Повесть Арье Ротмана «Рассечение вод»

--------------------
Повесть опубликована в НЕШ. № 10. 2001. С. 129-285.
--------------------

Человек зависит от тех, кого он любит. Хорошо это или плохо, каждый судит по-своему. Цепи любви человек несет всю жизнь, даже если ему кажется, что они порваны. Те, к кому он привязан от рождения или примкнул в течение жизни, творят его по своему образу и подобию, — а он творит их. Пуповина, соединяющая нас с другими, часто незаметна, порой вызывает раздражение и желание освободиться. А бывает, человек всю жизнь посвящает тому, чтобы отыскать выпавшее звено, поднять и укрепить цепи своей любви.

Герои повести А. Ротмана «Рассечение вод» — люди разных миров: свободного и несвободного. Это представители разных поколений, культур. Они говорят на разных языках, и не только в прямом, но и в переносном смысле. Что же их объединяет? Кажется, уже ничто. Но только кажется. Их объединяет сама их встреча, обнажающая общие корни и общую судьбу.

Центральное место действия — Ленинград начала 80-х годов. Молодая израильтянка, репатриировавшаяся из Австралии и с детства владеющая русским языком, приезжает сюда, пережив разрушительную личную драму. Приезжает как туристка, по своему австралийскому паспорту. Случайно она знакомится с ленинградскими «отказниками». Мы видим происходящее ее глазами, сопоставляем ее восприятие советской действительности с восприятием тех, кто погружен в эту действительность с самого рождения. Это помогает нам, читателям, заставшим то время, вспомнить его, а молодым — ощутить, как это было.

Мы уже забыли, в какой гнетущей атмосфере жили. Забыли, как изо дня в день покорно сносили унизительное неудобство, необустроенность, захламленность нашего бытия с его очередями, теснотой, озлобленностью и холопской зависимостью. Забыли, как механистично и равнодушно перемалывала человека машина социалистического общежития.

Арье Ротман, родившийся в Ленинграде, знает его досконально, но видит глазами человека, вырвавшегося из капкана. Его мировоззрение складывалось в процессе противостояния всему, что ему навязывали в детстве, и созрело в другом мире, в другой стране. По мнению Ротмана, общество — и это относится не только к советскому обществу, — отказавшееся от своего культурно-исторического прошлого, обречено. Проклят город, потерявший свое имя, оттого он и мрачен, как склеп. Исподлобья глядят огромные дома, покинутые прежними хозяевами. Улицы, утратившие родные имена, никуда не ведут. Анфилады дворов-колодцев заканчиваются «слепой кишкой». Лестничные пролеты загромождены хламом, изуродованы путаницей труб и проводов. Люди поражены недоверием и страхом.

Действующих лиц в повести много. И все они — и те, что возникли из недр города, и приехавшие издалека, наделены своим обликом. Даже бессловесные персонажи-детали нагружены не только формально, как мазок в общей картине, но и семантически: они помогают выявить характеры главных героев и общую идею повести.

Вот усталая ленинградская старуха тащит в авоське «мелкое продовольственное барахло» и испуганно шарахается на темной улице от счастливого первым «заданием» Давида. Неловкая попытка Давида успокоить ее вызывает у перепуганной женщины настоящую панику. Вот израильский солдат похожий на подростка, вызвавший горечь и жалость в душе Ализы, с автоматом, который в его руках кажется игрушечным. Вот на артиллерийской позиции приближенные мощной оптикой пожилые израильские резервисты в тапочках, оскорбившие враждебного наблюдателя неожиданным воинским мастерством. Всех деталей не перечислить. Возникшие на краткий миг, — как и березы в снегу, вызвавшие слезы сочувствия у Иланы, как камни Иудейских гор, осыпающиеся под лаковыми туфлями отца Ализы, — все эти продуманно отобранные детали ложатся на свое место в повествовании.

