"Окна"",
11 марта 2004 г.

Трудная встреча обезличенных^*

Израильский кризис идентичности и массовая алия из бывшего СССР

Дов Конторер

Массовая алия из бывшего Советского Союза сулила неизбежные трудности «абсорбирующему» израильскому организму. Когда в конце восьмидесятых годов отворились московские ворота, этот организм уже пребывал в состоянии глубокого кризиса идентичности, пораженный и другими недугами, в числе которых самым заметным было резкое обострение внутренних противоречий. С ослаблением уз национального единства, утративших свою привлекательность в глазах израильской элиты, традиционный лексикон алии («плавильный котел» и т.п.) превратился в набор унылых клише, ничего не значащих, ни к чему не зовущих. Сионистский этос, определявший облик Израиля в первые годы существования государства, распался на тысячи мелких осколков, и собирать их заново в единое целое никому не казалось нужным, когда из-за океана слышались голоса про «конец истории», столь любезные слуху местных политиков, разглядевших здесь первые всходы «нового Ближнего Востока».

Крушение сионистского этоса устранило возможность решительных, смелых деяний на ниве абсорбции, столь естественных для молодого Израиля, чтившего словом и делом императив выживания – горестное наследие только что совершившейся Катастрофы. К началу девяностых годов усталое и разочарованное в себя израильское общество не могло предложить новоприбывшим ни модели для подражания, ни взора в будущее, ни почитания общего прошлого.

А сами репатрианты? Сущностной, формирующей мотивации – такой, что поможет растерянной «абсорбирующей» стороне, – не было в их баулах. Среди новоприбывших находились таланты; был у них интересный жизненный опыт, были важные профессиональные навыки и даже предпринимательское чутье, уцелевшее под многотонным спудом советских ограничений. Все это станет поводом для казенных комплиментов, которые прозвучат, и не раз, в адрес выходцев из России. «Благословение, принесенное алией» отольется в риторический штамп, рассчитанный на плодотворное электоральное использование, благо выборы в Израиле случаются все чаще и чаще.

С другой стороны, вставали вопросы: русское гетто? Обилие рождественских елок? Звучащий повсюду русский язык? Равнодушие новоприбывших к местной культуре? Их упорное нежелание «раствориться»? Реакция израильского общества на подобные факты не была однородной. Кто-то приветствовал эту «розность» в силу новой идеи, коронованной в правильном месте, правильными людьми под именем Многокультурность. Столь удачный ярлык отвечал духу местного времени, с его отказом от внятных национальных ценностей, и снимал неизбежный страх перед Иным, который все-таки ощущался в израильском обществе. Но и те, кто был не на шутку встревожен характером новой алии, не ставили репатриантам в укор свою разочарованность. Исключение составляли представители ортодоксальных партий; их голоса звучали не слишком часто.

И действительно, несправедливо судить новоприбывших за недостаток желудочных соков в израильском организме, призванном «переварить» алию. Железный занавес и долгие годы репрессий сняли с советских евреев ответственность за утрату национального «Я». Условия еврейского существования на Западе были не в пример легче, но ассимиляция сказала и там свое веское слово, проредив многолюдные некогда общины. Кто мог в такой ситуации сетовать на отсутствие твердого сионистского мировоззрения у советских евреев, переживших падение коммунистической империи?

Не секрет, что большинство репатриантов последней волны оказалось в Израиле за неимением иного выбора, когда перед ними закрылась дорога в Соединенные Штаты. До ноября 1989 года США предоставляли еврейским эмигрантам, выезжавшим из СССР по израильской визе, статус беженцев, со всеми сопутствующими ему льготами. Было в таком положении вещей нравственное уродство, и оно не скоро еще забудется: требовали для советских евреев права на «свободную эмиграцию», не понимая, сколь возмутительна подобная постановка вопроса. Можно было понять еврейское требование свободной репатриации, но почему, вопрошали в те годы многие и совсем не худшие люди, почему столь естественным кажется требование о предоставлении советским евреям права на свободную эмиграцию, если этого права явным образом лишены все остальные граждане СССР?

Но именно так обстояло дело, и евреи, покидавшие Советский Союз с израильской визой, признавались в Америке беженцами (под давлением местной еврейской общины). Уже в Вене, которая оставалась до начала девяностых годов главным транзитным пунктом на пути эмигрантов, к прибывшим из СССР подходили представители агентства HIAS,^** спрашивавшие их, не захотят ли они обрести свое будущее в США. Не удивительно, что со временем американскую опцию стало выбирать огромное большинство потенциальных репатриантов, прозванных на иврите «ношрим» («опадающие», подобно осенней листве), а по-русски – «прямиками».

