Цви Адар (Иерусалим)

ЦЕЛИ И МЕТОДЫ ПРЕПОДАВАНИЯ ТАНАХА

Традиция и гуманизм

Упадок религиозности в последние два столетия привел к тому, что традиционные религиозные цели перестали служить достаточным стимулом для изучения священных писаний. В то же время возрождение народа Израиля ввело изучение Танаха в контекст современности — в духе эпохи, ознаменованной всеобщим ростом национализма. По замыслу идеологов сионизма, в возрожденном еврейском государстве Танах должен был служить не религиозным, а национальным целям, и это обусловило новый педагогический подход.

Одновременно тяготение реформированного еврейства диаспоры к традиционным нравственным ценностям породило этическую и социальную трактовку еврейского наследия. Разумеется, это не могло не сказаться на школе.

Наконец, развитие науки сделало предметом научной методологии весь мир, включая человека и его веру. Так сформировались различные научные подходы к священным текстам, и на их почве выросли педагогические концепции.

Итак, мы насчитали четыре главных подхода к изучению Танаха:

• традиционно-религиозный,

• социально-этический,

• национальный,

• научный.

Гуманистический подход к Танаху — дитя нашего века. Он не исчерпывается ни одним из перечисленных, хотя включает элементы каждого из них. Поэтому речь о нем пойдет в последнюю очередь.

Традиционное еврейское образование

Традиционный подход к изучению еврейских классических текстов как бы продолжает собственную традицию Танаха. Танах составлен как Книга учения, и потому его восприятие глазами ученика, желающего научиться жить, мыслить и поступать согласно своему человеческому предназначению, кажется совершенно адекватным.

Дидактическое значение Танаха явствует из его содержания, но еще более — из расположения книг, из самого процесса кодификации. Эта кодификация, совершенная в воспитательных целях, знаменовала исторический перелом: эпоха письменной Торы, пора рождения и собирания Боговдохновенных текстов, пророческая эпоха, завершилась, и началась эпоха мудрецов устной Торы. Это не означает, что устная Тора появилась позже письменной, ибо одна немыслима без другой. Но динамика развития была перенесена с Торы на Талмуд, с создания священных текстов на их толкование. Кристаллизация Танаха продолжалась тысячу лет, от дарования Торы до последних пророков, а формирование его канонического состава — еще дольше (этот труд, начатый пророками, завершили мудрецы). Книги Танаха, отобранные в канон, плавали в море еврейской литературы, отражающей тысячелетний опыт откровений и праведности, заблуждений и греховности избранного народа. Критерием, послужившим для отбора Боговдохновенных книг, послужила воспитательная цель, поставленная перед народом Израиля при самом его рождении. Единством этой цели объясняется содержательное единство Танаха. Впрочем, для народа, вождями которого всегда были законоучители, педагогический подход к канонизации текстов самый естественный. При всем том авторитет и влияние Танаха базируются вовсе не на его идейном или каком-то ином единстве, а на свойстве отобранных книг: это слово Божие, обращенное к человеку. В Танах вошли книги, осененные откровением, и распознать это их свойство смогли составители Танаха. Наряду с Пятикнижием и Пророками, это поэтические книги и книги мудрости — голос человека, отвечающего Богу, и исторические книги — подтверждение пророческой правоты.

Составители Танаха не подкрепили свой выбор каким-либо внешним авторитетом, ничего не добавили к святости отобранных книг, не возвели их в высший ранг. Тексты были избраны для учения, и это сплотило их. Сама же Тора освятилась задолго до того, как была дополнена пророками и кодифицирована мудрецами — еще на Синае.

Сведенные воедино книги Танаха можно назвать квинтэссенцией Божественного откровения, и именно так его воспринимали на протяжении последующих поколений. С подобной точки зрения Танах видится не просто одной из книг, и даже не самой возвышенной и священной Книгой, а чем-то совершенно уникальным, не имеющим даже отдаленного подобия. Книги создаются людьми, а Танах — книга, дарованная Богом. Это учительная книга, ее педагогический идеал определяет воспитательные цели, которые ставят перед собой учитель, родители ребенка, все общество в целом и каждый его член.

До тех пор, пока такое положение казалось самоочевидным, традиционное образование не нуждалось в альтернативе. Проблема возникла лишь тогда, когда стал правомерным вопрос (который, в принципе, задает каждая эпоха): до какой степени традиционное религиозное образование в наши дни действительно несет в себе педагогический идеал Торы, релевантный состоянию общества и не требующий уступок духа и разума?

Независимо от того, насколько положительным будет ответ на этот вопрос сегодня, на практике спор был решен не в пользу традиционного образования. На протяжении двух столетий, сначала на Западе, а потом и на Востоке, оно утратило свое господство и стало уделом меньшинства. Для большинства же Танах оказался как бы совершенной новой книгой, природа и статус которой отныне не задавались религиозными предпосылками. Наука могла теперь свободно манипулировать лишенными святости текстами, делая их объектом исторического, филологического, культурологического анализа, исходящего из предпосылки, полярно противоположной религиозной: из отрицания Боговдохновенного происхождения Танаха. В отличие от религиозного, научный подход не сформировал единой концепции Танаха. Да этого и быть не могло, учитывая революционный характер развития европейской науки, когда старое отвергается, а не дополняется новым.

