После того, как на университетских кафедрах в Израиле утвердились «новая история», «новая социология» и «новая антропология», было естественно ожидать появления «новой археологии», то есть радикальной ревизии первооснов еврейского исторического самосознания.
Вытравив положительный пафос израильского патриотизма, вырезав всех «священных коров» последнего еврейского века, надругавшись над всеми символами только что обретенной государственности, было бы глупо оставить нетронутым образ библейского прошлого, порождающий образ будущего – и осмысленность настоящего. Царство Давида, простиравшееся до дальних границ Земли Обетованной? Не было такого царства. Не было и быть не могло.
О том, что представляет собой «новая археология», в чем именно состоят ее тезисы, чем они обосновываются и чем опровергаются, читатель узнает из обстоятельной статьи Давида Хазони, вышедшей в последнем, шестнадцатом, номере журнала «Тхелет». В пересказе эта статья не нуждается, но, предваряя публикацию ее перевода, мне хотелось бы подчеркнуть наличие выразительного общественно-политического контекста, в котором сформировалась и предъявляет себя ревизионистское направление библейской археологии.
Этот контекст характеризуется усвоением лозунгов арабской пропаганды, изображающих Государство Израиль искусственным образованием, лишенным живых корней в «Палестине» и с запозданием воспроизводящим колониальную практику Запада. Об Израиле говорится, что он утвердился как временное, исторически обреченное явление через «первородный грех», то есть «изгнание палестинских арабов» – истинных хозяев похищенной сионистами земли. Сравнение современного Израиля с государством крестоносцев является общим местом арабской пропаганды, подчеркивающей «историческую чуждость» евреев Ближнему Востоку.
Лозунги подобного рода усваиваются не только на Западе, но также в израильской интеллектуальной среде, которая все чаще воспроизводит их от своего имени, даруя желанную индульгенцию тем, кто планомерно готовит идейную почву для будущего еврейского геноцида. «Можно ли обвинять нас в антисемитизме, если то же самое, что и мы, говорят сегодня прозревшие израильские ученые?», – вопрошают арабские поклонники Гитлера и Хадж-Амина Хусейни, вышколенные лукавым Эдвардом Саидом.
Усваивая ключевые лозунги арабской пропаганды, израильская элита наделяет их не только новым нравственным статусом, но также недостижимым прежде интеллектуальным качеством. Дезориентированная в ценностном отношении, она часто бывает «подкована» академически, и в ее устах убогий арабский поклеп оборачивается изящной наукообразностью, расширяя дополнительным образом сферу воздействия современного антисемитизма на Западе.
В каждом конкретном случае это сулит израильскому интеллектуалу ощутимые личные выгоды (быть обласканным местной и западной прессой, стать своим человеком в модных кругах, получить приглашение на работу в престижный университет), и, отказавшись – «отказавшись принципиально!» – от самого понятия национальной ответственности, естественно мыслить так, чтобы результатом «честного научного поиска» становилось благодетельное признание.
Это, конечно, не заговор, но всего лишь – податливость мощному психологическому давлению, которое буквально навязывает современному израильтянину определенное представление о самом себе и о своей стране. Такое давление всегда оказывалось на евреев, порождая многочисленных ренегатов, которые, не имея достаточно прочного внутреннего стержня, усваивали внушенный юдофобами образ еврейства и искали спасения в стане врага. Спасались не только от вражеской силы, но также и от внушенного осознания самих себя – богоубийцами, отравителями колодцев, социальными паразитами и т.п. Вполне вероятно, что именно в этой психологической уязвимости оклеветанной жертвы, а не в социальных подачках выкрестам, издавна заключалась основная причина еврейского антисемитизма.
«Быть может, самым пагубным продуктом антисемитского мифа является его воздействие на самих евреев, – пишет в данной связи замечательный израильский эссеист Даниэль Шалит. – Давление этого мифа, заключающего в себе гигантский заряд презрения и ненависти, было столь мощным, что можно лишь удивляться тому, как долго не удавалось этому адскому пламени обжечь еврейские души». О личных переживаниях подобного рода поведал недавно читателям «Гаарец» известный израильский писатель Аарон Аппельфелд, переживший Катастрофу подростком. Классик израильского литературоведения Барух Курцвайл исследовал эту проблему в фундаментальной работе «Ненависть к самим себе в еврейской литературе». Примечательно следующее наблюдение Курцвайла: «Для еврея, утратившего веру в свое духовное призвание, становится сомнительным и отвратным его физическое бытие».
Указанный фактор, то есть воздействие антисемитского мифа на самих евреев, особенно ощутим сегодня в Израиле. Во-первых, потому, что в связи с ближневосточным конфликтом на израильтянина перенесен основной акцент актуальной антисемитской пропаганды, кормящейся арабскими миллиардами и европейскими фобиями. Во-вторых, по названной Курцвайлом причине: секулярная элита Израиля утратила веру в собственное еврейское призвание и, как следствие, оказалась податлива внешнему психологическому давлению.