Среди пассажиров московского рейса, прибывшего в Вену прекрасным весенним утром 1988 года, мы оказались единственной семьей, которая твердо знала, что продолжит свой путь в Израиль. Около двухсот человек, прилетивших из Москвы вместе с нами, все как один – с израильскими иммиграционными визами, без колебаний предали себя заботам сотрудников HIAS, встречавшим рейсы «Аэрофлота». Ведущая к ним тропинка давно уже превратилась в проторенную столбовую дорогу... В тот же день в Вене приземлился еще один самолет «Аэрофлота», теперь уже – из Ленинграда, и описанная картина повторилась в мельчайших деталях: из потока свернувших к американскому берегу вырвалась только одна семья. В этом, наверное, и состояла тогда репрезентативная выборка: два-три человека на сотню, много – пять.

«Натив» и другие израильские инстанции делали все, что от них зависело, для изменения этой постыдной ситуации, но они были абсолютно бессильны, пока в США считали полезным прибытие мнимых еврейских «беженцев», имевших известные преимущества перед беженцами настоящими, к примеру – вьетнамскими. Те бежали тогда на плотах, под пулеметным огнем, из преданной американцами страны; человеческие издержки Нобелевской премии мира, которой удостоился мистер Киссинджер в 1975 году. Позже его успех послужит примером израильским миротворцам, и те тоже омоют нобелевские лавры в невинной крови. Вспомним, однако, что именно Менахем Бегин предоставил политическое убежище в Израиле некоторому числу уцелевших вьетнамских беженцев; его шаг явился тогда ироническим воплощением принципа «мера за меру» в этом насыщенном смыслами треугольнике – Иерусалим, Вашингтон, Сайгон.

Но то, что не мог исправить Израиль в семидесятые и восьмидесятые годы, разом переиграл Михаил Горбачев, распахнувший ворота своей страны. К середине 1989 года американцы поняли, что в их дверь постучатся теперь миллионы обездоленных подданных рушащейся державы, евреев и не евреев. Тут-то и были введены Вашингтоном новые правила, лишившие льготного статуса тех, у кого имелась израильская иммиграционная виза. Участь огромной человеческой массы определилась неумолимо: к Сиону!

Последними на получение беженских льгот в США могли рассчитывать «репатрианты», выезжавшие из СССР до конца октября 1989 года. Прожив к тому времени в Израиле около полутора лет, я был послан на месяц в Москву, преподавать иврит. То было странный период, предшествовавший окончательному системному краху, после которого уже не будет Советского Союза – могучей империи, державшей в страхе полмира и растаявшей вдруг, словно робкий весенний снег. Витрины московских магазинов зияли аскетической пустотой. Даже в сравнении с тем, что я хорошо еще помнил по совсем недавнему времени, эта реальность казалась мрачной, гнетущей, почти безнадежной. Но если в материальной сфере царила мерзость запустения, то на духовных пажитях цвела не жалкая сотня цветов, обещанных Мао Дзе Дуном китайцам в припадке отнюдь не марксистского благодушия... В поздних советских сумерках благоухали тысячи разноцветов: от безумных японских сект типа AUM Senrikyo до тяжелого, фундаментального христианства.

На московской таможне меня продержали четыре часа, обнаружив в моем багаже множество книг на иврите и русском, словари, кассеты, газеты. При этом было понятно, что и сами таможенники, и вызванная ими дама – политический цензор, толком не знают, что со мной делать. У них, разумеется, были самые строгие и недвусмыленные инструкции, над которыми прежде никто не посмел бы задуматься, но теперь, когда в Москве издавали Солженицына и других обличителей советского строя, эти инструкции казались самим блюстителям отжившей, нелепой шуткой. Ничто в моем багаже не могло причинить умирающему коммунизму большего ущерба, чем открытые публикации, выходившие тогда в советской печати.

Увидев, что даже важная дама из политотдела растеряна, таможенники оживились, стали шутить и наконец задали мне вопрос, который по-настоящему их занимал: какая разница между бутылками водки «Смирнов» с красной и синей этикеткой? Поскольку в моем багаже были найдены, рядом со скучной литературой, сосуды обоих видов, я казался любознательным мытарям тем человеком, который сможет их просветить, и, право слово, я не посрамил Государство Израиль перед жаждущими познания.

