Юджин Боровиц (Нью-Йорк)

ВЛАСТЬ И ЦИМЦУМ

Современное лидерство
в свете каббалистической традиции

Если для предыдущего поколения "тайной за семью печатями" были взаимоотношения полов, в нашем поколении запретной стала тема властолюбия. Эта первозданная страсть проникает повсюду и везде оставляет следы. Порой власть дороже денег, важнее устойчивого социального положения. Жажда власти преодолевает наследственные склонности, она сильнее обстоятельств, могущественнее многих факторов, определяющих человеческое поведение.

Любые отношения в их чистом виде  — суть политическая структура. В отношениях отцов и детей и во взаимоотношениях полов, в политических играх и образовании, в бизнесе и религии, в искусстве и литературе... Всюду решения зачастую принимаются под давлением власти. В результате наши шансы на успех в той или иной сфере во многом зависят от господствующей в ней структуры власти либо от нашей способности изменить заведенный порядок.

Воля к власти диктует почти все человеческие поступки. Более столетия назад Ницше провозгласил властолюбие доминирующим человеческим инстинктом. В наше время поводом для отчаяния служит не столько всепроникающее присутствие власти, сколько повсеместное, тотальное злоупотребление ею. С этической точки зрения мы, наверное, еще большие релятивисты и контекстуалисты, чем наши родители. Но даже если некоторые из нас склонны игнорировать требования морали и нравственные императивы, мы все же крепко держимся за утверждение, что каждый человек  — личность, а не просто обуреваемое животными страстями двуногое из отряда высших приматов. А потому (продолжаем мы, припоминая что-то из Бубера) относиться к нам следует с уважением: как к личностям, а не как к приматам,  — независимо от того, заслуживаем мы того или нет. Между тем, обыденная мораль нашего общества, прежде защищавшая человеческое достоинство, сегодня втаптывает его в грязь. Вспомним популярные фразы вроде "дети должны всегда быть на виду, но их никогда не должно быть слышно".

Наш мир далек от совершенства. Это заставляет примириться с существованием иерархии, особенно там, где требуется обеспечить сотрудничество большого количества людей на протяжении длительного срока. Диктат всевозможного "начальства" не вызывал бы протеста, если бы под крылом  — или под спудом  — власть предержащих продолжался рост нашей личности, если бы мы могли оставаться верными себе. Но на деле все происходит не так. Наши родители, любимые, педагоги, вожди, начальство, любые бюрократы, наши сиделки, участковые, вожатые в бойскаутском лагере, наши друзья, дети, хозяева, сдающие нам квартиру,  — все вынуждают нас не быть собой, заставляют предавать себя. Злоупотребление властью в нашем обществе, где все зависят друг от друга, распространяется, как эпидемия. Тут есть от чего прийти в отчаяние. Всюду происходит одно и то же: с нами не посоветовались, нас не спросили или даже заткнули нам рот, хотя дело напрямую касалось нас. Мы постоянно чувствуем себя подчиненными чужой воле, игрушкой в чьих-то руках, а вовсе не равноправными сотрудниками своих руководителей и старших по рангу.

Наш век подарил человечеству демократию. Подобную перемену в человеческих отношениях по праву можно назвать революцией, так как демократия, при всем разнообразии своих форм, наделила бесправных прежде людей некоторой долей власти. Лучшее, что придумали наши предки, чтобы как-то умерить амбиции властолюбцев,  — это молить их о милосердии, взывать к доброму началу в душах сильных мира сего. Недаром в Библии пробным камнем верности завету с Богом служит отношение сильного к вдове, сироте, пришельцу  — к слабым и беззащитным, к тем, кто наглядно воплощает человеческую уязвимость. Однако печальная правда состоит в том, что власть развращает тиранов и милосердие среди них остается редким исключением. Сегодня, вместо того, чтобы рассчитывать на милость "господина и повелителя", мы предпочитаем разделить с ним власть. Поэтому социальные структуры во всем мире на глазах демократизируются. Однако этот процесс порождает множество проблем. С одной стороны, необходимо наделить граждан максимумом власти, с другой  — мы еще никогда не были столь близки к анархии.

Как ни формулируй проблему власти, в одном наши предки были правы: и демократический, и авторитарный режимы налагают на лидера колоссальную ответственность. От нравственного облика человека, наделенного властью  — доверенной ему либо узурпированной им,  — зависит, какие силы будут доминировать в обществе. Поэтому так важно выстроить философию власти, которая проследила бы ее метафизические корни, научила сильного руководить не подавляя, а развивая слабого.