Это – не заговор, это – гораздо хуже. Израильские интеллектуальные зомби могут ощущать себя столь же искренними свидетелями обвинения, как какой-нибудь монах Теобальд, инспирировавший ритуальный процесс 1144 года в английском городе Норвиче, или Николай Донин, представивший папе Григорию IX список «богохульственных изречений» Талмуда в 1239 году. Но адаптация антиизраильских лозунгов и интенций не может быть ограничена одной только политической сферой; она естественным образом происходит в смежных с ней областях и в первую очередь – на университетских кафедрах общественных наук.
«Новые историки» впервые заявили о себе в середине восьмидесятых почти одновременной публикацией целого ряда работ, дающих изображение Войны за независимость Израиля если не с арабских позиций, то в предельно сочувственном по отношению к арабам ключе, с сознательным тяготением к подрыву «израильских мифов» через дискредитацию сионистской героики. В данной связи получили особенную известность имена Бени Мориса, Ави Шляйма, Тома Сегева, Игаля Эйлама, Илана Папе (справедливости ради нужно отметить, что Бени Морис, бывший до недавнего времени самым авторитетным представителем ревизионистской историографии, выступает теперь с произраильскими публикациями, результатом которых явилась нескрываемая враждебность к нему со стороны вчерашних единомышленников). «Разобравшись» с Войной за независимость, эта школа устремила свой взор на последующий период, и читающей публике был предложен ряд сочинений, представляющих в столь же невыгодном свете израильскую историю пятидесятых-шестидесятых годов.
Параллельный процесс развивался в тот же период в израильской социологии, которая стремительно удалялась от «сионистской идеологической ортодоксии», эволюционируя одновременно в нескольких направлениях:
усвоение враждебных по отношению к сионизму марксистких моделей (Хайфский университет, журнал «Махбарот ле-мехкар уле-викорет» и др.);
адаптация проарабских тезисов антиколониального звучания (Барух Кимерлинг, Йоэль Мигдаль, Гершон Шапир, Ури Рам, журнал «Теория у-викорет»);
радикальный пересмотр идейного и политического наследия «ашкеназского гегемонизма», с соответствующей ревизией израильской практики (Сами Шалом-Шитрит, Йегуда Шенхав и др.);
установление гендерных доминант, то есть критика представлений современного общества о самом себе с позиций феминизма и/или сексуальных меньшинств;
выявление различных характеристик мобилизованного общества, в котором изобличаются милитаризм (Ури Бен-Элиэзер, Ягиль Леви, Йоав Пелед) и утилитарное использование «исторических мифов» (Нахман Бен-Йегуда, Яэль Зерубавель, Ури Давидзон).
Предложенная классификация является в значительной мере условной, поскольку все перечисленные направления связаны между собой; различия между ними состоят в предпочтительной для того или иного автора расстановке акцентов и в выборе стартовых рубежей для последующей атаки на сионистский проект, созданное им общество, его надежды, свершения, перспективы и т.п.
Наряду с общим кризисом секулярного сионизма, породившим отчужденную от еврейских императивов интеллектуальную среду, развитию ревизионистских тенденций в израильской социологии способствовало наличие на академическом рынке готовых моделей, усвоив которые местные исследователи могли быть уверены в том, что их поймут и оценят зарубежные коллеги. В данной связи достаточно упомянуть о таком проторенном маршруте, как критика колониального общества; согласившись рассматривать Государство Израиль в указанном качестве, социолог сразу же обретает готовый инструментарий и, что еще важнее, лояльную аудиторию.
Постсионистская школа в израильской социологии теснейшим образом связана с «новыми историками»; иногда речь идет об одних и тех же людях, поскольку твердого мнения о том, сколь удаленным должно быть прошлое, чтобы его дозволялось считать предметом собственно исторического исследования, в науке так и не состоялось. Израильскую историю вплоть до восьмидесятых годов с равным усердием пользуют «новые» обеих квалификаций, а последующий период естественным образом попадает в сферу внимания публицистов – столь же смелых и искренних, раскрепощенных и прогрессивных. Таким образом, фундаментальная критика сионизма становится поистине всесторонней.
И все-таки «новой археологии» не хватало в этой компании, а без нее замахнуться на библейское прошлое Израиля было почти что некому. Я говорю «почти что», поскольку некоторые шаги в указанном направлении предпринимались и без поддержки тяжелой археологической артиллерии. К примеру, Нахман Бен-Йегуда опубликовал в 1995 году социологическое исследование под красноречивым названием «Миф Масады: коллективная память и мифотворчество в Израиле». В том же году вышла книга Яэль Зерубавель «Отреставрированные корни: коллективная память и формирование израильской национальной традиции», прорабатывающая в постсионистском ключе и Масаду, и восстание Бар-Кохбы. Но социологи критиковали «манипуляцию мифами»; ударить прямой наводкой по самому содержанию национальной памяти они не могли.