Так было еще недавно, но сегодня уже нельзя говорить о противостоянии религиозного и научного восприятия священных текстов. В двадцатом веке наука постепенно пришла к осознанию того, что адекватное восприятие текста возможно лишь с позиции, задаваемой самим этим текстом. Иными словами, священный текст можно понять, лишь относясь к нему как к священному тексту, а не как к фольклору или мифу. В то же время еврейская комментаторская традиция отчасти вооружилась достижениями европейских наук, справедливо усматривая в них новые возможности для раскрытия Торы,  — в частности, благодаря реконструкции исторического, лингвистического и культурологического контекста, в котором разворачивается действие древних книг.

Однако сегодня венок победителя все же венчает науку. Традиция, не желающая перекрыть себе доступ к миру, испытывает потребность оправдать перед современным научным мировоззрением свое право верить в Боговдохновенность священных текстов. А ведь поначалу было наоборот: научный подход отстаивал перед лицом религии свое право на существование. Эта перемена ролей — одно из ярких свидетельств упадка традиционного религиозного образования, вынужденного либо оправдываться перед внешним миром, либо замыкаться в глухой обороне, храня свои сокровища для себя.

Границы научной методологии

Если традиционное еврейское образование видело в Танахе учительную книгу народа, содержащую педагогический идеал, освященный Богом, то критический разум европейской науки начал с того, что отказал Танаху в праве учить и воспитывать, сделав его самого объектом поучений.

В отличие от религии, наука не может ставить педагогических целей. С точки зрения исследователя, любая посторонняя задача, например, педагогическая, пагубно скажется на объективности ученого, исказив результаты поиска. Поэтому максимум, на что способна наука,  — это проследить истоки и выявить каналы педагогического влияния Танаха, но никак не обосновать или обновить это влияние.

Если видеть в Танахе учительную книгу, то главным критерием ее оценки, как и любого учебника, не может служить выявление в ней разнородных пластов, научная датировка или установление «подлинного» авторства. Между тем именно на это поначалу были направлены главные усилия библеистики. Изучение корпуса классических текстов начиналось с его разборки и очистки от религиозных представлений. Мысль о том, что сами эти «ненаучные» представления (например, традиционное авторство, хронология и т. п.) являются неотъемлемой частью изучаемого предмета, скрепляя его единство и целостность, завоевала признание лишь в двадцатом веке. Сегодня никого не удивит исследователь, открывающий Тору как священную книгу евреев, даже если он атеист; в то время как сто лет назад казалось, что ученый именно для того и берет книгу в руки, чтобы развенчать религиозный миф о ней.

Так или иначе, подрывая священный статус классических текстов, наука внесла свой вклад в ослабление их педагогического воздействия, поначалу усугубив кризис традиционного образования. Но, может быть, в дальнейшем объективное научное исследование приведет ученых к выводу о великом воспитательном значении Танаха не только в прошлом, но и в наши дни, и тогда наука сама станет проповедницей библейских истин? От ответа на этот вопрос зависит перспективность научного подхода с точки зрения педагогики.

Огромным преимуществом критического научного метода является его релевантность современному мышлению. Поэтому еще недавно казалось, что наука способна скорей привлечь ученика к Танаху, нежели религия. Однако надежду на это не стоит преувеличивать. Как известно, современное образование видит главную задачу не в том, чтобы сообщить ученику концентрированную сумму знаний, а в первую очередь стремится развить индивидуальные творческие способности и навыки самостоятельного анализа. Умение логически мыслить и усваивать новое содержание ценится превыше всего. Что же лучше может послужить этой цели: захватывающая повесть о развитии европейской библеистики последних двух столетий или кропотливое исследование самого текста с привлечением мидраша и агады, сопоставление и анализ классических комментариев, наконец, философский поиск ответов на извечные вопросы? Парадоксальным образом выясняется, что научный подход ограничивает применение Танаха в педагогике, а традиционный, напротив, способствует достижению с его помощью современных образовательных целей.

Если верно, что на уроках чтения следует учить детей чтению, а не истории письма, то и Танах надо преподавать исходя из его собственных естественных задач. Танах пропитан ценностями этического, религиозного, национального свойства, но среди них нет научных. Поэтому развивать научное мышление лучше на уроках физики, а на уроках Торы естественнее приобретать навыки чтения и понимания классических текстов — иными словами, овладевать комментаторской традицией (невзирая на то, что подобный предмет не предусмотрен учебными планами нееврейских школ). Чтение и комментирование Танаха — традиционное занятие еврейского народа, своего рода уникальное еврейское «ремесло». Здесь источник пресловутого «еврейского ума», которым больше всего почему-то гордятся те, кто никогда не черпал из его источника.

В научном подходе к изучению Танаха мы должны видеть не цель, а средство. В этом случае ивритская филология и сравнительное языкознание, археология и история Древнего Востока, культурология и этнология, религиоведение и еврейская история, география Эрец Исраэль и т. д. станут инструментами созидания, а не разрушения. Но если видеть в Танахе лишь материал для научного исследования — культурологического ли, исторического или филологического,  — надо быть готовым к тому, что интерес к содержанию Книги Книг никогда не возникнет у детей.