В конце концов по случайному выбору политической дамы у меня были изъяты две книги, ничуть не более «вредные» нежели те, что мне было дозволено провезти в пределы страны; понимая, что женщине необходимо оправдать в глазах сослуживцев столь значительные затраты своего рабочего времени, я не пытался спорить с ее приговором. Впрочем, эта заминка на московской таможне оказалась последней для меня встречей с идеологической цензурой в России. Отправляясь на прием экзаменов у местных учителей иврита, я с удивлением узнал, что помещение для этого мероприятия официальным образом арендовано (!) у какой-то школы. В одном из концертных залов в центре Москвы пел в те дни Шломо Карлебах. Для моих московских друзей, принадлежавших, как и я сам, к тому значительному еврейскому движению, которое формировалось в крупнейших городах бывшего СССР с конца 70-х годов, наступило время неожиданной, слепящей свободы. Подпольные структуры, в которых осуществлялась прежде значительная часть нашей деятельности (фотокопирование книг, изготовление учебных пособий, координация связей с городами периферии и т.п.), исчезали одна за другой, уступая место легальным формам еврейской активности.

Группу своих московских друзей я познакомил с журналистом газеты «Гаарец», с которым встретился в Будапеште, где мы вместе коротали досуг, дожидаясь советской визы. Гость провел быстрый опрос среди представленных ему молодых людей – и ужаснулся его результатам, выяснив, что практически все они симпатизируют правым израильским партиям. Вернувшись на родину, он опубликовал пространную статью о своей поездке в Москву. В ней он польстил моему ивриту и рассказал о произведенных им политических изысканиях, предложив читателям «Гаарец» острый вопрос: нужна ли нам такая алия?

Поездка в Москву подарила мне эмоциональную компенсацию за некоторые издержки моего нового, израильского опыта: ведь я снова оказался среди людей, учивших иврит из любви, по велению сердца, а не в силу жестокой практической необходимости. Но таких было очень немного. И напротив, в те же самые дни я наблюдал в Москве на редкость отвратительные сцены.

В здании, которое использовалось до 1967 года посольством Израиля в СССР, расположилась тогда израильская консульская группа (дело было до восстановления полных дипломатических отношений между двумя странами). За воротами посольского здания на улице Большая Ордынка толпились десятки тысяч людей. На дворе – октябрь 1989 года, и тот, кто пропустит установленный срок, не попадет в США, так что ценность израильской визы была в те дни чрезвычайной. В очереди царили давка и брань, люди смотрели вполне озверело, угрожали друг другу... Израильская халява уходила в прошлое, и надежда урвать от нее последние крохи лишала толпившихся у посольства элементарного человеческого достоинства. Растерянные, обозленные дипломаты вели себя с ними как со скотом. Видеть все это было в высшей степени неприятно.

Таким образом, просвещенный израильский журналист волновался напрасно. Молодые люди, с которыми он познакомился в скромно убранной московской квартире, – они сами и все им подобные в бывшем СССР – составляли ничтожную долю советского еврейства. Не они, напугавшие гостя своей беседой в духе раввина Кука и Зеева Жаботинского, а равнодушная, отчужденная масса, бесконечно далекая в тот момент от израильских проблем, составит огромное большинство алии, которая прибудет в Израиль в ближайшее десятилетие. Обращаясь к ней в восьмидесятые годы, мы делали то, что могли, и некоторые из нас заплатили за это страшную цену, но мы сумели лишь напугать просвещенного журналиста; поставить его перед фактом – не удалось. Задним числом многие из нас будут мучать себя вопросом: почему мы не сделали больше, когда нам никто не мешал? Нет, конечно, кто-то мешал – например, репрессивный советский режим, но вреда от него было все-таки меньше, чем от самоуверенного израильского равнодушия к смыслам еврейской истории.

Все это сказано лишь для того, чтобы дать читателю представление об условиях последующего процесса, в ходе которого на израильский кризис идентичности наложилось прибытие огромной массы репатриантов из бывшего СССР, не имевших, как правило, внятных еврейских ориентиров и сколько-нибудь определенной готовности «превратиться в израильтян». Однако нарисованная нами картина не будет полной, если мы обойдем стороной дополнительные аспекты обсуждаемой здесь проблемы, в числе которых необходимо отметить серьезные изменения на международной арене, технологический прогресс и, как следствие, появление открытого информационного пространства.

