Леонид Смиловицкий (Израиль)

Большинство начальных школ было открыто в местечках и сельской местности, а семилетние школы — в городах. В целом, школы на идише посещали 27 124 учащихся, что составляло 46,1% всех еврейских детей и подростков школьного возраста, которым преподавали 1 356 учителей. Качество занятий в еврейских школах было выше, чем в белорусских. В классах занималось по 30 учеников, тогда как в белорусских — не менее 40.²⁹ Наряду с общеобразовательными школами в систему социального воспитания Наркомпроса входили дошкольные детские учреждения, детские дома и сиротские приюты, национальный состав которых был следующим:³⁰

Таблица 2.

Национальный состав
детских садов, детдомов и приютов в БССР в 1926/27 г.

В 1926 г. дополнительно были открыты еврейский детский дом в Черикове, еврейская группа в детском саду Климовичей, планировалось открыть детские площадки при белорусских дошкольных учреждениях в Хотимске и Краснополье. К 1927 г. в Белоруссии по сравнению с аналогичными учебными заведениями России, Украины и Крыма количество учащихся, посещавших школу на идише, было самым большим, что наглядно представлено в таблице³¹ 3.

Таблица 3.

Процентное соотношение еврейских учеников
в школах с разными языками обучения
(данные на 15 декабря 1927 г.)

Помимо учебных заведений социального воспитания Наркомроса еврейские подростки получали образование в системе профессионального образования, фабрично-заводских семилетних школах (ФЗС) и школах крестьянской молодежи (ШКМ). В ФЗС принимали после окончания школы первого концентра и в течение трех лет давали не только семилетнее образование, но и профессию квалифицированного рабочего-металлиста, строителя, текстильщика, обувщика, швейника, кожевника или полиграфиста. В ШКМ готовили «культурного» и политически подготовленного крестьянина, «передовика-землероба», кооператора.

Идиш как язык обучения был введен в 19 из 24 учебных заведений системы профессионального образования Наркомпроса; в республике открыли на идише 9 торговых школ и 2 индустриальных техникума, 4 еврейских отделения на вечерних и 6 отделений на дневных рабфаках, готовивших к поступлению в высшее или среднее специальное учебное заведение, а также еврейские отделения в педагогических институтах в Витебске и Минске.³² В 1924–1925 гг. из общего количества школ для взрослых на белорусском языке работало 3%, на польском — 0,2%, а на идише — 15%.³³ На идише работали 4 профессионально-технические школы, тогда как на белорусском языке к тому времени еще не существовало ни одной такой школы.³⁴ В целом сеть школ выглядела следующим образом.³⁵

Таблица 4.

Еврейское школьное образование в БССР
в 1922-1937гг. с обучением на идише

Успех идишизации еврейского образования был чреват для евсекции ЦК Компартии Белоруссии обвинениями в еврейском национализме, в пренебрежении к белорусам и русским. Поэтому при любой возможности члены евсекции подчеркивали, что учащиеся школ на идише ничем не отличаются от других советских школьников и также преданы идеям партии Ленина-Сталина, а само еврейское местечко неузнаваемо изменило свой облик после революции.

Много внимания уделялось обеспечению школы педагогическими кадрами. С тревогой сообщалось о подверженности еврейских школ влиянию сионистов, об «оживании» и распространении хедеров, о невыполнении постановления еврбюро, требовавшего ввести преподавание белорусского языка. Педагоги-евреи без большого энтузиазма относились к коммунистической партии. Поэтому предлагалось больше внимания уделять воспитанию учителей, прекратить ненужное «дерганье» и «переброски» (внезапные переводы на другие участки работы, часто не связанные с педагогической деятельностью. — Л. С.). Предлагалось вовлекать учителей в систему политического просвещения, содействовать их самообразованию, обеспечивать подпиской на периодические издания, увлечь их краеведческой работой и т. д..³⁶

По своему социальному положению 25% учителей были выходцами из семей рабочих, 8% — из крестьян, 10,5% — из торговцев, 27% — из кустарей, а 28% — из бедноты. Далеко не все учителя имели профессиональное образование. В 1926 г. из 347 педагогов еврейских школ системы Наркомпроса БССР только у 14% учителей была специальная подготовка, а 13% не имели даже законченного среднего образования.³⁷ Еврейские педагогические техникумы были открыты в Витебске и Минске (на базе национализированной городской талмуд-торы), а в Гомеле — техникум дошкольных работников. Педагогов готовили также учительские институты, еврейские отделения при педагогических институтах, языком преподавания в которых служил идиш, с 1922 г. активно действовало еврейское отделение педагогического факультета Белгосуниверситета.³⁸