Многие персонажи более крупного плана играют важную роль в движении сюжета, оставаясь на периферии повествования. Например, престарелый американский конгрессмен, читающий Кадиш возле здания синагоги в захолустном углу Белоруссии, где он «чуть ли не в прошлом веке» появился на свет. И его советский «близнец», журналист местной многотиражки, появляющийся с кульком беляшей из здания синагоги, где разместилась домовая кухня. Комическая, на первый взгляд, встреча двух стариков, «похожих, как семидесятилетние близнецы» — а на самом деле контрапункт характеров и ситуаций, затрагивающий историю, религию, политику, прошлое и настоящее, заплетающий в узел судьбы людей.

А. Ротман не сентиментален. Его персонажи порой смешны и жалки, порой заслуживают уважение, но все они, даже явные пройдохи, вызывают сочувствие. Все, кроме нелюдей. Впрочем, даже рассказывая о них, автор пытается оставаться объективным. Ловцы человеков в сети «правопорядка» не лишены интеллекта и профессионализма, за которые их можно было бы уважать. Но положительные свойства лишь усиливают леденящую способность уничтожать все свободное, живое. И потому такие герои остаются за рамками авторского внимания. Они не живут, а функционируют. Их роль в повествовании такая же, как у гвоздя в стене или камня на дороге: сталкиваясь с ними, живые существа больно ранятся.

Вот наивная девушка с женственной фигуркой, личиком «индианской мадонны» и провинциальными взглядами на жизнь. Хотела быть хорошей дочерью и, из любви к маме, хорошей студенткой. Хотела верить людям и любить — их, окружающих, и его, одного из них. Система зацепила, поломала, выплюнула. Нет девушки с наивным личиком мадонны. Есть глубоко несчастное, погрязшее в пакости существо.

Все? Нет, говорит Арье Ротман. Человек не лозунг, чтобы ставить точку после первой же фразы. Инна прошла через репрессивный психиатрический ад, сломалась, но не погибла: ведь есть Давид. Он тоже заблуждался на свой лад, тоже попал в крутой переплет. Но, в отличие от Инны, сумел сохранить веру и верность своей мечте. Потому его любовь спасет обоих.

Эта пара, как положено в уважающем себя произведении, на своем уровне раскрывает причину, побудившую А. Ротмана взяться за перо. Отношения другой пары — Элиэзера и Ализы (не знаю, случайно ли созвучие имен, но оно совершенно определенно вызывает ассоциацию с Алисой, оказавшейся в зазеркалье, в стране, где опрокинуты понятия о нормальной жизни) — «отказника» из кочегарки и израильтянки с австралийским паспортом — более подробно вводят нас в сложную систему взглядов автора повести.

Ализа — дочь, по крайней мере, четырех родин. Китай, Австралия, Россия, Израиль. По городам многих стран «судьба протащила вереницу ее предков». Но именно здесь, в Петербурге, «что-то случилось с цепью, приковывавшей их один к другому». Здесь, в «четвертом Риме», в столице Российской империи, было утрачено единство прошлого и будущего, порвалась цепь преемственности и традиции. И двадцатый век, будто спеша закрепить успех, обрушил на головы людей страшные катаклизмы.

«Ты что, из наших мест?» — спрашивают героиню на мосту через Фонтанку. «Да. Но я никогда здесь не была. Моя семья родом из Китая», — отвечает Ализа. Не правда ли, диалог звучит сюрреалистично — если не включиться в размышления автора. Ализа действительно «родом» отсюда. В России не только корни ее родословного древа, но и корни ее отчуждения, исток бесприютности, причина бед.

Повествование переносит нас из России в Израиль периода Ливанской войны и обратно. Автор не боится затрагивать самые больные вопросы. Израильтяне и арабы. Алия и уроженцы страны. Религиозные ортодоксы и сионисты. Мечта о Святой Земле и ее воплощение. Подобный круг тем трудно осветить в одном произведении, и уж тем более невозможно найти решение всех проблем. Но Ротман и не пытается этого делать. Он никого не судит. Он лишь изображает противоречивую реальность, накладывающую отпечаток на человеческую жизнь. И еще он надеется. На что же надеется автор «Рассечения вод»?