После 1989 года алия превратилась в явление массовое, и уже сам этот факт придавал репатриантам уверенности в себе, избавляя их от необходимости уподобляться коренному населению страны. «Израиль – это мы», – говорили новые граждане; из такой самооценки вытекали вполне определенные выводы. «Абсорбирующая» сторона могла бы приветствовать эту позицию, разглядев в ней ментальную зрелось и ответственное отношение репатриантов к самим себе. На риторическом уровне именно эти качества часто ставят в заслугу выходцам из России, но в действительности дело обстояло и обстоит намного сложнее. Отбросим ненужную здесь наивность: в поведении новоприбывших ощущались угроза, вызов, нарушение естественных правил, неприятие закономерного распределения ролей.

Но не только массовость алии давала репатриантам чувство уверенности в себе, доходящее до откровенного пренебрежения к «ментальности аборигенов» – со всеми ассоциациями, которые сопутствуют данному термину и в русском языке, и в иврите. Уровень образования новых граждан страны был, как правило, выше среднеизраильского. Кроме того, оказавшись в Израиле, репатрианты попадали в определенную среду обитания, располагавшую к упрощенным критическим выводам.

Кто он – израильтянин, с которым встречается новоприбывший в повседневной жизни? Это рыночный торговец, водитель автобуса, посредник по найму жилья, хозяин ближайшей лавки, старший по смене и т.п. Душевная красота и культурное богатство этих людей скрыты порой достаточно глубоко; не всякому удается их разглядеть при случайной встрече. Даже длительное знакомство не всегда способствует этому, если фоном его является бытовая рутина, не сдобренная медовыми речами, которые так характерны для всевозможных мероприятий «по сближению общин».

«Но как же элита? – спросит смущенный читатель. – Неужели репатрианты вовсе не знают других израильтян? Неужели они не видят писателей и журналистов, деятелей театра и искусств? Неужели они не знают о нашей богеме с присущей ей тонкостью вкуса, со столь впечатляющей широтой горизонтов?». Об элите репатрианты наслышаны, но здесь-то и будут уместны несколько слов, малоприятных израильскому уху.

Даже в тех случаях, когда секулярная израильская культура поднимается до серьезного уровня и демонстрирует несомненное качество, ей трудно пленить образованного выходца из России. Это молодая культура, очень часто – вторичная, провинциальная. Она заимствует формы, стили, способы выражения и, что еще важнее, само свое содержание в чужих краях. Россия относится к числу таковых, а когда это не так, она является станцией адаптации, которая все-таки ближе к «первоисточнику», чем Израиль. Я не хочу увлекаться этой беседой – в частности оттого, что мои чувства здесь выражает библейский стих про «раны от любящего», а такие раны нельзя причинить, не поранившись самому. Ограничусь простым утверждением: всякому, кто знаком с русской литературой, не только классической, но и современной, трудно удержаться от определенных оценочных выводов в отношении литературы израильской.

Иначе говоря, в формальном, стилистическом плане израильская культура беспомощна перед тем багажом, которым располагают выходцы из России. Ее предложение может быть релевантным в единственной сфере – содержания и смыслов. Но что это за содержание, если его не найти в российском культурном контексте? Что это за смыслы? Вопреки распространенному мнению, идеологическая «замороженность» советской культуры в годы коммунистического правления была весьма относительной. Здесь не место для подробного разговора об этом, но вопрос остается в силе: в чем состоит уникальное содержание, которое может быть предложено репатриантам из СССР/СНГ израильской культурой?

Естественно утверждать, что такое содержание должно быть фундаментально еврейским, сущностно апеллирующим к духовному и историческому наследию иудаизма. Выскажусь яснее: не наблюдаемый иногда «фольклоризм» библейских вкраплений в ткань современной израильской литературы, а искреннее и глубокое осмысление еврейской судьбы, сформировавших ее событий и того, что может быть названо ее волевым, императивным началом.

Верно, еврейский бэкграунд большинства репатриантов из СНГ чрезвычайно беден (я не касаюсь здесь отдельной проблемы, по которой не раз высказывался в русскоязычной израильской прессе: нелепых формулировок Закона о возвращении, благодаря которым «репатриантами» становятся люди, вовсе чужие и даже враждебные еврейскому народу). Итак, еврейский бэкграунд репатриантов беден, но только он и может служить платформой для их вхождения в израильскую культуру, когда та способна предъявить новоприбывшим подлинное, аутентичное содержание. Но она, как правило, не способна «говорить по-еврейски», и оттого ее обращение к выходцам из России чаще всего напоминает беседу глухих – или давно наскучившее трюкачество неумелого цирка.

