сказать — нашем) журнале. Однако для того, чтобы мой ответ не был воспринят как простой всплеск эмоций экзальтированного читателя, хочу пояснить, чем вызвано мое утверждение. Во-первых, разговор идет о журнале ”Новая еврейская школа“. Насколько я понимаю, его название во многом определяет его задачи. Сегодняшний этап развития еврейского образования настоятельно требует уже не только восстановления традиционных еврейских ценностей, но и переосмысления их с позиций изменившихся условий, а иначе — зачем говорить о ”новой“ школе? Журнал уже определил своего читателя, выбрав педагогов из триединого школьного коллектива (учителя, дети, родители). А раз мы говорим о педагогах, о профессионалах своего дела, то кто дал нам право ограничивать круг их чтения литературой только еврейского классического круга? Как учитель еврейской школы, где учатся дети из ассимилированных семей, может предотвратить появление новых Николаев Дониных, не желая вспоминать о них, знать их историю? Не потому ли мы каждый год вновь и вновь читаем о врагах еврейского народа и, предавая их имена проклятию, тем не менее не позволяем ни себе, ни детям нашим забыть их, дабы не дать их делам повториться?

Кроме того, любой учитель, преподающий историю еврейского народа, знает, насколько беден и схематичен материал учебников по истории нашего народа. Такие учебники не дают возможности пробиться к сердцу ребенка, к его душе, и потому любой дополнительный материал, раскрывающий трагическую и, одновременно, героическую историю наших предков, для учителя просто бесценен. Давно и настоятельно просится издание как документальной, так и литературной хрестоматии по истории еврейского народа разных периодов. Не знаю, обращали ли вы внимание на то, что в учебниках по еврейской истории вообще отсутствуют разделы по культуре еврейского народа? У ребят искусственно создается впечатление, что таковой культуры никогда не было.

Отдельного разговора требует обсуждение литературных достоинств и исторической достоверности этой новеллы. Однако, читаем же мы запоем Иосифа Флавия, — писателя, чьи книги с литературной и исторической точек зрения весьма неоднозначны…

Дело педагога — на каком уроке и в каком объеме давать материал из этой новеллы детям, но уже одно то, что она расширит кругозор учителя, позволит ему по-новому взглянуть на критиков иудаизма из числа выкрестов, заставляет меня утверждать — новеллу печатать в вашем журнале не только можно, но и нужно».

Что мы и сделали.

В ожидании ваших писем,

Ответственный редактор НЕШ Арье Ротман.

¹ Корах — Корей, бунтовщик, поглощенный землей; Ахер — букв. "иной " прозвище знаменитого вероотступника I в.н.э. Элиши бен Абуи.