В поисках подобной философии уместно обратиться к еврейским источникам  — благо в современном мире они становятся все более актуальными. Создается впечатление, что эти источники содержат ответ на мучительные проблемы современного мира, и мир близится к тому, чтобы признать это.

Свет Торы на проблемы власти и лидерства может пролить учение еврейского мистика Ицхака Лурии (1534—1572, Цфат). Учение Лурии строится вокруг двух тем, которые редко рассматриваются напрямую в традиционной еврейской литературе, но чрезвычайно важны для нас сегодня: Бог как Творец и человек как соавтор Его творений. Несмотря на то, что с описания творения начинается первая книга Пятикнижия, позднейшие еврейские тексты умалчивают обо всем, что касается миротворения. Эта тенденция, идущая вразрез с космогонической мифологией других народов, получила статус закона в Мишне, которая позволяет изучать "Маасе Берешит"   — "Тайну миротворения"  — лишь избранным ученикам мудрецов и только наедине с учителем. Долгое время "Тайна миротворения" передавалась из уст в уста, от учителя к ученику, пока ее не сделал доступной пониманию простых людей Ицхак Лурия.

Что может привлечь в мистическом учении Лурии современного человека, атеиста и прагматика? Нас привлекает то, что в интерпретации Лурии власть Бога заключается прежде всего в способности порождать других. Но не только это: титулы Бога в Библии  — "Господин" и "Царь"  — указывают на Его абсолютную власть и могущество. И тем не менее человек выступает как равноправный партнер Творца в преобразовании мира.

Творение обычно мыслится в пространственных терминах и представляется как процесс воплощения: замысел Бога по Его воле обращается во внеположенную Ему реальность, сотворенный Им мир оказывается как бы "вне Его". На минуту вспомним, как Микеланджело изобразил творение Богом человека в Сикстинской Капелле. Всемогущий "Бог" протягивает руку, и прикосновение кончиков Его пальцев наделяет человека жизнью. Жизнь, материя, природа  — все имеет своим источником замысел Божий и сотворено Его волей. Понимание творения как материализации Божественной воли было характерно для неоплатоников (начиная с I в. н. э). Творение воспринималось как Божественная эманация, его символом служил источник, бьющий через край, изливающий свои струи вовне. Платоники полагали, что Бог обладает такой полнотой реальности, что часть ее трансформируется, переоблачаясь в другую, низшую форму, которая, в свою очередь, порождает новое творение, и так далее, по нисходящей. Таким образом, творение развертывается от высшего мира к низшему, от высшей реальности к низшей, пока наконец не создается наш, низший мир. Этот подход позволял в какой-то степени сгладить известную метафизическую проблему: как бесконечный Бог создает конечные сущности? Но уже самый первый шаг на пути от безграничности к ограниченности, как бы обширна ни была эта ограниченность, непостижим. Зачем, почему Вездесущий Бог создает муравьев или гальку? Но так или иначе, понятие эманации, где все творения связаны с Богом через непрерывное бытие, укладывается в представление о том, что творение  — это внешняя материализация высшего замысла.

Каббала Ицхака Лурии опирается на иную концепцию творения. Лурия задается вопросом: если Бог вездесущ, как возможна эманация? Иными словами, как может существовать что-то вне Его, где Он мог бы творить? Куда изливаться водам источника? Ведь никакого "вовне" не может существовать помимо Вездесущего. Микеланджело пришлось "собрать" вездесущего Бога в человеческую фигуру, правда, необыкновенных размеров. Но ему все же пришлось оставить место, чтобы нарисовать Адама. Однако Бог  — не человек. Пространство  — не та категория, с помощью которой можно "локализовать" Его. Говоря о Боге, вообще недопустимо оперировать подобным понятием, ибо Он выше пространственно-временного континуума, а никак не вмещается им, наподобие человека. Посмотрим на вопрос с точки зрения онтологии. Если Бог  — единственная, абсолютная и полностью реализованная сущность, как же рядом с ней может существовать вторичная сущность, то есть нечто, реализованное лишь частично? Как может существовать что-то частичное или преходящее, чье появление полностью зависит от Него?