По этой причине реальная интеграция, понимаемая как осмысленное вхождение репатрианта в еврейский мир, сердцем которого все же является Государство Израиль, не совершается на подмостках израильской секулярной культуры. Где же она в таком случае совершается? – спросит сбитый с толку читатель. В религиозных кружках, которые, сильно рознясь по уровню, обладают существенным общим качеством: они приобщают к еврейству. Вокруг элитарных академических групп, изучающих еврейские дисциплины в различных университетах страны. В поселениях и форпостах за «зеленой чертой», где репатрианты чувствуют себя соучастниками важного сионистского дела.

Стоит ли говорить, что именно общее дело легче всего сближает людей, снимает стоящие между ними барьеры, способствует преодолению ментальных различий? Израильская нация родилась из общей борьбы, и если она хотела теперь интегрировать репатриантов, ей следовало поставить перед ними внятную цель, экзистенциальный вызов, мобилизующее содержание. За такие предложения не всякий скажет «спасибо», но только в них заключена созидательная сила; иммигрантские льготы и кривляние «Камерного квинтета» не могут служить им заменой.

Но вернемся к политическим и технологическим новшествам последнего десятилетия. Репатрианты семидесятых и восьмидесятых годов рассматривали свой переезд в Израиль как необратимый шаг. Их лишали советского гражданства, причем за эту услугу следовало заплатить государству 700 рублей (порядка тысячи долларов по действовавшему тогда обменному курсу). Уезжавшие не могли оставить себе в Советском Союзе никакого имущества. Квартира? Ее требовалось отремонтировать и сдать государству в безукоризненном состоянии (понятно, что разойтись с удостоверяющим это чиновником, не заплатив ему взятку, было практически невозможно). Репатриант приезжал в Израиль со своими чемоданами и воспоминаниями; ткань его связей с Россией была рассечена безжалостным скальпелем. Оставались эмоциональные и культурные узы, но они не могли составить основу личного бытия репатрианта в Израиле, когда Советский Союз излучал недвусмысленную враждебность в отношении еврейского государства. Максимум той эпохи был сформулирован приехавшим в Израиль писателем: «Мое отечество – русский язык».

Ситуация явным образом изменилась в начале девяностых годов. С 1992 года уезжающих в Израиль репатриантов не лишают российского гражданства. Покидая Россию, они могут сохранить за собой имущество. Россия открыта для посещения израильскими бизнесменами и туристами; желающие могут вернуться туда на постоянное жительство (то же самое относится и к остальным республикам бывшего СССР, но во многих из них постсоветская ситуация такова, что о возвращении туда почти никто не задумывается).

В Израиле постоянно бывают с гастролями российские артисты, включая наиболее именитых. В условиях открытого информационного пространства в каждом израильском доме принимаются основные московские телеканалы, которым непросто проиграть в конкурентной борьбе местному телевидению. Президент России Владимир Путин видит в живущих в Израиле репатриантах естественную часть русской диаспоры, отношения с которой развиваются Кремлем в рамках специального проекта «Соотечественники». Репатрианты могут участвовать в президентских и парламентских выборах в России, благодаря чему за ними ухаживают видные думские деятели. Ближневосточная политика Москвы часто не отвечает нашим ожиданиям, но, справедливости ради, нужно признать, что она сегодня менее враждебна по отношению к Израилю, чем политика большинства государств Европейского Союза. В таких условиях связь с Россией – уже не абстракция; она вполне может составить фундамент устойчивой, долгосрочной самоидентификации, со всеми вытекающими из этого последствиями.

Осмелюсь еще раз подчеркнуть свое мнение по данному вопросу: одного лишь израильского потенциала недостаточно для того, чтобы вырвать репатриантов из поля притяжения Москвы. Для решения связанных с этим задач необходимо сознательное использование духовных и культурных ресурсов исторического еврейства. Но такое использование не может быть утилитарным, то есть адресованным одним лишь репатриантам, тогда как само израильское общество будет сохранять равнодушие к еврейскому смыслу своего бытия. «Проблемы абсорбции» смыкаются в этой точке с самой сущностной и глубокой израильской проблематикой, с вопросами жизни и смерти, бытия и небытия.

