|
Педагогический Альманах |
|
|
Педагогический Альманах |
Симона Бродоцкая (С.-Петербург) КАТЕГОРИЯ «ЯВЛЕНИЯ» В ЛИРИКЕ А. С. ПУШКИНА «Излиться наконец свободным проявленьем...» И забываю мир - и в сладкой тишине Пробуждение поэзии происходит в результате забвения («забываю мир») и сна («сладко усыплен»). Когда герой бодрствовал (для мира), во сне пребывала поэзия. Таким образом, речь идет о двух состояниях души поэта: мирском и творческом. «Свободное проявленье» - тот момент истины, когда поэзия становится явью и достигается свобода самовыражения, то есть собственно творчество: …Минута - и стихи свободно потекут. Явь, явление, проявление - эти категории обозначают в поэзии Пушкина то состояние духовности, которое и является глубинным, истинным содержанием его стихов, посвящены ли они природе, или поэзии, или женскому очарованию, или истории России и т. д. Не так уж важен внешний облик стихотворения, то есть принадлежность его к той или иной теме, по сравнению с этим внутренним смыслом. «Передо мной явилась ты» Стихотворение «К***» начинается с высокого мгновения чуда. Что это значит - «гений чистой красоты»? На языке XIX века гений - то же, что ангел, духовная идея, не искаженная земным воплощением. И тем не менее она «явилась», пусть мимолетным видением, на мгновение, но стала явью. Это и делает мгновение «чудным», - из области чуда. Все, что связано с «ней», духовно: «голос нежный», «милые черты», «небесные черты». Герой же - земной человек, претерпевающий мучительные колебания между земным и небесным, духовным и бездуховным. Эта двойственная природа человека обнаруживает себя в стихотворениях, посвященных разным темам. Сравним со стихотворением «Поэт»:
Таким образом, в обоих стихотворениях сон души (при кипучей, может быть, деятельности) - это обезбоженность, противопоставленная собственно жизни. А жизнь, настоящая жизнь - «и Божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь» - есть результат явления, яви, противопоставленной сну. Вот он, путь души человеческой. Вначале явление, одухотворенное Божеством; потом воспоминание - то, что было видением (что можно было увидеть). Отлетая, оно стало звуком и сновидением («звучал мне долго голос нежный и снились милые черты»), но это еще не «хладный сон» души (как в стихотворении «Поэт»). Далее - забвение, «мрак заточенья» (заточение души?), обезбоженность, жизнь без жизни... Но душа человеческая следует собственным, не постижимым логикой законам. Пробуждение души - вновь момент чуда, и именно он влечет за собой явление, воскресение Божественности, а следовательно, жизни и любви в сердце человеческом. Тернистый путь между «сном» и «явью». Звездою севера Морозное утро наполнено солнечным светом, окрашенным зарей: Мороз и солнце; день чудесный! Солнце, северная Аврора... В этом небесном параде не хватает звезды Севера. А «друг прелестный» дремлет... Проснись! Явись! Выяви свою небесную сущность! Но красавица «дремлет», взоры «сомкнуты негой». Небесный свет окутан сном. Прежняя антитеза: явь (явление, выявление, проявление) как небесное, духовное состояние - и сон, состояние бездуховности. После восторженного призыва, оставшегося без ответа, ощущается смысловая и интонационная пауза. В новом периоде создается новая антитеза: «вечор - нынче». «Вечор» - царство тьмы и зла: «вьюга злилась», мутное небо, мгла, мрачные тучи, превращающие ночное светило в «бледное пятно». «Красавица» тогда бодрствовала, но отнюдь не являла миру «звездной» сущности: «печальная сидела» - вписываясь в общую картину мутной мглы. «Нынче» - лирический герой переводит взгляд с небес на землю. Упоминание о свете исчезло. Вместо света проявляется цвет как атрибут земной реальности: голубые небеса, лес чернеет, ель зеленеет, но доминирует белый блеск: снега, льда, инея. А что такое блеск? Отраженный свет, как отлетающее явление. Призыв поглядеть в окно, судя по всему, также остался без ответа. Снова смысловая и интонационная пауза. Новый период. Взгляд героя скользит по комнате. Цветовая гамма темнеет: блеск становится янтарным, появляется «кобылка бурая». А где же небесный свет, который царил вначале, где его земное отражение - блеск (ведь «янтарный блеск», озаряющий комнату, исходит от затопленной печи, а вовсе не от небес)? Есть, правда, отдаленная ассоциация чего-то светлого: «скользя по утреннему снегу...» Утро, снег - светлое ощущение. «Кобылка бурая» превращается в «нетерпеливого коня» лишь в поэтическом сознании героя, а идея «предадимся бегу» остается, судя по всему, такой же неразделенной, как и прежние призывы. Неудивительно, что в финале нет ни света, ни блеска, ни какой-либо светлой ассоциации: поля - «пустые», леса - «недавно столь густые», а есть только чувство внутреннего одиночества: «берег, милый для меня» (а не для нас!). Таким образом, дремота и нега превращают потенциальную «звезду севера» всего лишь в «друга прелестного» (но неотзывчивого), постепенно исчезающего из стихотворения. Небесный свет поглощен сном как образом бездуховности. Явление не состоялось. "И шестикрылый серафим на перепутье нам явился" Серафим «явился» (стал явью) для утоления «духовной жажды» человека, который дошел до «перепутья» жизни: он не живет - «влачится», мир для него - «мрачная пустыня», в которой он, имея глаза - не видит («зеницы» - «отверзлись» после прикосновения серафима), имея уши - не слышит («моих ушей коснулся он, и их наполнил шум и звон...»), имея разум - не