Вариантом ответа может быть, например, отрицание реальности бытия вообще. Но Лурия испытывал слишком сильное влияние традиционной еврейской теории творения, чтобы пойти этим путем. Вместо этого он смело предположил, что творение начинается с акта самоумаления Бога  — цимцума (ивр. нецоц  — cокращение, сжатие). Бог не сообщает существование другим вещам, распространяясь Сам за Свои пределы. Для того, чтобы создать мир, Бог, напротив, умалил Себя, как бы "сжался", уступив место творениям, освободив миру возможность бытия. Для того, чтобы позволить миру существовать, Богу пришлось сделаться меньше, чем Он есть, причем речь идет отнюдь не о пространственном сокращении, ибо и пространство, и время тоже возникли в акте самоумаления Бога. "Настолько велико было Его желание творить,  — говорит Лурия,  — настолько велика была его любовь к сотворенному".

Небезынтересно заметить, что Лурия изменил старое значение понятия цимцум. В раввинистической терминологии, откуда он заимствовал этот термин, его глагольная форма имеет значение "сосредотачивать" в смысле воплощения чего-то. Это слово употребляется, когда говорится о присутствии Бога среди "херувим" над Ковчегом Завета в Святая Святых. Комментарий добавляет, что Бог всех вселенных "сосредотачивает" ("концентрирует") себя именно в этой точке пространства. Однако для Лурии цимцум  — полная противоположность концентрации. Бог сосредотачивается не в какой-то одной точке, а внутри самого Себя, "уходит в Себя" и тем самым освобождает потенциальный континуум, где могут возникнуть творения.

Цимцум, таким образом, не само "творение", а прелюдия к нему. Однако Бог не мог полностью уйти из мира, созданного этим Его уходом, ведь ничто не может существовать без Него. По мнению Лурии, Бог оставляет за собой след Своего пребывания, словно вино или масло, обволакивающее стенки опустевшего сосуда  — мира, покинутого и созданного Богом в едином акте творения. По Лурии, созидание является двусторонним процессом. Это "сжатие" Бога, которое ведет к расширению мира. Нельзя мыслить это "сжатие" физикалистски. Речь не идет о каком-то физическом процессе, имевшем место на заре существования. "Сжатие", точнее, "самоумаление" Бога  — это Его отношение к миру, и оно не изменяется. Умаляя Себя, Бог позволяет миру существовать, Он продолжает созидание постоянно  — все то время, пока желает, чтобы мир существовал.

Лурия учит, что творческий акт привел к катастрофе. Созидание началось с бедствия, ибо оставленный Богом "сосуд" разбился, пустота не выдержала Его Света. Мир взорвался и лопнул, произошло разбиение, швира. Отсюда катастрофичность и трагизм бытия, убожество и несовершенство жизни. Ибо мир  — это всего лишь черепки, осколки. С первых дней он становится чуждым самому себе, в нем воцаряется зло.

Лурия, однако, далек от пессимизма. На помощь разбиенному миру приходит человек, чье метафизическое предназначение  — исправление мира. Ведь швира не означает, что творение превратилось в ничто. Разбилась лишь оболочка, в осколках рассыпались искры Божественного света, искры святости, наполнявшей мир при его сотворении. Но осколки убеждают в существовании сосуда. Лурия говорит о том, что в каждом создании следует находить Божественную искру. Если поднять эти искры из скверны зла и возвратить к служению Всевышнему, мир вернется к изначальной целостности. В таком "востановлении", "исправлении" мира (тиккун), согласно Лурии, состоит удел и предназначение человека. Когда люди совершают добро (в частности, когда евреи изучают Тору и соблюдают заповеди), разбиенному миру возвращается целостность. Подобное понимание мессианского предназначения человека уникально.

Вернемся теперь к проблеме власти. Заслуга Лурии в том, что он совершенно по-новому интерпретировал метафизическое определение власти. Обычно в теологии сотворение мира трактуется как исполнение Божественной воли. Действия Бога выражаются в переходных глаголах: все создания  — суть объекты, на которые направлена деятельность Бога. Если эту систему перенести на человеческие отношения, окажется, что лидерство  — это использование власти для достижения внешних (по отношению к управляемым людям) целей. Величайшие лидеры  — те, кто сумел мобилизовать массы на выполнение глобальных задач. С незапамятных времен до самого недавнего времени власть в обществе носила политико-милитаристский характер. Большинство героев мировой истории были воинами и военными вождями. Пусть сегодня список героев, перед которыми мы готовы разбиться в лепешку, пополнили администраторы и функционеры  — идеалом вождя все равно остается лидер, взывающий к новым великим свершениям (во имя чего угодно, только не ради развития нашей собственной творческой инициативы). У Лурии Бог действует иначе, и вслед за Ним иначе должен действовать человек. Здесь скорее уместен возвратный залог. Начиная созидание, Творец задумывается о том, чтобы обеспечить независимое существование будущих созданий, и ради этого направляет Свое могущество в сторону самоумаления. Первый "приказ" Он отдает самому Себе  — умалить собственную вездесущность. Бог отступает в тень, уходит на задний план, чтобы Его творения имели чувство собственного достоинства.