Здесь я касаюсь самого главного: Израиль в своем сегодняшнем виде, со своими элитами, ценностями и поддерживающими их институтами, не может выжить в предпосланной ему ситуации. И если он выжить захочет, ему придется существенным образом измениться – через усвоение еврейской прочности, ценой превращения страны в мобилизованное общество. Это относится и к «проблемам абсорбции», и ко всем остальным составляющим нашего национального бытия. Позволю себе простую метафору: человек не способен решить стоящую перед ним задачу, например – взобраться на вершину горы. Если он все-таки доберется до вершины, то уже другим человеком. Таково, на мой взгляд, положение Израиля.

Я не настолько наивен, чтобы не понимать, какое раздражение вызовет у значительной части ивритских читателей этот язык, вместе с заложенной в нем понятийной основой. Равным образом я полагаю, что мой подход возмутит многих репатриантов, и его наверняка пожелают оспорить как «нетипичный». В рамках данной статьи можно было бы обойти особенно острые углы, расставив акценты иначе, но мне показалось бессмысленным потратить тысячи слов, не сказав того, что сам я считаю важнейшим.

Большую часть предоставленного мне места я потратил на то, чтобы охарактеризовать условия, в которых проистекает процесс «абсорбции». При этом я исходил из того, что прочие участники номера изобразят для читателя сегодняшнюю картину вещей; одни – через отстраненный анализ, другие – представ непосредственным воплощением определенного социального типа, с характерными для такового претензиями и обидами. Теперь, в дополнение к сказанному, я коснусь еще двух моментов, справедливо признаваемых важными, но трактуемых иной раз весьма неудачно. Речь пойдет о быстрой интеграции выходцев из СССР/СНГ в израильской политической жизни и о существующих в стране русскоязычных средствах массовой информации.

В политический сфере успех был действительно быстрым, но почти столь же быстрыми оказались и последовавшие за ним разочарования. По прибытии в Израиль репатрианты не могли не заметить, что именно эта сфера им в наибольшей мере доступна. Массовость сразу же переводилась на язык политической силы или, если мы хотим быть точнее, позволяла обрести представительство в структурах публичной политики – таких, как Кнессет, правительство, местные органы власти. Именно там репатрианты быстро добились успеха, несмотря на внутренние противоречия между ними, сопровождавшиеся иногда весьма неблаговидной враждой.

Но когда жажда представительства была удовлетворена, новым гражданам страны стало ясно, что настоящая сила сосредоточена значительной частью в иных структурах, куда менее доступных и даже сокрытых: в экономике и в академическом мире, в судах и в прокуратуре, в армии и в полиции, в аналитических службах и в наиболее влиятельных СМИ. Удельная доля репатриантов в израильском обществе не имеет почти никакого значения применительно к этим сферам; командные высоты в них завоевывается иными путями – не через численность электората. Будучи осознан репатриантами, этот факт негативно сказался на их политическом самочувствии.

В определенных случаях существование системных ограничений воспринимается новоприбывшими с пониманием. К такому типу относится, например, отсутствие «русских» в командном составе ЦАХАЛа, формируемом из людей, проделавших долгий путь армейской карьеры. Здесь же можно упомянуть об ограничениях на допуск к секретной работе, с которыми выходцы из СССР/СНГ сталкиваются значительно чаще, чем уроженцы страны, и, тем не менее, им присуще понимание причин, вынуждающих Государство Израиль проявлять подобную осторожность.

Но существуют ограничения, вызывающие совершенно иную реакцию. Например, репатрианты без малейшего сочувствия наблюдают за тем, как местный экономический истеблишмент противодействует проникновению новых сил на израильский рынок. Точно так же ведут себя «старые деньги» в любой стране мира, но в силу своей многочисленности в Израиле выходцы из СССР/СНГ не желают мириться с подобными фактами. Их возмущение становится вполне ощутимым, когда государственная прокуратура и значительная часть израильской прессы совершают недопустимые действия в рамках предпринимаемых ими усилий по сдерживанию «русской мафии». То, что поставленная таким образом цель оправдывает сомнительные средства, задевает чувства репатриантов, хотя в огромном своем большинстве они ничего не выигрывают от коммерческих успехов небольшого числа бизнесменов российского происхождения.

В том же ряду надлежит отметить слишком хорошо защищенные привилегии старого университетского истеблишмента, препятствующие научной карьере и профессиональному трудоустройству многих талантливых ученых из бывшего СССР. В принципе это верно по отношению ко всякой ситуации, в которой привилегии устоявшихся гильдий приходят в противоречие с интересами новых членов общества.

