Текст, предлагаемый вниманию читателя, легким не назовешь. "Урок" Левинаса адресован французской интеллектуальной элите, людям духа и мысли, далеким от еврейской традиции. Именно такое сочетание побудило нас опубликовать этот текст на страницах русскоязычного еврейского журнала. Ведь философски эрудированных читателей в нашей аудитории все еще больше, чем тех, кому довелось изучать Талмуд в иешивах и университетах.

Эммануэль Левинас

ЯЗЫК ВЕРЫ И СТРАХ БОЖИЙ

Урок Гемары. Брахот

Слово Господне, говорить с Богом, говорить речи Божьи  — эти выражения часто встречаются в Писании, молитвах, теологических текстах. Что они означают, какова их связь с нашим наличным бытием?

Известно, что воображение  — это отнюдь не только способность воспроизведения, дублирующая восприятие объектов.

Поэтический язык возвращает нас к тому состоянию мира, который предшествует способности сознания противопоставлять себя мирозданию и его элементам как предметам, образующим какой-либо сюжет¹.

В поэтическом воображении несказуемое и неслыханное может быть услышано и сказано; текст может открыться толкователю шире, чем было задумано автором. Метафора выводит за пределы привычного опыта; символ заменяет спекулятивную мысль. Повеление или наставление, приходящее извне и отмеченное исключительностью личности автора, непосредственно отпечатывается в душе слушателя. Эта сила свидетельствования, присущая поэтическому слову, приходит из самых глубин сознания: воображение раскрывается скорее под влиянием трансцендентного, чем по принуждению воли. Но послушание трансцендентному не лишает свободы, это "зависимость без гетерономии", примиряющая трансцендентное и внутреннее. Ниже мы попытаемся разобрать и прокомментировать небольшой отрывок из Вавилонского Талмуда. Анализ этого отрывка показывает, на наш взгляд, что религиозный язык несет в себе некий трансцендентный смысл, предшествующий тому, что может увидеть в нем мысль, оживленная поэтическим воображением; а также и то, что религиозный язык связан с гетерономной дисциплиной.

Отрывок, о котором идет речь, входит в талмудический трактат "Брахот" (33в)². Следует отметить, что этот текст не является ни самым известным, ни единственным в своем роде. Он не исчерпывает проблему, которая в нем затрагивается, но входит в ряд текстов, по-разному ее освещающих и всегда дающих пищу для размышлений и споров. Однако выбранный нами текст являет собой весьма характерный образец религиозного языка. Кроме того, он дословно повторяется в другом талмудическом трактате  — "Мегила" (25а). Поэтому можно считать, что он является представительным для той системы, к которой он принадлежит. Отрывок настоятельно требует комментария, так как его структура, как структура любого талмудического текста, неопытному читателю кажется запутанной и хаотичной. Нагромождения, перестановка слов, намеки  — многое в нем как будто отрицает законы риторики. Чтобы перевод был понятным, переводчику приходится добавлять слова и даже целые придаточные предложения. Текст состоит из вопросов и ответов, возражений и откликов на возражения,  — иногда разделенных во времени веками, но объединенных внутренней логикой, которая, однако, нигде не разъясняется на метаязыковом уровне. Зато составители позаботились о другом  — о том, чтобы не забылись имена мудрецов, которым принадлежали те или иные высказывания. Поэтому текст насыщен именами  — именами мудрецов и раввинов, которые сказали то-то и то-то и в таких-то обстоятельствах вели себя так-то и так-то. И, наконец, обсуждение проблемы часто остается незавершенным, что может удивить тех, кто считает Талмуд догматической книгой. Наш текст, как и всякий талмудический текст и как все комментарии к текстам, какое бы скромное место они не занимали в развитии традиционной еврейской мысли, является религиозной речью и заключает в себе отношение к Богу, не менее интимное, чем молитва. Однако для начала постараемся понять то, что сказано, и то, что подразумевается в тексте.