Широта и узость национального подхода

Зачем нам вообще преподавать Танах и почему его преподавание должно занимать столько места в школьных программах? В нашу эпоху ответ на этот вопрос вовсе не очевиден и совсем не прост. Более того: любой прямой ответ удовлетворит лишь часть спрашивающих. Поэтому прибегнем к уловке — спросим себя не о цели, а о причине: почему мы так много сил и времени уделяем Танаху? Правда, этот вопрос уведет нас от педагогики к культурным особенностям, однако взаимозависимость культуры и образования более чем очевидна.

Оглядываясь на недавнее прошлое, мы наткнемся на парадоксальный факт: к Танаху обращаются отнюдь не только религиозные мыслители и авторитеты. Как раз напротив, именно люди, противопоставляющие себя традиции, борющиеся с религией или даже вовсе порвавшие с ней: просветители, реформаторы, сионисты и социалисты,  — увлекаются и помногу занимаются Танахом, стремятся сделать его языком своей мысли, опорой идеологии. В чем же дело? Очевидно, в той ни с чем не сравнимой роли, которую играет Танах в национальном существовании еврейского народа. Вне этой книги становятся бессодержательными споры об исторических судьбах Израиля и лишается смысла обеспокоенность его настоящим и будущим. В этой постоянной обеспокоенности, в стремлении расти из древних корней (именно отсюда потребность в их идейной ревизии) легко заметить то общее, что объединяет верующих и неверующих, ученых и раввинов, политических и религиозных лидеров. Танах был и остается главным историческим движителем еврейского народа, его духовной родиной, отчим домом в мире. Какие бы изменения и перепланировки в этом доме ни затеивались, их неизменно начинают с фундамента — Танаха, подводя к нему новые интерпретации и заставляя служить новым целям. Упадок исторического самосознания сопровождается упадком интереса к Танаху, а попытки национального возрождения вызывают новую волну интереса к нему. Вероятно, поэтому мы так много занимаемся своей древней Книгой, независимо от того, насколько полно наш интерес укладывается в русло традиционной религии.

Понятия «религиозная литература», «священные тексты», основанные на восприятии Танаха как слова Божьего, перестали удовлетворять большинство наших ближайших предков. Однако само по себе это еще не означало упадка интереса к Танаху. Для обоснования этого интереса были заимствованы в европейской философии новые понятия: «национальная литература» и «национальная культура». То, что эти понятия удалось без труда распространить на прошлое, лишний раз доказывает, что и в этом прошлом, будучи «словом Божьим», Танах оставался краеугольным камнем национального существования народа Израиля. Пока это существование было неотрывно от религии, Танах был религиозной книгой. Когда под натиском европейской науки религия сдала свои позиции, очистив поле деятельности национализму, Танах стал оплотом национальной культуры. Однако он был и остался Книгой жизни еврейского народа.

Девятнадцатый век привил к дереву европейской культуры научный историзм. Под влиянием расцветшего тогда же романтизма историзм способствовал «национализации» прошлого и национальному истолкованию культуры. Эта тенденция была усвоена Гаскалой, а впоследствии сионизмом. Национальные ценности подменили религиозные, однако эта подмена происходила под знаменем обновления, даже реставрации прошлого, возврата к национальным корням, все к тому же Танаху.

Танах был и остался «национальным движителем» Израиля. Однако простая констатация еще не объясняет причин этого явления. Не задаваясь в этой главе вопросом о религиозном значении Книги Книг, спросим: почему даже секулярный сионизм положил перед собой в качестве библии обновленного общества именно Танах, предпочтя его даже марксизму? Только ли в том дело, что Танах был объявлен памятником «национальной литературы»? Но разве мало произведений «национальной литературы» было создано начиная с эпохи Гаскалы? Однако ни одно из них даже отдаленно не приблизилось по своему значению к Танаху, не говоря уже о том, чтобы занять его место в системе образования. Нельзя назвать это явление типичным для современного образования: древние памятники национальной письменности повсюду отступают перед литературным наследием недавнего прошлого. В противоположность этому значение Танаха в секулярном сионистском образовании не только не приуменьшилось в сравнении с традиционным, но, напротив, возросло. Ведь в религиозном образовании изучение Танаха при всей его важности служит подготовительной ступенью для галахических штудий, для изучения Талмуда и раввинистической литературы. А секулярный сионизм поначалу отмел религиозное наследие, желая расчистить от идейных завалов собственный фундамент — Танах, понимаемый как источник и вместилище национального духа. Поэтому именно в национальном сионистском образовании Танах на какое-то время заново обрел то исключительное положение, какое имел в древности.

Здесь-то и кроется разгадка популярности Книги Книг: мы найдем ее в самой природе сионистского восстания. Это восстание было бунтом против галута, и потому все, что ассоциировалось с изгнанием, подлежало дискредитации, а все, ассоциировавшееся с полноценным национальным бытием, было поднято на щит. Изгнание продолжалось два тысячелетия, и из всего огромного наследия еврейской письменности лишь Танах мог претендовать на достаточную «почвенность». Только он позволял интерпретировать себя как вместилище национального духа народа, живущего на своей земле. Поэтому национальное сионистское образование нуждалось в Танахе для того, чтобы рельефнее, бескомпромисснее противопоставить себя галутному, традиционному. Ведь Танах действительно допускает восприятие в эмоциональном ключе национального возрождения, пафос которого пронизывает дух не только секулярного, но и национально-религиозного воспитания. Танах питает нашу уверенность в том, что земля Израиля не «Новый Свет», колонизируемый выходцами из разных стран, а вновь обретенная родина, на которую мы вернулись после долгого отсутствия.