Ализа приехала в Израиль четырнадцатилетней школьницей, выполняя долг любящей дочери: ее отец хотел, чтобы его будущий внук был рожден в еврейском браке, от еврейского отца. В далекой австралийской «глубинке», куда занесла его судьба, рассчитывать на это не приходилось. Вы можете осуждать его или восхищаться приверженностью делового человека, далекого от религии, к одному из, вероятно, немногих известных ему принципов, которыми руководствовались его предки.

После школы и мучительного приживания на незнакомой почве Ализа окунулась в жизнь современного Израиля. Привлекательная, умная, свободная девушка среди свободной же оптимистичной молодежи. Служба в армии, университет, знакомство с Ури, любовь и замужество. Выходя замуж, Ализа впервые узнала многое из того, что ушло из жизни значительной части израильтян. Она прошла подготовку к свадьбе по старинным законам, — порой досадуя на «ханжество религиозных начетчиков, навязывающих тем, кто их содержит, свою средневековую мораль», порой испытывая удовольствие и подъем духа от процедур, предписанных законом. Но впредь Ализа не собиралась считаться с «суевериями древних кочевников». Она уступила отцу в чем-то, чего не понимала сама, чувствуя, что для отца это жизненно важно, и полагала, что на этом ее дочерний долг выполнен.

Но случилось иначе. Выходя замуж, Ализа не могла представить себе, что очень скоро ее жизнь совершенно изменится, и она окажется на берегах Невы, где рядом с новыми знакомыми впервые за много лет зажжет субботние свечи. Затаив дыхание, она будет следить за фитильком, символизирующим ее жизнь и угрожающим погаснуть. И облегченно вздохнет, когда совсем угасший было фитиль вдруг вспыхнет и разгорится «ровным желтым пламенем». Читатель не может не заметить, что между прежней Ализой и той, что зажигает субботние свечи в стране ее исчезнувших прадедов, пролегла пропасть.

Брак свел на нет все ее усилия и жертвы, обессмыслил многолетнюю разлуку с отцом, разрушил едва начавшуюся карьеру, покрыл Ализу позором газетных сплетен. Началась Ливанская война. Случилось так, что Ури отказался выполнить недостойный, с его точки зрения, приказ (а может, попросту смалодушничал, — но ни автор, ни персонажи не осуждают его за это). Желая спасти пасынка от наказания, его отчим раскрывает суду, что пасынок не еврей, а его документы — обман. Обычная, более чем заурядная ситуация в семье выходцев из России, твердо знающих, что участь национального меньшинства всюду печальна. Но сокрушительный, коварный удар судьбы для Ализы. Что теперь она скажет отцу? Что почувствует сам Хацкель, когда узнает, как насмеялась над ним жизнь? Переживет ли удар?

Следует прерванная по ее воле беременность, болезнь и, как результат, — внутренняя опустошенность. Ализа прошла через бунт против отца и всего, что ему дорого, через бешеную ненависть ко всему, что символизирует веру предков — даже к фолиантам священных книг, в которых видела укор себе, испачканной, оскверненной.

Такой она приехала в Ленинград, чтобы спрятаться здесь «как в луже от брызг», влекомая неосознанным желанием разгадать загадку постигшей ее неудачи, истоки которой она справедливо видит в том, что случилось с ее предками здесь, в этом городе, в первые десятилетия двадцатого века. Поначалу Ленинград лишь усугубил ее страдания. Она разыскивает названия исчезнувших улиц, бесцельно скитаясь по ним и не узнавая их. Тщетны ее поиски банкирского дома Вавельберга на Малой Морской, где познакомились родители ее отца. Но именно здесь, на улице Гоголя, в центральной билетной кассе, «в отдельном окне для иностранцев», она отменяет билет в Лондон. Город обманывает и прячется от нее, как и сама реальность, чьей-то неведомой волей «определенная ей в палачи». Ализа вспоминает стихотворные строки Мандельштама («Петербург, я еще не хочу умирать»), а в ее внутренний монолог без кавычек впаяны фрагменты из мандельштамовской прозы, которые кажутся «вросшими» в ткань чужого повествования.