Мишна

Если кто-нибудь говорит: "Милосердие Твое простирается до птичьего гнезда"; или если кто-нибудь говорит: "Благословенно имя Твое за добро (которое Ты делаешь)", или если кто-нибудь повторяет дважды "Будь благословен",  — того надо заставить замолчать.

Гемара

Того, кто дважды скажет: "Будь благословен",  — [следует заставить замолчать], потому что может показаться, что он служит двум Силам. Относительно того, кто скажет: "Благословенно Имя Твое за добро",  — потому что это значит "только за добро", но не за зло, тогда как нам известно, что человек должен благословлять Бога и за зло, как Он благословляет Его за добро. Но почему же надо заставить замолчать того, кто скажет: "Милосердие Твое простирается до птичьего гнезда?" Два мудреца спорили на Западе³: Рав Йоси бар Абин и рав Йоси бар Звида. Один сказал: "Потому что он [тот, кто говорит так] вносит зависть в дело Творения", другой сказал: "Потому что он считает, что Превечный (благословен Он) делает это из милосердия, тогда как это просто Его желание".

Однажды в присутствии Раббы некто молился: "Твое милосердие достигает птичьего гнезда, спаси нас и будь милостив". Тогда Рабба сказал: "Как этот ученик мудрецов старается, чтобы угодить своему Господину". Аббайе обратился к Раббе: "Разве мы не учили, что надо заставить его замолчать?" Но на самом деле Рабба только хотел испытать остроту ума Аббайе. Однажды некто молился в присутствии рава Ханины: "Бог великий, крепкий, грозный, благородный, бурный, страшный, сильный, могучий, верный и прославленный". Рав Ханина подождал, пока тот закончит [молитву], и сказал: "Все ли похвалы ты исчерпал, восхваляя Господа? Какой в этом прок? Даже те три благословения, которые мы по обычаю произносим в молитве, нельзя было бы произносить, если бы Моше, учитель наш, не записал их в Торе, и если бы мужи Великого Собрания не установили их [для молитвы]. А ты сказал столько лишнего! Это похоже на то, как если бы царя во плоти и крови, который обладает тысячью тысяч золотых динаров, прославляли за серебро: разве не будет это бесчестием для него?" И сказал рав Ханина: "Все в руках Неба, кроме страха перед Небом", ибо сказано (Дварим, 10:12): "А теперь, Израиль, чего Господь, Бог твой, требует от тебя? Только того, чтобы ты боялся Господа, Бога твоего". Но страх перед Небом  — не малая ли это вещь? Разве не сказал рав Ханина от имени рава Шимона бар Иохая: "Только сокровищем страха перед Небом владеет Господь в своей сокровищнице, потому что сказано (Исаия, 33:6): ”Страх Божий  — вот его богатство“". Конечно, для Моше это немного; ибо сказал рав Ханина: "Это похоже вот на что: если у человека просят важную вещь, которой он обладает,  — это как будто у него попросили незначительную вещь. Если же у него просят незначительную ведь, которой он не имеет,  — это как будто у него попросили важную вещь".

Относительно того, что "тот, кто дважды скажет: ”будь благословен“  — того надо заставить замолчать", рав Зеира сказал: "Кто дважды произносит ”Шма [Исраэль]“, уподобляется тому, кто дважды скажет ”будь благословен“". Отсюда возражение: [cогласно одному наставлению], некрасиво читать "Шма" с повторами; сказано: "некрасиво", однако не сказано, что в этом случае надо заставить молчать! Но здесь нет противоречия: один повторяет слово за словом, другой стих за стихом. [И вот] еще одно поучение. Рав Папа сказал Аббайе: "Может быть, в первый раз он читал, не устремив все свои помыслы на молитву; а во второй раз [ему удалось] сосредоточить cвои мысли". [Аббайе] ответил ему: "С каких это пор панибратствуют с небом? Если он не сосредоточил свои мысли с самого начала, следовало бы стукнуть его молотком, чтобы он лучше владел своей мыслью".