Вместе с закатом эпохи национализма, запятнанной чудовищными вспышками насилия, утрачивает безоговорочную притягательность то «полноценное национальное существование» на своей земле, которое служило маяком сионистского возрождения. Национальная атрибутика еще опьяняет народы, но национализм уже ведет арьергардные бои. Сокращение еврейских предметов, падение интереса к Танаху и классическому прошлому Израиля — свидетельство исчерпанности национальной мотивации в еврейском образовании. Цели сионизма в значительной мере уже достигнуты, и новое поколение мало озабочено полноценностью своего национального существования. Сегодня озабоченность вызывает скорее ущербность человеческого бытия, возросшего на полноценной национальной почве. Разумеется, и в будущем сохранится узко-национальная задача, решать которую помогает Танах: детям и впредь придется прививать осознание своей слитности с истоками еврейской истории, с ее древними корнями, скрепляющими национальную почву и защищающими ее от эрозии. Однако одной национально-охранительной функции совершенно не достаточно. Ведь мало ощущать свою слитность с прошлым: надо еще наполнить ее содержанием! Неужели наша преемственность выражается лишь в том, что мы снова живем на той же земле и говорим на том же языке, что наши далекие предки?! Неужели это само по себе способно вызвать чувство удовлетворенности, наполнить жизнь смыслом, обеспечить преданность национальным целям?

Наша преемственность намного глубже и содержательней историко-генетической. Национальное воспитание в широком смысле должно видеть в возрождении Израиля реализацию и развитие ценностей, заложенных в Танахе, исполнение пророчеств. Драматический разлад пророческой мечты и современной еврейской реальности заставит искать его причины, и это послужит достаточным стимулом для нового обращения к Танаху. Каким видели грядущее возвращение «сынов к пределам своим» пророки Израиля, и какими вернулись сыны? Насколько дорог и близок нам сегодня пророческий идеал, какие коррективы в него вносит действительность? Готовы ли мы принять этот идеал и руководствоваться им? Что нам предстоит изменить и исправить, в обществе и в самих себе, чтобы наше национальное возрождение действительно стало возрождением человеческого духа, обретшего новую «связь времен», прелюдией к обновлению всего человечества?

Масштаб Танаха явно выходит за рамки педагогических задач, которые в прошлом ставило перед собой национальное образование. Его рамки даже приблизительно не вмещают великого замысла, заключенного в Танахе. Поэтому, хотя по-прежнему уместно говорить об использовании Танаха в национальном воспитании, надо искать новые пути раскрытия и преподавания Книги Книг.

Узость национального подхода можно проследить и в практической плоскости, независимо от его идейной оценки. Главная его беда в том, что национальные чувства легко пробудить, но трудно удовлетворить. Любовь к родине, к своему народу и его прошлому — горячее, но слепое чувство, особенно в юности. Оно ярко вспыхивает и требует пищи для своего горения. Такой пищей, к сожалению, легко может стать враждебность к чужому и чужакам, а затем и ненависть к тем соотечественникам, которые этой враждебности не разделяют. Двадцатый век показал, что национализм — могучая сила, губительная в первую очередь для самой нации. Прежде, чем пробуждать такой мощный эмоциональный движитель, как национальные чувства, необходимо хорошенько подумать, сумеем ли мы совладать с разбуженной стихией и в какое русло ее направим.

Педагог, который видит в Танахе исключительно средство национального воспитания, культивирует беспочвенный патриотический пафос, на котором всходят ядовитые побеги национализма. И неважно, религиозную или секулярную окраску носит этот национализм,  — у него и в том, и в другом случае больше общего с нацизмом, чем с Танахом.

Национальное воспитание, помимо прочего, помогает устоять под напором разрушительных ветров, дующих над миром. Оно постулирует преданность традиционным ценностям, личным и общественным, благодаря которым еврейский народ выстоял, возродившись к историческому существованию. Национализм же, напротив,  — сам один из этих пролетающих над миром разрушительных ветров. Злейший враг еврейства, поклявшийся уничтожить его и едва не преуспевший в этом, нацизм недаром видел в еврействе своего злейшего врага: это действительно так. Какую же немыслимую подмену совершает тот, кто ставит пронесенные через тысячелетия слова Божественного откровения на службу их злейшему врагу!

Национальное чувство нашло выражение в Танахе, и потому возможно сделать из него вытяжку, чтобы приготовить наркотик национализма. Однако это как раз и означает использовать Танах против Танаха, ибо содержание этой книги никак не исчерпывается национальными мотивами. Национальное начало в Танахе не предмет самолюбования, а внешняя сторона обособленности Израиля, отделенности народа Торы от зла, охватившего языческие племена. Поэтому национальную гордость не смогли поколебать поражения и бедствия, изгнания и унижения. Ведь они не затронули главного предмета гордости — преданности Торе и ее законам. Но зло, принятое внутрь в виде национализма (любого толка, особенно религиозного), способно подорвать жизнестойкость народа Израиля именно тем, что лишает его уникальности, делая беззащитным перед разрушительными внешними силами.