Существование «стеклянных стен» подобного рода зачастую воспринимается выходцами из России как более важный факт, чем предоставление равных возможностей в сфере публичной политики. Видимо, в этом и состояла одна из причин, предопределивших электоральный провал партии репатриантов, возглавляемой Натаном Щаранским, на последних выборах в Кнессет. Среди других причин может быть назван отказ Исраэль ба-алия от столь естественной для секторальной партии роли «русского ШАСа», то есть парламентской группы давления, ставящей интересы своих избирателей выше любых государственных соображений. Последнее заставляет отметить, что опцию гомогенного «русского» голосования рано сбрасывать со счетов; в преддверии будущих выборов естественно ожидать появления новых секторальных списков, часть из которых поставит славянский, подчеркнуто не еврейский аспект в центр своей пропаганды.

С лозунгами такого рода не хотели обращаться к избирателям бывшие узники Сиона – те, что действуют на партийной арене (Натан Щаранский, Юлий Эдельштейн) и те, что возглавляли до недавнего времени Сионистский Форум, игравший заметную социальную роль в определенный период (Йосеф Менделевич, Александр Холмянский). Партия Авигдора Либермана также отказывалась от эксплуатации «славянского лозунга» – по причине своего партнерства с правыми религиозными силами и в силу собственного отвращения к данному направлению пропаганды в Израиле. Но славянская ниша существует, и естественно предположить, что кто-то захочет построить в ней свою политическую карьеру.

Теперь – о русскоязычных израильских СМИ, само существование которых часто считают синонимом «русского культурного гетто». К ним отсносятся в настоящее время две ежедневные газеты («Вести» и «Новости недели»), неустановимое количество еженедельников и местных изданий, телевизионный канал «Израиль плюс», радио РЭКА и несколько местных радиостанций. До недавнего времени этот список включал русскую службу «Седьмого канала», но она прекратила вещание вместе с одноименной ивритской радиостанцией. Кроме того, в Израиле выходит несколько литературных и политических журналов на русском языке, включая достаточно давние и заслуженные издания. Русско-израильский Интернет составляют десятки сайтов различного качества.

В целом можно сказать, что влияние местного радио и телевидения, ведущих трансляцию на русском языке, сравнительно невелико. Телеканал «Израиль плюс», начавший вещание в ноябре 2002 года, так и не приобрел собственного лица и, как следствие, не составил убедительной конкуренции московскому ТВ. Его рейтинг достигает разумного уровня лишь при трансляции новостей, производимых совместно с информационной службой второго израильского канала; кроме того, в прошлом году положительный резонанс вызывала еженедельная передача «Шабат шалом». Другие программы «Израиль плюс» стали, по большей части, притчею во языцех среди репатриантов в силу своего убогого качества и откровенной провинциальности.

Невысоки показатели рейтинга и у местных радиостанций, ведущих трансляцию на русском языке. Это обусловлено тем, что большинство новоприбывших, исключая, в основном, людей пожилых, со временем овладевает ивритом настолько, чтобы понимать содержание новостных передач. Даже если какие-то нюансы остаются непонятыми, оперативность и первичность информации на иврите становится решающим аргументом в пользу «Коль Исраэль» и «Галей ЦАХАЛ».

Иначе обстоит ситуация с печатными СМИ, требующими более серьезного знания языка, усложненного в обсуждаемом нами случае особыми трудностями ивритской орфографии. Как следствие, именно в этой области присутствие русскоязычных СМИ особенно ощутимо. Собственно российская пресса не отвечает запросам местного читателя, и для знакомства с ней бывает достаточно дайджестов, которые прилагаются еженедельно к израильским газетам на русском языке. Предпринимавшиеся в прошлом попытки российской прессы завоевать в Израиле собственные позиции неизменно завершались провалом, и в конце концов оптимальной формой проникновения на израильский рынок для нее оказалось сотрудничество с такими изданиями, как «Вести» и «Новости недели» (через взаимное предоставление прав на повторную публикацию напечатанных партнером материалов).

Однако устойчивое присутствие русскоязычных СМИ на израильском рынке прессы имеет и другие причины, помимо упомянутых трудностей с восприятием письменного иврита. Почти столь же существенное значение имеют в данной связи и такие факторы, как разность в ракурсе освещения событий, использование различных культурных кодов, распределение газетных полос по степени значимости той или иной информации. Например, с точки зрения ивритской прессы, политические события на Украине и в Бразилии являются одинаково малосущественными; их освещение если и будет сочтено целесообразным, то на удаленных страницах под рубрикой «За рубежом». Для русскоязычной израильской прессы местные и ближневосточные события также являются основными, но Украина ей все-таки интереснее, чем Бразилия.