1. Три "запрета"

Наша Мишна парадоксальным образом налагает запрет на три благословения, которые, на первый взгляд, представляются вполне благочестивыми. Первое благословение связано с текстом из книги Дварим, 22: 6:

Если попадется тебе птичье гнездо на дороге, на каком-либо дереве или на земле с птенцами или на яйцах, то не бери матери вместе с детьми; отпустить должен ты мать, а детей можешь взять себе, чтобы было тебе хорошо и продлились дни твои.

Многочисленные комментаторы в течение веков предлагали различные толкования этого текста, однако сейчас они нас не интересуют. Элементарный смысл благословения ясен: в нем прославляется милосердие Всевышнего, который, как кажется, простирает его до защиты животного царства, подчиненного, однако, человеку (Берешит, 1:28).

Второй запрет на благословение кажется еще более странным: человеку, который желает поблагодарить Всевышнего за сделанное Им добро, запрещено упоминать имя Бога. Не менее удивительным представляется и третий запрет: запрещено дважды произносить слова "будь благословен", которыми начинается каждое благословение в ежедневной еврейской молитве, называемой "Восемнадцать благословений"⁴. "Надо заставить его замолчать"  — это выражение, которым завершается рассмотренная Мишна, не раз повторяется и в Гемаре.

2. Человек в отношении к Богу: исповедание единства Бога и Божьей любви

Что означают три запрета? Какова связь между ними? Гемара объясняет вначале два последних запрета. Тот, кто дважды повторяет "будь благословен", обращается как бы к двум божественным силам, вместо того чтобы исповедовать строгий монотеизм. Крайний формализм по отношению к исключительности монотеизма и крайняя важность, которую придает Талмуд символике поз, жестов, слов,  — характеризуют присущую еврейской культуре дисциплину, требующую строгости языка. Поэтому запрещено "умножать благословения", "рассыпаться в благодарностях", "изливать признательность": бесконтрольное выражение чувств, которые переполняют молящегося, вне рамок тщательно разработанного ритуала может привести к признанию или созданию многочисленных культов, к потере различия между уровнями Божественности, тогда как Бог  — превознесенный, Эль Эльон  — единствен и един. Этот культ Единственного противостоит дуализму добра и зла. Благодарить Бога только за дарованное Им добро, рассматривая зло как нечто независимое от Его воли,  — значит поддаться искушению и в конечном счете предать монотеизм. Иначе говоря, существует опасность ереси, которая не является интеллектуальной позицией, но может стать некой жизненной основой в отношениях человека с Богом.

Что такое благочестие, поистине делающее возможным общение с Богом и молитву? Ответ на этот вопрос и является содержанием талмудического текста, на первый взгляд столь формального. В нем ставится проблема любви к Богу, вопрос о природе религиозной любви. Что такое эта любовь: признательность за удовлетворение наших нужд или благодарность за близость? Гемара упоминает о наставлении таннаев  — Мишне, согласно которой человек "должен благословлять Бога за зло, как он благословляет Его за добро" (цитированный выше трактат Брахот, 54а). Приводим перевод этого отрывка. Это второй текст для нашего истолкования.

Мишна

Человек благословляет Бога за зло (которое с ним случается), как он благословляет Его за добро, ибо сказано: (Дварим, 6:4—9): "Возлюби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими [или: всей силой твоей]". "Всем сердцем"  — значит: "обеими твоими склонностями  — к добру и ко злу"⁵. "Всей душой твоей"  — даже когда ты расстаешься с жизнью. "Всеми силами твоими"  — всем, чем ты обладаешь⁶. Другое толкование: "всеми средствами ("силами") твоими": что бы Он тебе ни отмерил  — будь благодарен".