внемлет («И внял я...» - после прикосновения серафима). Язык его - «грешный», «празднословный и лукавый», а сердце - «трепетное» (современный человек слышит в слове «трепетный» трогательную и живую ноту, но в контексте стихотворения «Пророк» это значит всего лишь «малодушное», «трусливое», как мы увидим чуть позже). Таким образом, серафим из мира духовного переходит в состояние яви («явился») в ответ на томящую человека потребность в пище духовной. А кто такой серафим? «Все они - ангелы высшего порядка, срафим... сущности чистого разума. Срафим - это ангелы, в которых проявляются высшие уровни интеллекта».1 Серафим - это существо духовного мира, поэтому его антропоморфность (в стихотворении Пушкина он обладает перстами, десницей, владеет мечом), его шесть крыл - это образ, и образ этот заимствован из книги пророка Исайи: «Перед Ним стоят серафимы; шесть крыльев... у каждого из них: двумя прикрывает он лицо свое, и двумя прикрывает он ноги свои, а двумя летает» (Исайя, 6:2). Все, что совершает серафим с героем пушкинского стихотворения, есть подготовка человека к восприятию голоса Бога. То же в книге пророка Исайи: «И сказал я: Горе мне! Я погиб, ибо я человек с нечистыми устами, и среди народа, чьи уста нечисты, живу я... И подлетел ко мне один из серафимов, и в руке его уголь горящий, что взял он щипцами с жертвенника, и коснулся он углем уст моих, и сказал: вот, коснулось это уст твоих, и грех твой снят будет, и вина твоя будет прощена. И услышал я голос Господа...» (Исайя, 6:7-8). Взаимосвязь миров - небесного и земного, «горнего» и «дольнего» у Пушкина («и горний ангелов полет», «и дольней лозы прозябанье») - и есть миссия ангела. На иврите ангел - «малах», буквально - «посланник». «Ангел осуществляет передачу жизненной энергии из мира в мир... может служить посланником Бога в более низкие уровни бытия, но может быть использован и для связи между нашим и высшими мирами».2 По мере развития стихотворения серафим меняется. Вначале: Перстами легкими, как сон, Серафим полупрозрачен, как сон, то потенциальное бытие, из которого он явился (стал явью), еще недовоплощенный (как в стихотворении «Осень»: «трепещет, и звучит, и ищет, как во сне, излиться наконец свободным проявленьем»). Следующее действие: «Моих ушей коснулся он...» Просто коснулся, как серафим из видения пророка Исайи. И вдруг: И он к устам моим приник, Какие жесткие движения: вырвал, рассек, водвинул! Какая степень воплощенности: «десницею кровавой»! С чем связана такая динамика образа? Глаза человека просто не видели, уши - просто не слышали; но язык не просто без святости, но и со злом; а сердце - трепетное. Трепетное - робкое, трусливое - это становится ясным, если дальше прочитать у Исайи: «И возвещено было дому Давида, и сказано: Арам стал лагерем вместе с Эфраимом, и затрепетало сердце его и сердце народа его, как трепещут листья в лесу от ветра. И сказал Господь Йешайау: Выйди навстречу Ахазу... И скажи ему: храни спокойствие и не бойся, и пусть сердце твое не робеет...» (Исайя, 7:2-4). Мы видим, что трудность работы серафима возрастает: заставить человека увидеть, услышать, внять, очистить его от греха и лукавства, искоренить малодушие - и по мере этого серафим становится все более «явным», воплощенным. Мотив необходимости духовного преображения также заимствован Пушкиным из книги пророка Исайи, и, по-видимому, совершенно сознательно: «Видя многое, не замечал ты, с ушами открытыми не слышал ты» (Исайя, 42:2). Ибо что представляет собой человек преображенный? Зеницы, прежде сомкнутые, «разверзлись» - человек получил вещий дар. Уши наполнились «шумом и звоном». Антитезы: неба (содроганье) ----- подводных (гад)
создают объем, включающий в себя все явления материального и духовного миров. И человек «внял» - понял, осознал смысл звуков мироздания. Собственно, это уже качества пророка. «Ибо если человек проникнет в тайну... это означает, что он стоит в той самой точке, где пересекаются различные миры. И в тот момент, когда он стоит на этом перекрестке (у Пушкина - «на перепутье»), ему дается знание всего существующего и всех превращений, прошлого, настоящего и будущего, так что Божественное открывается ему как первопричина и первоисточник всех сил, в каком бы направлении они ни действовали».3 «Уголь горящий» (у поэта «угль, пылающий огнем»), который в видении пророка Исайи касается уст, снимая с них грех нечистоты, в стихотворении Пушкина переносится прямо в «отверстую грудь», на место «трепетного сердца», как очистительный огонь. И завершает превращение «Бога глас», дающий пророку цель, превращающий «пустыню» в «моря и земли», населенные людьми, чьи сердца также нуждаются в очищении. Как у пророка Исайи: «Чтобы открыть глаза слепые, чтобы вывести узника из заключения, из темницы - сидящих во мраке» (Исайя, 42:7), «глухие, слушайте, и, слепые, смотрите, чтобы видеть» (Исайя, 42:19); «выведи народ слепой, хотя глаза есть у него, и глухих, хотя уши есть у них» (Исайя, 43:8). Таким образом, явление серафима в стихотворении Пушкина (скрытая антитеза: «явился» - «сон») пробуждает человека к жизни осмысленной, наполняя ее целью. Обнаруживается очевидная направленность действия: Бог ----> серафим ----> пророк ----> люди. Или, в более общем виде: Источник ----> посредник на перепутье ----> человек ----> люди. Что передается? Знание о мире и очищение, то есть жизнь в ее подлинном значении: «И Божество, и вдохновенье, и жизнь...»