Всякий, кто отсекает от живого организма один из его членов, чтобы поднести поближе к глазам и получше рассмотреть, убивает и этот член, и сам организм. Ведь возможно подойти к Танаху и со стороны, противоположной национализму, извлечь из него упреки и обвинения против Израиля (которыми эта книга изобилует куда больше, чем свидетельствами национального превосходства) и построить на них антиеврейскую идеологию, что отчасти проделало христианство.

Иудаизм не является мессианской религией, хотя в Танахе можно найти выражение и для имперских амбиций. Земля Израиля дана народу Израиля, но и только: расширение пределов Святой Земли никогда не было религиозной задачей, а ведь эта земля очень мала, как не высока и гора Синай, с которой была дарована Тора. Если мы присмотримся к тому, что послужило поводом для пророческих обличений и национальной гордости, то увидим: Писание стыдит сынов Израиля за то, что те не выполняют условий Завета, и восхваляет их за верность Завету. Выходит, что в основе национальной гордости Израиля лежит соответствие универсальному человеческому и общественному идеалу, как он выражен в Торе Моше и учении Пророков, а вовсе не кичливое сознание национальных достоинств, включая ложно понятую богоизбранность.

Попытка использовать Танах для военно-патриотического воспитания молодежи — застарелый грех сионизма, особенно его ревизионистского крыла. Корни этого явления уходят еще в Гаскалу. Еврейское Просвещение с его лозунгом возвращения к Танаху (надо понимать, от засилья талмудической учености) на деле обернулось убийственной противоположностью Торе. Пафос «нормализации», унаследованный сионизмом от Гаскалы, идеализировал здоровое национальное существование на своей земле, противопоставляя его уродливой аномалии галута. При этом приходилось признать, что идеал «национального здравия» претерпел некоторый ущерб еще в Танахе. В поэме крупнейшего деятеля Просвещения Й. Л. Гордона «В ставке царя Цидкиягу» отчетливо прослеживается идея: учение пророков с его упадническим морализаторством подорвало могучее здоровье нации. Пророки несут ответственность за болезненную расслабленность национального духа, не устоявшего в жестокой борьбе за существование, и в конечном счете именно они виновны в постигшем народ Израиля изгнании. А потому, коль скоро мы восстаем против прозябания в галуте, нам следует скинуть ярмо пророческого учения. Й. Л. Гордон остается рационалистом, критикуя религиозное отношение к политическим событиям. Он верит в эффективное социально-политическое руководство, не стесненное ничем, кроме соображений национальной выгоды, и видит в пророческом морализаторстве вредный для национального дела фактор. Пророкам он противопоставляет сильных духом и телом земледельцев, воинов и ремесленников. Гордон призывает к национальному освобождению, которое он видит как торжество чистой национальной идеи, сбросившей всякие оковы «церковности». Идеи Гордона красной нитью проходят через все рассуждения Бердичевского и достигают апогея в гимнах Шауля Черниховского. Однако в устах поэта рационалистическая антиклерикальная идеология Й. Л. Гордона обретает магическую силу языческого культа: Черниховский поклоняется могучей жизненной стихии, силам рождающей мощи и плодородия, восславляет первобытную религию баалов. Это своего рода идеологическое модернистское идолопоклонство, родственное другим псевдорелигиям двадцатого века. Гордону пророки не дают установить эффективный политический прагматизм; Черниховскому они не позволяют окружить его мистической аурой языческого культа, подобно тому, как мешал жрецам Баала пророк Элиягу. По мнению Черниховского, именно в народной религии баалов сохранялся исконный дух Израиля. В язычестве поэт видел оплот национального здоровья, на который покушались пророки. Бог Израиля, по Черниховскому, изначально был богом бури и натиска, свирепым племенным божеством, под водительством которого племена Израиля сокрушили народы Ханаана. Но пророки убили этого бога, насаждая вместо него свое упадническое морализаторское учение; однако народ сохранил своего воинственного и могучего предводителя, бога плодовитости и плодородия, в облике Баала. Сила нации — в ее стихийной жизненности, и Баал воплощал эту первобытную жизненную силу, примитивную и необоримую. Противясь этой всепобеждающей силе, Танах подрывал волю еврейского народа к жизни, изнуряя его бессмысленными нравоучительными рефлексиями, и в конце концов сделал Израиль бессильным и чахлым мечтателем, оторванным от почвы скитальцем, глядящим в пустое небо, посмешищем народов, припавших к земле и сохранивших жизненность. Упадок Израиля исторически и хронологически связан с окончательной победой монотеизма, которую символизировал Танах. Он и был канонизирован в своем нынешнем виде как раз в ту эпоху. И потому национальное возрождение и освобождение из изгнания станет возможным благодаря бунту против еврейского монотеизма. Возвращению в лоно народов, в лоно истории, будет предшествовать возвращение к язычеству, которое предшествовало иудаизму и продолжало существовать наряду с ним.

Конечно, нарисованная картина (в основном вследствие своей фрагментарности) выглядит карикатурной. Однако если читатель вспомнит, какие идеологии господствовали в Европе в двадцатом веке, ренессанс идолопоклонства и поклонение силе вовсе не покажется фантазией горстки интеллектуалов. Черниховский не остался единственным певцом язычества. Хотя Израилю было заповедано разбить всех идолов и разрушить их кумирни, археологи раскопали уцелевших Астарт и Баалов. К ним и обращали свою лиру последователи Черниховского. Почвенническая рефлексия молодых израильских интеллектуалов простиралась гораздо глубже Танаха с его пафосом отрицания язычества. Ностальгия по прошлому вызывала к жизни древний Ханаан с его семью народами и всеми их мерзостями. Это — источник, из которого нам предлагали черпать новую израильскую культуру, образ нового израильского человека. На службу новым ханаанцам была поставлена немецкая библейская критика, прослеживающая архаичные черты еврейской религии с целью скомпрометировать не только древний, но и современный этический монотеизм. По следам этой критики успешно прошел фашизм, который возвел обновленное язычество в ранг религии «сверхчеловеков».