Гемара

Что означает выражение: "Как благословляет за добро, благословляет и за зло?" Как за дарованное ему добро [человек должен] благодарить, [говоря]: "Добрый, который делает добро", так же он [должен] благодарить и за зло, [говоря]: "Добрый, который делает добро". [Может возникнуть] возражение: разве мы не учили, что тот, кто получил хорошие вести, говорит: "Добрый, который делает добро", а тот, кто получил дурные вести, говорит [только]: "Благословен Судья справедливый?" Рабба ответил: "Законы требуют только, чтобы дурная новость была принята с радостью [какая бы форма благодарности ни была употреблена при этом]". Рав Аха от имени рава Леви сказал: "Какова основа всего этого в Писании? Это псалом (51; 11): "Милость и правосудие петь буду. Тебе, Господи, воспою". Если добро [что всегда приятно]  — воспою! Если правосудие [что не всегда приятно]  — воспою [также]!" Рав Шмуэль бен Нахман говорил: "Вижу, что в псалме (56:2), сказано: ”На Бога [полагаюсь], чье слово хвалю, на Господа, чье слово хвалю“⁷. Господу я воспою  — если это благодеяние! Богу я воспою  — если это наказание!" Рав Танхум сказал: "Вижу это в псалме (141:3,4): ”Подниму я чашу заздравную, провозглашу Имя Превечного. Я был в печали и в горе, но призвал имя Господа“". Сказали мудрецы: "Таково наставление книги Иова (1:21): ”Господь дал, Господь взял, да будет благословенно имя Господа“".

Что стоит за этой демонстрацией эрудиции? Прежде всего, видимая привязанность к букве и крайнее внимание к духу библейского текста, к внутреннему смыслу отрывка из книги "Дварим", который исследуется и раскрывается в контексте всего Танаха. Толкования дополняют друг друга, требуют дальнейших ссылок на Писание, уточняют разные концепции, каждая из которых выражена через цитату. В нашу задачу не входит анализ всех этих концепций: здесь мы отметим лишь последнее из высказанных мудрецами мнений (зачастую высказывание, завершающее дискуссию, является наиболее авторитетным). Достаточно, в самом деле, одного текста из Иова (1:21), чтобы увидеть, что благословлять Господа в час несчастья  — не значит быть бесчувственным. Это горе, которое сильнее горя, оно по ту сторону порога человеческой чувствительности.

Читая этот отрывок из трактата Брахот и стремясь понять, почему надо "заставить молчать" того, кто благодарит Господа только за Его благодеяния, мы открываем для себя сущность понятия "любовь к Богу". Мишна 54а и Гемара 60в уточняют понятие об этой любви. Она выше наших природных склонностей, она находится по ту сторону добра, которое отвечает нашим возможностям и способностям, нашим нуждам; в ней мы проявляем нашу незаинтересованную преданность высшему Добру, примиряющему противоречия человеческой природы и требующему себе в жертву все: и наше имущество, и нас самих. Преданность этому Добру уже сама по себе является благодарностью, неотделимой от сознания близости к Богу; благодарностью более высокой, чем признательность за удовлетворение наших природных потребностей; благодарностью за саму возможность благодарить, вспоминать и признавать имя Бога. Эта близость, эта благодарность и являет собой любовь к Богу. Характерное для монотеизма видение высшего Добра по ту сторону различия между природным добром и злом стало трансцендентным утешением скорбящего и источником молитвенного настроя.

Каков путь или каково состояние души, переживающей эту трансцендентную любовь? На этот вопрос  — в сущности, главный вопрос всего обсуждаемого отрывка  — мы постараемся ответить в дальнейшем. Сейчас нам необходимо показать, как связано запрещение "помнить о Боге только из-за Его благодеяний" с упоминавшейся выше компрометацией монотеизма, к которой приводит умножение благословений.

3. Бог и Его отношение к человеку: предпочтение или справедливость?

Но почему предосудительно утверждать, что Божье милосердие простирается до птичьего гнезда?