Кроме того, существуют темы, имеющие почти исключительное значение для живущих в Израиле выходцев из России: русско-еврейская культура, определенные исторические даты, некоторые имена и фигуры, история алии из СССР и т.п. В своей совокупности все перечисленные факторы обеспечивают русскоязычным израильским СМИ возможность экономически оправданного существования, хотя их социальная функция сегодня менее ощутима, чем в девяностые годы, когда в страну приезжали сотни тысяч репатриантов.

Говоря о русскоязычной прессе, нужно отметить ее несомненный вклад в процесс интеграции новых граждан Израиля, равно как и присущее ей местами высокое профессиональное качество. Потребность репатриантов в собственной публичной арене носит объективный характер, и ее удовлетворяют местные периодические издания. Кроме того, необходимо отметить, что русская интеллигенция в целом и ее еврейская часть (сегодня – в значительной мере израильская) обладают уникальным историческим опытом, вынесенным из событий российской истории XX века; этот опыт имеет порой значение здесь и теперь.

Однако представленная картина будет неполной без признания того, что русскоязычные израильские СМИ функционируют, большей частью, в условиях грубой эксплуатации, обрекающей их сотрудников на полунищенское существование. В прошлом это предопределяло возможность проституизации русской прессы политиками, экономическими интересантами и шедшими им навстречу редакторами. Читатель, вероятно, составил себе представление о том, что ивритская пресса, в плане своего содержания и присущих ей идеологических установок, меня не вдохновляет. Но при этом я не могу не отметить, что она придерживается определенных профессиональных стандартов, которые делают ей честь и явным образом отличают ее от большинства русскоязычных израильских СМИ.

Наконец, мне было предложено написать, что побуждает лично меня работать в секторальном издании, мерки которого кажутся слишком узкими большинству израильтян. Начало было случайным: осенью 1990 года, после двух лет учебы в Еврейском университете в Иерусалиме, мне предложили присоединиться к группе журналистов, готовившей первый выпуск газеты «Время». Ее владельцем был тогда Роберт Максвелл, у которого наблюдались интересные амбиции в плане создания израильского издания высокого профессионального уровня на русском языке. Со смертью Максвелла два года спустя особое качество «Времени» и его читательскую аудиторию унаследовала новая газета «Вести», созданная издательской группой «Едиот ахронот». Дальнейшая история «Вестей» сопровождалась известными драматическими событиями, но и теперь, после многих изменений, удачных и неудачных, эта газета сохраняет ведущее положение на рынке русскоязычных израильских СМИ.

Свою работу в «Вестях», как и в русской прессе вообще, я долгое время считал занятием временным, но с годами эта «временность» стала привычной, а к привычке добавилось ощущение реального диалога со значительной аудиторией и, в какой-то степени, чувство долга по отношению к ней. Осознав, что в силу сложившихся обстоятельств мне предоставлена важная позиция влияния, я счел неразумным ею пренебрегать.

В чем мне видится важность этой позиции? Среди многочисленных и разнообразных «проблем абсорбции» я выделяю ту, что кажется мне особенно значимой: здесь, в Израиле, на долгие годы вперед формируется самосознание еврейского коллектива выходцев из России, обреченного на поиск своей индивидуальности в новых условиях, даже если израильский рынок ничего не может им предложить.

«Самосознание? – спросит нас старый лавочник. – Вы хотите приобрести здесь еврейское самосознание? Прочное, с красивым узором? Пардон, но у нас такого не носят. Мы давно это выбросили, поменяли, вернули производителю, ведь на это совсем не было спроса. Вот, вы можете взять вместо этого что-нибудь поношенное из Америки. Вам говорили, что здесь продают? Верно, мы продавали, но очень давно. Здесь прекрасно обходятся без этого, вы не знали? Я слышал от покупателей, что это давило им в бедрах, мешало за границей, а в Европе за это вообще штрафовали... Вы в самом деле считаете, что это необходимо? Нет, мой сосед тоже не продает. Он перестал еще раньше, в Войну Судного дня, а я дотянул до «Осло». У того, за углом? У него вы точно не купите. В прежние годы он предпочитал ханаанский стиль, а теперь вообще не поймешь, что он предлагает. Где достать? Подождите минутку... Сожалею, сударь, но вам придется сшить это своими руками».