В Лурианской каббале мы находим новый образ лидерства. "Лидера" волнует не только (и даже не столько) "выполнение плана". В первую очередь Он стремится духовно возвысить творения. Переводя это на язык менеджмента, скажем, что такому предприятию, как мир в целом и человеческое общество в частности, необходим лидер, следящий за тем, чтобы все его подчиненные смогли реализоваться как личности. Это крайне важно для него! Ведь ради этого, в сущности, затеяно предприятие. В отличие от прежнего стереотипа  — властного генерала или безжалостного чиновника, "лурианский" лидер кажется менее целеустремленным и более человечным. Люди важны для него сами по себе, они  — его главная цель.

Вспомним, как осуществлялось руководство в нашей семье, в классе, в общине. Несомненно, у каждого из этих объединений есть какие-то цели. Но мы всегда четко различали, когда родители, учителя или духовные наставники использовали нас как средство для достижения собственных целей и когда они растили нас в условиях совместного труда, устремленного к общему благу. Полагаю, именно практика разделяет лидерство, направленное на достижение внешних целей, и лидерство педагогическое, воспитывающее человека.

Власть, которой обладает лидер, наделяет его высокой степенью представительности. Вспомним: чем важнее встретившаяся нам персона, тем незначительнее мы кажемся сами себе. В присутствии вышестоящих мы тихи и вежливы, покорно ожидаем их распоряжений и трепещем перед их судом. Что мы из себя представляем  — зависит от их оценки.

В модели лидерства по Лурии на первом месте стоит скромность. Лидер умаляет свою значимость и власть, давая простор инициативе тех, кто от него зависит. Так поступают хорошие педагоги и родители. У них достаточно власти и жизненного опыта, чтобы правильно повлиять на решение ребенка. Кажется, налицо случай, когда принуждение оправдано. Однако, если ребенок готов взять на себя ответственность за принятое решение, разумный педагог или родители отступят, ибо их главная цель  — развитие ребенка. Цимцум в данном случае выразится в том, что взрослые не станут приказывать ребенку, что ему делать. Дать человеку свободу иногда означает просто уйти и даже позволить ему сделать бестолковый шаг, чтобы научиться на горьком опыте. Человек не свободен, если лишен возможности ошибаться. Единственно приемлемые для Бога отношения между Ним и людьми  — когда они приходят к Нему сами, по доброй воле, а не из раболепного страха. Таков идеал подлинного лидера, и для его достижения надо быть в первую очередь учителем, и только затем  — начальством.

Однако было бы неправильно полагать, что воспитательный аспект функции лидера напрочь отрицает потребность в волевом руководстве. Лидер не может позволить себе обиженного тона, он не вправе уйти, заявив, что если в нем не нуждаются, то больше его не увидят. Дескать, поскольку подчиненные свободны в своих поступках, пусть они сами и расхлебывают последствия своей свободы. Есть такие родители, которые никак не могут выбрать между очень суровой дисциплиной и полной распущенностью. В школе отсутствие дисциплины может привести к совершенной праздности, анархии, разгулу дурных страстей и даже к вспышке насилия. У Лурии Бог позволяет себе цимцум не для того, чтобы подуться или пожалеть Себя. Он совсем не похож на Аристотелевского эгоцентричного Бога, который не только был идеальной мыслью, но и сам думал об идеальном. Цимцум в двухтактном ритме творения мира стоит на первом месте только потому, что за ним следует посыл животворящего света, света Творения, наполняющего образовавшуюся пустоту. Отход совершается ради того, чтобы правильно использовать свою силу. Негативное самоумаление без позитивного разворачивания никогда ничего не сотворит. Но как только пространство освобождено, как только независимость дарована, у ее обладателей возникает огромная потребность в руководстве. Ведь с независимостью надо что-то делать, а что и как  — неясно. Какое огромное значение для нас часто имели замечание вскользь, как будто нечаянно брошенное слово или лукавый взгляд наставника! На уроке необходимо заключительное слово учителя, так же как и его интерпретация материала, но в качестве дидактического средства куда более эффективен умело поставленный вопрос, своевременная пауза в ожидании ответа, приглашение к дискуссии.