Националистическое, военно-патриотическое и неоязыческое ханаанейское воспитание нанесли преподаванию Танаха колоссальный вред. Причина его проста: Танах использовали для «идеологического воспитания», проще говоря — для промывания мозгов в духе той или иной пустой и лживой идеологии. И понятно, что у тех учителей, которые делали это, опустились руки, а сердца учеников надолго закрылись для всего, что связано с Танахом. Но больше всего пострадало само национальное воспитание, ибо затупилось его главное воспитательное орудие: любовь и уважение к наследию национального духа.

У национального воспитания нет иного выхода, кроме того, чтобы быть вполне последовательным в своем отношении к Танаху. Поскольку Танах объявлен Книгой еврейского народа, средоточием его духа и вечным источником жизненности, следует сделать следующий шаг и признать Танах также приоритетным источником еврейских ценностей. Лишь в таком случае понятие «национальное воспитание» обретет содержание, ибо будет опираться на собственную систему ценностей, которой в равной мере чужды и современный национализм, и современное язычество.

Социально-этическое воспитание

Однако как решить эту задачу, избегнув религиозного проповедничества? Как, преподавая Танах, отделить его религиозное содержание от ценностного?

Ответ на этот вопрос предложил еще Ахад Гаам.

Важное для нас социально-этическое содержание пророческого иудаизма действительно растворено в религиозном мировосприятии Танаха. Однако мы можем обойти этот факт, если научимся видеть в религии лишь неизбежный исторический субстрат еврейской (как и любой другой) культуры на донаучном этапе ее развития. В эру науки, утратив свой религиозный характер, моральные ценности иудаизма сохранились нетленными: просто из религии иудаизм превратился в национальный этос еврейства.

Ответ, данный Ахад Гаамом, вобрал лучшее, чем ознаменовано движение национального возрождения. Преданность национальной идее означает верность пророческому этосу — пусть не в форме религиозного служения, но зато в духе нового времени, отыскивающего источник нравственности не в религиозных авторитетах, а в разуме и душе человека, не в Боге Израиля, а в социально-этическом гении еврейского народа. Ахад Гаам приспособил Танах к взглядам современников, превратив Книгу Книг в своего рода «этический эпос» древнего Израиля. При этом место архаичного «страха Божия» занял трогательный национальный пиетет перед древним источником нравственных ценностей, которые, пройдя определенную модернизацию, могли отныне вновь претендовать на место в мире.

Педагогический угол зрения, под которым Ахад Гаам видел Танах, не ограничивался библейской критикой и культурологическим анализом текста. Танаху была оставлена жизнь — постольку, поскольку ему и впредь поручалось сохранение человеческого лица нации. Однако как Танаху исполнять эту миссию, теперь должен был решать философ, а не ветхозаветный Бог и ортодоксальные раввины.

В этой гармоничной картине лишь одна деталь кажется неуместной: сам Танах. Пророки сопротивляются попытке извлечь из их жестких инвектив мягкое этическое поучение. Они упорно отказываются вести себя пристойно в цивилизованном обществе, их проповеди едва ли назовешь подходящим воспитательным средством для юных джентльменов. Пророки скорее шокируют, чем облагораживают, они воспитывают фанатизм, а не терпимость. Наконец, они с непонятным упорством смешивают социальные и нравственные добродетели с ритуальными, так что даже непонятно, что они с большим жаром отстаивают — мораль или чистоту религиозного культа. Конечно, древность многое извиняет в Книге Книг. Однако, чем больше мы вынуждены прощать пророкам, тем меньше склонны доверять их учению. А вдруг оно столь же архаично и неуместно в наши дни, как и его слишком «пассионарные» носители? Неужели нравственные ценности в самом деле негде больше почерпнуть, как только в далекой от толерантности книге, у адептов ревнивого и страшного божества?

Танах в качестве учебника социальной этики — скорее слабое место еврейства, чем его преимущество. Решающим аргументом в защиту этой его роли служит то, что сформулированные еще пророками этические принципы легли в основу христианства, а следовательно (на наш взгляд), дают нам пропуск в «джентльменский клуб» западной цивилизации.

Самое неприятное обстоятельство заключено в том, что проповедь пророков вовсе не была этической. Она была религиозной, и с этим при всем желании невозможно не считаться. Попытка отделить «вечное» этическое содержание иудаизма от его архаичной культовой формы — заветная мечта просветителей. Однако до сих пор эту мечту никому не удавалось воплотить. Вместе с формой всякий раз быстро исчезает содержание. И напротив, там, где содержание живо, оно упорно тащит за собой форму. Можно было бы усмотреть в этом признак подлинного единства, если бы мы изначально не задавались целью видеть в Танахе то, чем он не является.