Рав Йоси бен Абин говорит об опасности, которую представляет это выражение или эта мысль для всего Творения. Эта опасность  — зависть. Тварь подчинена строгой справедливости, и если милосердие будет оказано лишь одной из тварей  — не нанесет ли это ущерб какой-либо другой? Выражение "до птичьего гнезда"  — не предполагает ли оно, в данном случае, что это маленькое создание в принципе не имело права на милосердие, но что ему было оказано предпочтение, явившееся проявлением милосердия, но не правосудия. Милосердие, которое не распространяется равно на всех, говорили мудрецы, вызывает зависть, а зависть  — войну. Любви человека к Богу  — любви, как мы это только что видели, не чувственной  — может соответствовать и в мыслях и в речи только идея о том, что Божественное Правосудие выше милосердия.

4. Послушание и бескорыстие

Мы продолжаем рассматривать идеи, заключенные в двух упоминавшихся выше запретах. Теперь мы укажем на высказывание рава Йоси бар Звида в связи с тем, как мыслить отношение Бога к человеку. Это высказывание доводит до предела идею об отсутствии эгоизма в любви человека к Богу.

Согласно раву Йоси бар Звида, упоминать о милосердии Бога по отношению к птичьему гнезду нельзя не потому, что это намек на то или иное предпочтение одной твари перед другой, а потому, что это указание на проявление какого-либо чувства.

Заповеди Бога (отношение Бога к человеку)  — это проявление Его воли. Воля Бога справедлива, но ее справедливость невозможно постичь с точки зрения естественных человеческих эмоций, как невозможно с этой точки зрения постичь и Божье милосердие. Это справедливость, на которую законы указывают только в форме повелений и которая требует повиновения чему-то совершенно гетерономному, внеположному. Любовь человека к Богу описывается, таким образом, чисто позитивно, неэмоционально. Повиновение отвечает абсолютно внешней воле (в которой человек не может усмотреть даже формальной универсальности категорического императива Канта). Сказано: "Все в руках Неба, кроме страха перед Небом". Внешняя тотальность Божественной воли, абсолютная гетерономность Божественного желания при всем том совершенно не принуждают человека к повиновению как какая-то внеположная ему сила. Гемара настаивает на том, что в этом якобы слепом человеческом повиновении тотальной гетерономии (которое, однако, остается бескорыстным, даже если имеет место принуждение  — соблазн или страх) обретает смысл исключительность Божественной трансцендентности. У рационалистов эта идея неизбежно вызывает возражения⁸, но именно она являет собой самую большую близость, самую высокую благодарность Всевышнему и ближе всего подходит к уяснению смысла самого слова "Бог". Это существенный момент еврейского благочестия.

Видимо, поэтому категория "страх Божий" появляется в центральной части анализируемого отрывка из Гемары. Не свидетельствует ли это о том, что страх есть необходимый этап на пути любви к Богу и, что еще важнее,  — сама любовь к Богу?

5. Запрещенная хвала

Этой центральной части отрывка предшествуют два кратких наставления. Вначале упоминается "ученик мудрецов", который в присутствии Раббы говорит о Божьем милосердии к птичьему гнезду. Учитель не прерывает молитвы, но когда она заканчивается, Рабба выражает свое неодобрение. Неодобрение Раббы ироническое. Неодобрение другого мудреца  — Аббайе  — деликатное и двусмысленное. Это смягчает строгость мишны. Строгость мудрецов связана с религиозным языком высокого уровня, которого, может быть, юный "ученик мудрецов" еще не достиг. Это учит, в частности, и тому, что надо осторожно обращаться с менее рафинированным религиозным чувством, которому свойственен менее отточенный язык. Таково первое наставление.