Быть лидером-педагогом очень непросто: это обязывает все время контролировать и ограничивать меру своего вмешательства. Уйти... подождать... а теперь  — энергично действовать примером, убеждением, а то и насилием! На семинаре, к которому преподаватель готовился, быть может, целую вечность, он, тем не менее, больше всех молчит, предоставляя возможность высказаться ученику. Если педагог не проглотит мелкие фактические неточности или недопонимание материала, а станет перебивать ученика, то загубит и доклад, и веру юного докладчика в свои силы. С другой стороны, терпеть некомпетентность можно лишь до определенного предела. Когда грубые ошибки угрожают исказить изложение материала, учитель обязан вмешаться. Опасность таится и в бездействии, и в действии учителя. Преждевременное или слишком частое вмешательство может оказаться роковым точно так же, как недостаток помощи.

Руководители, избравшие путь цимцума, должны примириться с недостойным поведением получивших свободу подчиненных. Ученик, которому, предоставили слово, вряд ли сможет провести семинар лучше преподавателя. Детям, которые сами выбирают колледж, не помешал бы родительский совет. Да и члены общины, которые взялись сами вести службу, наверное, не сумеют сделать это лучше раввина. Логическим продолжением лидерства путем цимцума оказывается швира  — "разбиение", "порча". Родителям часто намного легче все сделать самим, чем ждать, когда ребенок научится сносно выполнять свои обязанности. Но лидеру совершенно необходимо приучить себя доверять подопечным  — ибо только таким путем мы воспитаем личность,  — и потому он должен терпеливо мириться с их промахами. Ведь и о Боге мы говорим, что Он "терпит" нас: не прощай Он наши грехи, мир не смог бы существовать. "Лурианский" лидер должен знать, что на пути цимцума его подстерегает швира; он должен не только тонко чувствовать отношения с подчиненными, но и уметь прощать, продолжая работать даже с теми, чье стремление к независимости постоянно вставляет палки в колеса общего дела.

Найти в себе силы вам поможет осознание того, что ваш цимцум и последующая швира станут условием для совершения тиккуна  — усилий по восстановлению и довершению, которые предпримут ваши последователи. Пусть группа не добилась успеха на сей раз,  — зато лидер может быть уверен, что попытка повторится в будущем и  — что самое ценное  — даже без него! Постоянно культивируя в себе цимцум, сжав зубы и мирясь с неизбежной швирой, лидер научит своих последователей работать по собственной инициативе, а не по принуждению. Этот болезненный процесс породит поколение верных последователей, которые продолжат работу. Образуется преемственность, ибо новое поколение, следуя примеру своего лидера, тоже воспитает хороших работников, и так далее, пока цель, наконец, не будет достигнута. Это своего рода мессианство нашими, земными усилиями  — в той мере, в какой оно вообще доступно нам. Родители, которые понимают, что их дети уже в состоянии сами принять серьезное решение (пусть даже дети ориентируются на иные жизненные ценности); педагоги, которые видят, что их ученики приобрели способность к самостоятельному мышлению (хотя к умозаключениям они приходят совсем не так, как их учили); наконец, раввины, сдерживающие благочестивый раж при виде возвращающихся к вере евреев, которые непоследовательны в своих порывах и порой так далеки от благочестия!  — эти лидеры делают все, что в человеческих силах, ради спасения безумного и ненадежного мира, в котором мы живем. Они терпеливо выносят порчу и разрушение  — швиру, стойко выдерживают самоустранение и самоумаление  — цимцум, ради того, чтобы подготовить почву для исправления  — тиккуна. Столь дальнозоркое лидерство не имеет развитой мускулатуры, как Микеланджеловский "Бог" или другие скульптурные силачи  — Моисей и Давид. Человек эпохи Возрождения верил, что власть означает господство, а не воспитание. Микеланджело может научить нас величию Рима, но любовь к человеку мы вынесли из Иерусалима.

Перевод с английского под ред. Арье Ротмана.