Здесь-то и возникла потребность в «новой археологии», которая подарит постсионистской ревизии нужную глубину. С появлением этой потребности было естественно ожидать, что кто-нибудь ее удовлетворит, причем – самым искренним образом, сохраняя полезную для души уверенность в честности своего научного поиска, безупречности выводов и т.п. Для выполнения такой работы, были необходимы люди, которые сделают нужное дело с энтузиазмом, ощущая себя подвижниками и нонконформистами (в спецслужбах о клиентуре данного типа говорят, что она «вербуется по мотивациям»).
Спрос создает предложение, и к концу девяностых годов «новая археология» заявила о себе во весь голос серией публикаций в израильской печати: Первого Храма то ли не было вовсе, то ли был, да не тот, а уж Объединенного царства Израиля и Иудеи точно никогда не существовало. Главным популяризатором этих теорий на международной арене стал Ясер Арафат, который даже в Кемп-Дэвиде подсовывал американцам статейки из «Гаарец»: дескать, не было на Горе никакого Храма, не о чем спорить, пусть отдают евреи Иерусалим.
Ключевыми фигурами «новой археологии» являются израильские ученые Исраэль Финкельштейн и Зеэв Герцог, воспроизводящие – в смягченном и отчасти деидеологизированном виде – основные тезисы шеффилдской школы, связанной с именем Кита Уайтлэма, одного из главных адептов «антиориенталистской» доктрины Эдварда Саида в европейской науке. Пропалестинская ангажированность Уайтлэма столь очевидна, что рассуждать о его мотивации совершенно излишне; что же до Финкельштейна и Герцога, то я готов еще раз подчеркнуть свою убежденность в их искренности. Если при этом читатель подумает, что искренность определенного рода не многого стоит в моих глазах, я не стану с ним спорить.
В предлагаемой статье Давида Хазони методологические принципы «новой археологии» разбираются достаточно подробно. Их суть состоит в отказе от рассмотрения исторических книг ТАНАХа как легитимного источника интерпретации археологических находок. Сам Финкельштейн придерживался совершенно иного подхода при описании памятника Шило, на что часто указывают его оппоненты, задаваясь вопросом о том, какому из Финкельштейнов им верить. Но описание Шило было составлено этим ученым в 1984 году, когда востребованность альтернативной библейской археологии еще не ощущалась так остро.
Предположение о том, что методологическое новаторство «новой археологии» имеет идеологические причины, высказывалось неоднократно. В данной связи естественно предоставить слово специалисту: «Археологические исследования, как и исследования, производимые в смежных научных дисциплинах, антропологии и истории, зависят от времени и места, и потому субъективны... Если бы современные исследователи обнажили основы собственного воспитания, свои идеологические и политические пристрастия, свое отношение к веяниям сегодняшнего Израиля, академическую подоплеку и т.п., мы получили бы верную перспективу интерпретации ими археологических данных» (Шломо Бунимович, «Интерпретация культуры и библейский текст: библейская археология в эпоху постмодернизма», журнал «Катедра», №100).
Точнее не скажешь. Ревизионистские тезисы Финкельштейна и Герцога были тут же подхвачены всеми, кто нашел их себе полезными с политической точки зрения – от Арафата до мелкотравчатых шарлатанов, убеждающих каждого встречного в том, что памятник Мегиддо «несомненно девятого века». У них наконец открылись глаза, да что там – они и сами всегда так считали... Представители этой породы нашлись среди пишущих по-русски, их голос бывает слышен, и предлагаемая статья Давида Хазони может оказаться полезна тем, кого смущает их глумливая проповедь.
...Сионизм – увлекательное явление. С каких только позиций его не атакуют; даже экология вносит сегодня посильный вклад в дискредитацию сионистского этоса, вплотную приближаясь к мысли о том, что природу надобно защитить от евреев. Кажется, ничему уже не удивишься, но сюрпризы все же случаются, и это отрадно. Читая недавно статью профессора Йегуды Либеса, я с удивлением узнал, что война с сионизмом ведется в такой неожиданной области, как изучение Каббалы. Американский исследователь Артур Грин написал претенциозный труд, в центре которого стоит малоубедительный тезис о том, что Шехина есть адаптированная каббалистами дева Мария. Ну где тут поставить пушку, чтобы со смаком всадить сионистам? – спросит читатель.
Сам бы я, конечно, не угадал, но в статье профессора Либеса содержался ответ. Мистер Грин капитально уверовал в собственный тезис и единственным объяснением того, что Гершом Шалом, основоположник критического изучения Каббалы, никоим образом не увязал Шехину с христианской девой, он счел «сионистскую тенденциозность» израильского ученого. Счел – и изобличил знаменитость. Когда идеи определенного рода востребованы социально, для них находится место в любой науке. Вот нам кажется, что до рецидивов «арийской физики» дело теперь не дойдет, а ведь это – как посмотреть... Еще и евреи сыщутся, которые такую физику для арийцев придумают. Искренне. По наитию своего еврейского сердца.