Затем говорится об уроке, преподанном равом Ханиной человеку, произносившему молитву, которая содержала гиперболизированные эпитеты в похвалу Всевышнему. И здесь учитель наставляет ученика, но не прерывает молитву. Учителю понятны чувства наивно верующего, которому "не хватает" обычных языковых средств, чтобы выразить свою любовь к Богу. Но вторая история об учителе и ученике не является простым повторением первой. В первой идет речь о восхвалении Бога в связи с Его благодеяниями (этический атрибут). Во второй  — о восхвалении Бога в связи с атрибутом могущества. Оба эти атрибута соотносятся с миром Творения. Подобает ли приносить в дар царской сокровищнице, полной золота, серебряные монеты? Учение рава Ханины запрещает употребление в молитвословии многочисленных восхвалений. Возвышенность Превознесенного превосходит любое восхваление; именно это, по всей видимости, имеет в виду запрет на употребление гиперболизированных выражений в молитве. При всей терпимости по отношению к тем, кто еще не достиг духовного уровня элиты, талмудический рассказ, очевидно, признает необходимость установленных культовых форм: в литургии допускаются лишь те восхваления, которые произносил Моше и которые мужи Великого Собрания предписали для Богослужения⁹. Если бы не было этих предписаний, если бы не существовало некоторого числа разрешенных гипербол, если бы не авторитет этих мужей, то восхваления Богу в религиозном языке были бы вовсе нетерпимы.

6. Страх Божий

Типичным для талмудических текстов является цитирование речений какого-либо мудреца, которые, как кажется, не имеют связи с обсуждаемой темой. Но всегда надо спросить себя, не существует ли между этими, на первый взгляд, посторонними высказываниями и темой дискуссии глубокая связь, открывающая новые перспективы и проливающая истинный свет на предмет обсуждения. Таково высказывание рава Ханины. Его слова об уникальной ценности страха Божьего для "небесной сокровищницы" и о том, что это сокровище не во власти Бога  — только сам человек может обрести и отдать его,  — раскрывает сущность религиозного отношения к Богу и проливает новый свет на язык религии, к пониманию которого мы идем вместе с комментируемой дискуссией¹⁰.

Несмотря на все, что выше сказано о любви, единственная ценность в небесной сокровищнице  — это страх Божий. Но, может быть, ценностью не является лишь корыстная любовь. Любовь же бескорыстная, которая не связана с признательностью за материальное благодеяние, таит в себе страх Божий; именно он определяет ее накал и напряженность. Страх  — чувствительная и необходимая точка в отношении человека к Богу. Это именно страх, а не просто опасение или боязнь, вызванная какой-либо опасностью. Этот страх вызван не сознанием существования абсолютно Другого, проявляющего свое превосходство только в своей внеположности человеку (который, повинуясь, признает это превосходство, никак, впрочем, не навязываемое ему). Божественное превосходство  — вот истинная высота Неба. Это свободный страх-благодарность, выражающийся в повиновении, но повиновении без рабства, в сознании долга, к которому не принуждают законы, управляющие наличным бытием. Ужас перед злом, которым является неповиновение Превознесенному. Благоговение перед Богом, которое конкретно проявляется как страх. Но это страх, который свидетельствует о Боге¹¹, и само это свидетельство будет Его откровением. Сама возможность быть сопричастным этой всеобщей и единственной Превознесенности, возможность своим повиновением свидетельствовать о Высочайшем определяет и оправдывает человеческую природу человека, знаменует его свободу. Страх перед Небом не во власти Неба, говорит рав Ханина,  — но этот страх  — единственное богатство Неба. Вот это свое единственное богатство и спрашивает Бог с человека, и человек должен Ему ответить. Этот ответ ничего не будет значить, если его добиваются угрозами или если он проистекает из страха перед игрой случая, перед опасностями, подстерегающими человека в этом мире. Зависимости без гетерономии наш текст, очевидно, противопоставляет восторг и послушание, означающие на деле независимость свободного человека.

Для божественного миропорядка необходим человек, способный по своей воле свидетельствовать о Боге. Представляется, что слова рава Ханины содержат указание на стих из Иешаягу (33:6):

И упрочены будут времена твои сокровищем спасения, мудрости и знания; страх Божий  — клад Его.

Здесь есть неопределенность: страх Божий  — единственное сокровище в небесной сокровищнице,  — в начале стиха пророк обращается к человеку: "...времена твои сокровищем... мудрости", а в конце стиха об обладателе сокровища говорится в третьем лице: "клад Его". Кому же принадлежит сокровище  — Богу или человеку? Эта грамматическая особенность текста Иешаягу для рава Ханины означает, что страх Божий есть сокровище Бога в той мере, насколько он принадлежит человеку¹².