"В пустыне чахлой и скупой" Ту же направленность действия мы обнаруживаем в стихотворении «Анчар». Совпадают также признаки действительности и состояния.
Почему анчар - «один во всей вселенной»? Ведь названы и птица, и тигр, и раб, и князь, и «соседы»... Анчар отличается от всего и вся по сути, как серафим, своей «пограничностью». Серафим явился «на перепутье». Анчар сравнивается с «грозным часовым». Он часовой на границе между миром людей и - каким миром? Он тоже посланник, но это посланник гневной природы: Природа жаждущих степей Совпадает и мотив пустыни, и мотив жажды, и идея посредника на границе миров, и тягостной приземленности человека («влачился», «потек» - как червь). И стихотворный размер - классический четырехстопный ямб с правильным чередованием мужских и женских рифм. И направленность действия: Природа > анчар > раб/князь > «соседы» (две стороны одной медали). Или, в более общем виде: Источник > посредник на границе > человек > люди. Все как в «Пророке». Но есть принципиальная разница. В «Пророке» пустыня не географическая - это пустыня одиночества человеческого. Жажда - духовная. Посланник духовен. Человек преображен. Передается - знание и очищение, то есть жизнь. В «Анчаре» пустыня вполне материальна: «Природа жаждущих степей... раскалясь от зноя...». Посланник материален: «древо» с корнями, корой, ветвями и чахлой зеленью. Человек не преображен. Двуединая сущность деспотизма - князь/раб - не распалась, не видоизменилась. «Человек» посылает «человека» (сам себя), раб возвращается к владыке, который рассылает гибель к «соседам» (чтобы приобрести новых рабов?). Замкнутый, но разрастающийся круг зла. Передается - гибель. А почему? От бездуховности источника. Обезбоженная природа, не подчиненная духовному закону, которой все равно, радоваться или гневаться, породила древо смерти - в ответ на пустынную жажду степей (как Бог послал серафима в ответ на духовную жажду человека). Здесь речи нет о Явлении, потому что нет духовного чуда - следовательно, нет Божества, нет вдохновенья... нет жизни. «Душа вкушает хладный сон». ***Таким образом, несколько стихотворений, хрестоматийно известных, выученных наизусть многими поколениями школьников, традиционно трактуемых как произведения любовной, пейзажной лирики, лирики о поэте и поэзии, о деспотизме, - оказываются стихами об одном и том же, самом важном для любого поэта и любого читателя: о душе человеческой и ее стремлении к вечному источнику, о тернистом и мучительном пути человека между «сном» и «явью». Разумеется, культурологические связи в поэтическом сознании многообразны и многослойны, и подтекст, который мы выявляли, формировался и бессознательно, и сознательно (реминисценции на книгу пророка Исайи). Звучат здесь опосредованно и державинские интонации (мотив глухоты, слепоты, злословия; антитезы, охватывающие все явления «верхнего» и «нижнего» миров):
Понятно, что оба автора ориентируются на библейские источники (стихотворение Державина является переложением 82-го псалма). Но нет ли в пушкинских антитезах «влачился», «потек» - «Бога глас», «царь (князь)» - «раб» - ориентации на державинское: Я царь - я раб - я червь - я Бог?! Ведь в державинской оде «Бог» уже содержится то знание о природе человека, которое обнаруживается в поэзии Пушкина: Я связь миров повсюду сущих, Однако вопрос о заимствованиях поэтической ориентации - это предмет отдельного исследования.
1
Штейнзальц А. Роза о тринадцати лепестках. М.; Иерусалим, 1990. С. 35. - Курсив
|