Но именно здесь, посреди «безымянного хаоса», в «незнакомом утробном мире, внушающем смутные страхи и догадки», Ализа встретилась с людьми, для которых их еврейство — такое же зыбкое, неубедительное, почти потерянное, как и ее собственное, — оказалось спасительным, словно тонкая веревка, брошенная в самую глубь бездны. Эта встреча помогла ей обрести новую точку опоры. Она стала выздоравливать. Встреча с Элиэзером зажгла в ее душе новую надежду на счастье — поначалу такую же крошечную и робкую, как не желавший разгораться фитилек ее субботней свечи.

Ночь темна, но чудовища ее не дремлют. Советская действительность напоминает о себе. С помощью незамысловатого трюка опытный и умный манипулятор в чине подполковника КГБ склоняет героиню к предательству. Пытаясь выгородить своего нового друга, Ализа взваливает на себя несуществующую вину, которая осложняет и ее дальнейшую жизнь в Израиле. К тому же теперь, после всего, что с ней произошло, после знакомства с Элиэзером, Ализу приводит в уныние несовершенство израильского общества, при всех различиях напоминающего советское, разительный контраст его бездуховности со святостью места. Бездумный конформизм одних, фанатизм других, бюрократические путы, политические игры… Но главное — тот же отказ от многовекового прошлого, от своей религии, культуры, истории.

В какой-то момент она готова прекратить борьбу и вернуться к отцу, в дом своего детства. Но любовь к Элиэзеру удерживает ее. Ализа не может совершить еще одно, двойное предательство: перед новой любовью и новой родиной. Не может сбежать в мир своего детства от себя самой, взрослой и готовой бороться за свою мечту — как те далекие от совершенства люди в далеком от Иерусалима Ленинграде, с опаской и бесстрашием зажигающие субботние свечи.

В конце повести мы видим Ализу, повернувшуюся лицом к своей судьбе, к своему прошлому и будущему. Исход из рабства лежит через воды Красного моря. Но рассечение вод — чудо, которое происходит лишь с теми, кто не боится броситься в море. Это верно и в отношении целого народа, и в отношении каждого человека.

Арье Ротман не стесняется выглядеть консерватором, ратующим за возврат к старым временам, когда евреи не имели своего государства, но зато следовали заветам Торы и жили в мире с окружающими. Думается, однако, что он смотрит не назад, а вперед. Он верит, что придет время, когда люди, подобные его героям, Элиэзеру и Ализе, сумеют соединить Закон с жизнью, прошлое с будущим. Эта и есть те любовь и вера, которые движут пером автора. То утерянное, что он разыскивает, чтобы поднять и заново укрепить. Ведь цепь любви — это также цепь традиции и культуры.

Ротман наделяет любимых героев способностью ощутить свою связь с чем-то превосходящим человеческое представление и разумение, с тем, чего не выразить никакими словами:

«Тут что-то такое разлито, для чего нет слов ни в одном человеческом языке, — шепнул Хацкель севшим от усталости и избытка впечатлений голосом».

«Мрак, объявший вселенную, обращался к самому себе тысячью голосов и откликался десятками тысяч… Но все голоса сливались воедино, словно под пальцами незримого музыканта разыгрывалась гигантская фуга, бесконечно сложная и в то же время простая, как дыхание. Кто допустил его присутствовать при этом? Элиэзер сжал ладонями виски… Тело вдруг лишилось привычной тяжести и поплыло куда-то, покачиваясь на волнах, вернее, на струях лившегося отовсюду взгляда…»

«Ветхий лед крошился, но из тающих отражений рождались облака, — будто доступные телесному взору души… Небо и земля, застоявшиеся за тысячи лет ожидания, двинулись, уходя у Ализы из-под ног. Толчок был ощутим, как землетрясение… застыв у самой береговой кромки, Ализа… отдалась знобящей невской воде, которая быстро вымывала из ее внутренностей дурно пахнущие клубочки и узелки… Счастливый упадок сил разливался вместе с чистотой…»

Человек, способный ощутить Божественное присутствие и откликнуться на него — не погибнет. Он очистится сам и поможет очиститься другим, где бы ни находился — на берегах Невы, в заснеженных лесах России или на холмах Иерусалима.

В это верит и на это надеется автор повести «Рассечение вод».