7. Страх Божий и страх человеческий

Страх Божий есть нечто иное, нежели банальный страх, который испытывает человек перед опасностью, угрожающей его существованию или его благополучию¹³. Нам представляется, что именно таков ход мысли в разбираемом отрывке.

Предвечный не требует "ничего, кроме страха перед Богом", он требует этого устами Моше. Не мало ли этого? Не требует ли Он ценности из самой небесной сокровищницы? Гемара подчеркивает, что выражение "ничего кроме страха перед Богом" принадлежит Моше и выражает его точку зрения. Страх Божий  — собственность Всевышнего. Разве Моше не "наш учитель" и не "самый кроткий из людей"? Страх Божий, сокровище бесценное,  — это одновременно сокровище доступное, имеющееся у Моше, его учеников, у мудрецов Торы и народа Торы, и потому оно не столь уж дорого стоит для них.

Мы уже говорили о связи между страхом Божьим, с одной стороны, и благодарностью, которая выражается в знании и изучении Торы, с другой¹⁴. Мы вернулись к фундаментальной роли, которую играет каждый из этих текстов, то есть к рождению смысла, заключенного в их языке, смысла, требующего повиновения.

Отношение к трансцендентному неотделимо от текстов. Невозможно не видеть, что талмудические толкователи обладали поэтическими способностями в очень широком смысле этого слова. Тем не менее добродетели и авторитет мудрецов, то есть "насилие" традиции и общества, задают гетерономные формы спонтанности этой "поэтичности".

8. Страх Божий и воспитание

Итак, Тора воспитывает в человеке человечность Божьего страха. Таким образом, изучение Божественного слова устанавливает наиболее непосредственно отношения между человеком и Богом, быть может, более прямые, чем ритуальное богослужение. Отсюда  — центральное место, которое в иудаизме занимает изучение Торы. Не забыто также воспитание в верующих страха Божьего. Перед тем как закончить наш анализ талмудического текста, вернемся к запрету на повторение произнесения слов "будь благословен". Сейчас мы можем уточнить, что запрещение не имеет в виду простое повторение слов (как в "Шма Исраэль") или словесных фигур, которые получают смысл только в контексте предложения. Запрет относится только к повторению целых предложений¹⁵. Вернувшись к запрету "на повторение", скажем в заключение об идее дисциплины и, соответственно, об авторитетном воспитательном вмешательстве общины: нельзя извинить повторение молитвенных формул под тем предлогом, что в первый раз они были произнесены невнятно, чисто механически, и теперь требуют повторного прочтения с большей концентрацией внимания. Чисто механическое чтение  — это небрежность. Любовь к Богу и страх перед Ним исключают подобное "панибратство". Необходимо воспитание, и оно может даже превратиться в принуждение общины или традиции, обладающей решающим словом.

¹ La revelation, публикация университетского факультета Сен-Луи, Брюссель, 1977. С. 40.

² Он состоит, как и всякий талмудический текст, из двух различных частей: Мишна и Гемара. Мишна означает "наставление" или "урок для повторения". Гемара приблизительно означает "традиция" и представляет собой комментарии и дискуссии о Мишне.

³ Т. е. в Святой Земле, находящейся к западу от Вавилона, где был составлен этот текст.

⁴ Древняя молитва "Восемнадцать благословений" образует основу ежедневной еврейской литургии наряду с чтением "Шма Исраэль", которое начинается знаменитыми словами: "Слушай Израиль, Господь — Бог наш, Господь единый" (Дварим, 6:4—9), продолжается еще одним отрывком из Дварим, 11:13—21 и заканчивается текстом из Бемидбар, 15:37—41. Запрет повторять "будь благословен" касается только молитвы "Восемнадцать благословений". Налагая запрет на упоминание имени Бога только в связи с добром, Гемара упоминает лишь "Шма Исраэль".
Заключительная часть приведенного выше талмудического текста, начинающаяся со слов рава Зеиры, также сближает "будь благословен" со "Шма Исраэль". В нашем комментарии мы покажем их внутреннюю связь.