Для того, чтобы «применить» пророческое учение к современному обществу (это, разумеется, совершенно необходимо), надо провести линии связи между древностью и современностью. Разумно предположить, что линии проходят не через разрыв и отрицание, а через преемственность и развитие. В своей эволюции пророческое учение прошло тот же путь, что вся еврейская религия, прошло внутри нее и вместе с ней. Почему же нас удивляет, что вне собственной, то бишь еврейской, культурной среды пророчество недостаточно релевантно? А как могло быть иначе? И это касается не только Пророков, но всех текстов Писания, которые трудно воспринимать вне развивающей и толкующей их традиции (какой бы замшелой и косной эта традиция ни казалась).

Не будем забывать, что существует и другое русло развития этической традиции пророков — христианское. Христианская мораль ближе западному обществу потому, что она изначально внесла в него свои ценности. Если для нас действительно важнее всего морально-этическая сторона религии, почему бы вовсе не пренебречь национальным аспектом? Ведь преимущество этического учения определяется не его национальной окраской, а превосходством морали, например, общечеловеческой над национальной. Это именно тот аргумент, который в девятнадцатом веке привел каждого второго западноевропейского еврея к крестильной купели.

Но вернемся к учению Пророков. Оно никак не исчерпывается пафосом социальной справедливости и даже общечеловеческой морали; к тому же это еще не весь Танах. В недавнем прошлом знамя пророков было взвеяно теми, кто «взбунтовался» против закона, т. е. нашел неприемлемыми галахические требования в интерпретации раввинистического иудаизма. Перенося центр тяжести с закона на мораль, просветители вели игру по своим правилам: когда закон не устраивает, всегда говорят о морали. Стремление столкнуть галаху и нравственность было присуще просветителям, а не пророкам, ведь несоответствие отдельных галахических положений духу европейского гуманизма и по сей день служит сильнейшим аргументом против еврейской религии. Но пророки ратуют не за торжество абстрактных моральных принципов, не за гуманизм и права человека, а за соблюдение конкретных законов Торы, среди которых немалое место действительно принадлежит требованиям социальной справедливости. Против нарушителей этих требований направлены обличения и упреки, но не только против них. Пророки обличают идолопоклонство, нарушение субботы и многие другие сугубо «религиозные» прегрешения. Источник пророческого вдохновения — религиозная связь Израиля с Богом, «семейные» перипетии которой они предают исторической гласности. Противоречивое отношение Израиля к своему завету с Богом служит одной из главных тем пророческих проповедей. Живи пророки сегодня, они скорее всего уделили бы различным «адаптациям» своего наследия к современности самое пристальное внимание, и дело едва ли обошлось бы без обидных метафор.

Борьба течений еврейской мысли заслуживает того, чтобы стать одной из главных тем курса истории. Но к преподаванию Танаха она имеет лишь косвенное отношение. Учитель не идеолог партийного строительства, он не создает потребного прошлого ради предначертанного будущего. Коль скоро он берется преподавать Танах, значит, для него важно понять и донести эту книгу до учеников, которым предстоит прожить жизнь, оставаясь евреями внутри общечеловеческой культурной общности. И хотелось бы пройти этим маршрутом так, чтобы добытое современностью понимание Танаха отложилось еще одним слоем на стволе еврейской традиции.

Поиск гуманистической педагогики Торы

В отличие от других подходов, которые утверждают, отрицают или выделяют, попробуем начать с вопроса, с удивления перед Торой: что это? Мы не знаем. Мы еще не читали, только слышали много разных противоречивых отзывов, которым не можем доверять, пока не убедимся собственными глазами. Конечно, при таком подходе не может быть предварительных условий, таких как вера или атеизм, так же как идейных установок и партийных задач любой, в том числе религиозной, окраски. Что же необходимо? Д о в е р и е, желание понять. Проникнуть внутрь, а не дать оценку, вознести или пригвоздить! Отнесемся к Торе так, как мы бы хотели, чтобы другие относились к нам, не исключая той возможности, что новое знакомство не только обогатит нас знаниями, но и повлияет на наши взгляды, изменит характер.

Не будем начинать с вопроса: что значит Танах для нас сегодня? Зададимся сперва другим: что значит Тора для тех, кто помещен внутрь повествования,  — праотцев, пророков, мудрецов, царей, злодеев, неевреев и евреев, народа Израиля и других народов? Если нам удастся найти ответ на этот вопрос, нам будет от чего отталкиваться в попытке проследить свое, современное отношение к Танаху и отношение Танаха к нам.

Насколько человеческий опыт способен хранить крупицы откровения и истины, достающиеся так редко и с таким трудом? Много ли в Танахе подобного опыта? Достоверный ли это опыт, и как проверить, как испытать его достоверность? Нуждаемся ли мы сегодня в этом опыте? Поиск ответов на эти и подобные вопросы поможет понять, что означал Танах для своих современников и что означает для нас.

Гуманистический взгляд на Танах поможет увидеть в нем «книгу воспитания» человека. В сущности, именно такой эта Книга являлась с самого начала. С течением времени она превратилась в средство религиозного, национального, военно-патриотического, этического воспитания, отодвинув человеческое на задний план. Гуманистическая педагогика Торы должна помочь Танаху снова стать воспитателем человека, а для этого необходимо заново раскрыть человеческое содержание этой книги, никак, впрочем, не пренебрегая божественным. Поэтому чувства, мысли, надежды героев Танаха вновь должны обрести человеческую плоть, а не оставаться лишь зацепками для нравоучительного или апологетического истолкования, или аллегориями, чей мистический смысл надо раскрыть. Главное отличие гуманистического подхода от традиционного в том, что гуманистическая педагогика Торы признает факт разрыва традиции, равно как и право каждого поколения на свой путь в Торе. Современный человек воспитан в европейской гуманистической культуре, к сожалению, уже отживающей свой век; пусть же гуманизм приведет его к принятию Торы. Но изучение Торы, предшествующее ее получению, совсем не то же самое, что ее изучение после того, как начертаны скрижали и сказано «наасе ве-нишма», «выполним и будем послушны». Ограды, возведенные еврейской традицией вокруг своих святынь и законов, сегодняшнему еврею часто приходится преодолевать снаружи, поэтому они не должны служить ему помехой. На практике это означает, что главной цели еврейского образования: «хинух ле-мицвот», «воспитанию для заповедей», должно предшествовать «воспитание человечности» — как способа стать и остаться евреем.

Научно-критический и традиционный метод преподавания Торы страдают одним общим недостатком: они громоздят над текстом огромное количество примечаний, ссылок, датировок, теорий, контаминаций, мидрашей, и пр. Создается впечатление, что роль текста не в том, чтобы говорить за себя, а в том, чтобы своим авторитетом или какими-то особенностями подкрепить ту или иную научную теорию или религиозную догму.

Гуманистическая педагогика Торы ставит перед собой самую простую задачу: понять, о чем пророчествует пророк, ведет рассказ повествователь, к чему устремлена и чем вдохновляется песнь песнопевца, в чем состоит мудрость мудреца. При этом сначала следует спросить об этом применительно к времени и обстоятельствам происходящего, и лишь затем попытаться соотнести это с собой, со своим временем и местом в истории, увиденным оттуда, из Торы.

Цветы прекрасны, когда распускаются сами; хотя любой бутон легко раскрыть пальцами, его лепестки утратят свою красоту. Подобно этому и Танах: его временные рамки сами собой раздвигаются изнутри, тогда как раздвинуть их извне можно лишь с помощью идеологического насилия, неважно, религиозного или нет.

Гуманистическая педагогика не позволит себе изначальных констатаций, вроде той, что «Танах — слово Бога, и каждая буква в нем содержит истину». Не потому, что считает подобную дефиницию ошибочной, а потому, что она лишена даже тени содержания для того, кто впервые открывает книгу. Допустим, его не оттолкнула, а даже заинтересовала грубо постулированная религиозность. Что же может послужить пищей уму и чувству? Разумеется, не лозунги, сколь бы безусловными ни были начертанные на них истины. Интерес у того, кто впервые присматривается к религии, вызывают религиозные люди: их чувства, переживания, мысли и поступки. Но ведь именно об этом и говорит Танах! Не будем торопиться с обнажением божественного замысла, который, конечно, прослеживается в каждой букве Торы. Попробуем разобраться в переживаниях и поступках религиозных людей, о которых говорится в Танахе. Поймем сначала и х отношение к Богу; может быть, это поможет нам обзавестись собственным.

Читатель, который подметил сходство между гуманистическим подходом к Танаху и отношением читателя к любому литературному произведению, разумеется, совершенно прав. Гуманистический подход — это «литературный» подход к священным текстам. Принципиальная разница здесь в статусе самого текста: Танах не «любой», а особенный, совершенно уникальный текст. Он прямо говорит о том, вокруг чего строится и к чему всеми силами тянется мировая литература в своих лучших образцах: об отношениях человека и Бога, мира и его Творца. Десятки поколений еврейских мудрецов и ученых потрудились над тем, чтобы Танах раскрылся с такой полнотой, какая неведома ни одной другой книге. Трудно сказать, что больше удивляет в Писании: боговдохновенный автор или боговдохновенный читатель. Тот и другой ведут на страницах Книги и вокруг них свой диалог, и об этом же диалоге рассказывает сама Книга. Акт изучения и комментирования Торы сродни пророческому откровению. Но до той поры, пока на это не раскроются глаза у самого ученика, не стоит настойчиво фиксировать его внимание на божественности и святости изучаемых текстов. В конце концов, Библия есть только одна, ее тысячелетиями на множестве языков изучали сотни миллионов людей; так почему бы и нам не познакомиться с ней поближе?

* * *

Древнегреческое слово «пайдейя» означает культуру, воспитание и образование одновременно, что-то вроде того, что мы называем «Торой», только лишенное религиозной окраски и увиденное извне как культурологический феномен. В наши дни этот эллинский идеал обрел вторую жизнь. Литература как главный носитель и выразитель культуры, и одновременно ее основное воспитательное средство,  — пожалуй, такое понимание классических текстов ближе всего к их исходной роли. С точки зрения греков, Танах был пайдейей древнего Израиля. Быть может, настало время вернуть ему эту роль? Ведь еврейский народ переживает второе рождение: заново складывается его культура, язык, государственность, социальность. И подобно тому, как древний Израиль пришел на свою землю из пустыни, извне, так сегодня мы возвращаемся из духовного рассеяния под кровлю своего культурного наследия, своей «пайдейи». Мы дадим ей другое, ее собственное имя, когда вполне овладеем искусством понимать сказанное в ней.

Авторизованный перевод с иврита Арье Ротмана.