⁵ Талмудические комментарии отмечают, что в данном отрывке из книги Дварим, вошедшем в молитву "Шма Исраэль", употреблено слово ("сердце твое"), содержащее две буквы вместо что также возможно в данном контексте. Из этого сделан важный вывод: слова "твое сердце" означают "две склонности — к добру и ко злу".

⁶ Любопытная и глубокая градация: как будто "отдать то, чем ты обладаешь", может быть труднее, чем "умереть за...".

⁷ Словом "Господь" у нас переведено непроизносимое четырехбуквенное Имя Всевышнего, которое, согласно талмудической традиции, означает присущий Всевышнему атрибут Милосердия; словом Бог у нас переведено имя "Элоким", согласно той же традиции означающее атрибут Божественной справедливости и строгого суда.

⁸ То, что еврейский религиозный закон вызывает несправедливые насмешки рационалистов и "самого Сатаны", хорошо известно раввинистической мысли (см. комментарий Раши к книге Шмот, 15:26). Однако, согласно еврейской традиции, достоинство Израиля проявилось в том, что, получив в пустыне Книгу Завета, сыны Израиля сказали: "Исполним и выслушаем" (Шмот, 24:71); сначала они сказали "исполним", выразив таким образом готовность ко всему, что укажет Закон (трактат Шабат, 88а—в).

⁹ "Бог великий, могучий, грозный" — вот слова Моше (Дварим, 10:17). Они повторяются в первом благословении молитвы "Восемнадцать благословений", которая была введена "мужами Великого Собрания" после возврата из вавилонского пленения. Из этих трех эпитетов Ирмеягу не употреблял слова "грозный" (Ирмеягу, 32:18), а Даниэль (9:4) — слово "могучий". Это обсуждается в талмудическом трактате Йома 69в.

¹⁰ Метафора о небесной сокровищнице подсказана притчей о "царе из плоти и крови", обладающем тысячей тысяч динаров.

¹¹ "Вы — свидетели Мои,— говорит Господь" (Иешаягу, 43:10). См. древний комментарий Сифри к книге Дварим (321, 5): "Если вы Мои свидетели — Я Бог; если вы не свидетели Мои — Я не Бог".

¹² Если позволительно применять к комментарию Гемары лексикон совершенно чуждый ей, то мы бы сказали, что высота Неба получает смысл, отличный от пространственного, с того момента, как мы обретаем способность мыслить нечто абсолютно превосходящее нас самих; что способность мыслить об этом свидетельствует о присутствующей в нашем сознании идее Бесконечности, способ бытия которой есть точное послушание закону, остающемуся гетерономным; что этот способ бытия Бесконечности в форме человеческого повиновения есть также тот способ, посредством которого Бесконечное превосходит конечное, т. е. осуществляет свою бесконечность.

¹³ Нелишне упомянуть, что формула "бояться Бога" появляется в Пятикнижии в ряде стихов, в которых подчеркивается заповедь заботиться о ближнем. Создается впечатление, что заповедь "бояться Бога" добавлена с тем, чтобы усилить воздействие заповедей, будь то заповедь "не проклинать глухого", или "не ставить препятствия на пути слепого" (Ваикра, 19:14), "не обижать один другого" (Ваикра, 25:17), или заповедь, запрещающая брать проценты у "обедневшего брата, будь он пришелец или поселенец" (Ваикра, 25:36) и т. д. Как будто страх Божий определяется этими этическими запретами, как будто он равен страху за другого человека.

¹⁴ Ср.: "Служите Господу в страхе и радуйтесь в трепете" (Псалмы, 2: 11). Этот стих комментируется в трактате Брахот.

¹⁵ Интересно, что в молитве "Шма Исраэль" мы находим тот же путь развития мысли: утверждение единства Бога, бескорыстная любовь, связанная со страхом Божьим, послушание, изучение Торы, воспитание.