Основной контингент студентов составляли учителя еврейских школ, партийные работники и сотрудники культурно-просветительских учреждений, молодые еврейские литераторы. Здесь преподавали профессора Николай Никольский, Самуил Лозинский, Иехиель Равребе, Израиль Сосис и другие. Учебные планы и программы были составлены на идише. Увеличивалось количество часов, отводившихся для преподавания учебных предметов с углубленным изучением истории и филологии: «История евреев Литвы, Украины и Белоруссии», «Введение в семитское языкознание», «Иврит», «История еврейского народного образования», «Грамматика древнееврейского языка» и др. Для изучения идиша отводилось 46 часов в неделю. В 1926 г. была предпринята реорганизация еврейского отделения педфака БГУ. В ходе ее реализации предусматривался выпуск национальных учебников по всем учебным предметам (свыше 50 названий), а также постепенный перевод всех учебных дисциплин на идиш.³⁹ На работу в БССР направлялась часть выпускников Коммунистического университета народов Запада (Москва) и ленинградских вузов — Института дошкольного образования, Института внешкольного образования, Педагогического института им. Герцена, Института социального воспитания, а также Саратовского и Смоленского университетов.⁴⁰ Общий удельный вес еврейской молодежи в учебных заведениях БССР, включая и белорусские отделения, был достаточно высок. Евреев насчитывалось 27,8% среди студентов техникумов, 27,6% в вузах, а профессионально-технических школах — 38,4%.⁴¹ К началу тридцатых годов педагогические коллективы по уровню образования, профессиональной подготовке и социальному составу представляли собой картину, изображенную в таблице⁴² 5.

Таблица 5

Состав учителей еврейских школ БССР
в 1930/1931 гг.

	I. Педагогический стаж				II.Уровень образования
всего	До 1 года	5 лет	10 лет	св. 10 лет	высш. пед.	высш. общее	незак. высш.	ср. пед.	общ. ср.	незак. средн.
1-й концентр
656	154	253	108	141	37	3	13	406	165	33
в %	23.5	38.5	15.3	22	5.6	0.5	2	61.9	25.1	5.5
2-й концентр
392	40	144	76	132	159	3	18	108	89	15
в %	10.2	36.8	19.5	33.5	40.5	0.8	4.7	28	22	3.9

	III. По полу		IV.По партийной принадлежности
всего	мужчины	женщины	чл. КП (б)	чл. ЛКСМБ	беспарт.
1-й концентр
656	165	491	19	113	524
в %	25.1	74.9	3	17.2	79.8
2-й концентр
392	178	214	28	38	32
в %	45	55	7.1	9.7	83.2

	V. По социальному происхождению
всего	рабочие	крестьяне	колхозники	единоличники	служащие	духовенство	торговцы	прочие
1-й концентр
656	91	56	20	152	222	24	69	22
в %	14	8.6	3.1	23.2	34.7	3.6	10.5	3.5
2-й концентр
392	58	46	5	67	159	16	25	16
в %	14.7	12	1.3	17	40.5	4	6	9

В педагогических коллективах были представлены основные социальные слои, которым дозволялось заниматься педагогической деятельностью. По понятным причинам преобладали служащие, в разряд которых были включены представители интеллигенции, дети бывших учителей. За ними шли выходцы «из единоличников», к которым были причислены многие бывшие представители свободных профессий. Далее следовали выходцы из «торговцев». Не следует забывать, что торговля и посредничество были до 1917 г. занятием почти половины всех евреев края. Учителя из рабочих и колхозников стояли на предпоследнем месте, несмотря на то, что власти откровенно оказывали им предпочтение. На последнем месте оказались выходцы из семей служителей культа — дети или родственники раввинов, меламедов, синагогальных служек, старост, шойхетов, моэлов. Допуск их в школу был вынужденной и временной мерой, вызванной острой нехваткой грамотных работников. Многие из них публично отреклись от религии и даже от верующих родителей.

Партийная и комсомольская прослойка была тонкой. Из общего числа педагогов первого и второго концентров коммунисты составляли 3% и 7,1% соответственно, а комсомольцы — 17,2% и 9,7%. Коммунистов в первую очередь назначали на руководящие посты и поручали им наиболее ответственные участки работы. Они были директорами и заведующими учебной частью, председателями месткомов, возглавляли предметно-методические комиссии, отвечали за работу учебных кабинетов. Педагогам-комсомольцам поручали организацию пионерской и шефской работы.

Стремление пополнить ряды первичных школьных парторганизаций стимулировало карьеризм и приводило к зажиму беспартийных. В апреле 1930 г. ответственный работник Наркомпроса Щербаков, выступая на республиканском партийном совещании по проблемам народного образования, говорил о недооценке роли беспартийной интеллигенции в учебных заведениях. Щербаков отметил, что в ряде случаев в школах «убивали» инициативу учителей, близких Советской власти. По его словам, замена беспартийных учителей коммунистами далеко не всегда была оправданной: порой так поступали просто с целью трудоустроить коммуниста.⁴³ Режим нуждался в верных исполнителях, послушных воле партии и готовых беспрекословно проводить в жизнь любые ее директивы.

Педагоги составляли тонкий слой образованных людей, и власти использовали их на участках работы, не связанных с их основной деятельностью. Бригада Культпропа ЦК КП(б) Белоруссии проверила положение учителей начальных и средних школ 50 учебных заведений в Оршанском, Лепельском, Дриссенском и Ушачском районах. В отчете отмечалась огромная перегруженность большинства педагогов общественными поручениями. Примером такой перегруженности служил учитель школы в Кубличах Ушачского района Каплан, который не только был завучем школы, преподавал обществоведение, но и являлся председателем сельского Совета и товарищеского суда, председателем ревизионной комиссии колхоза. Одновременно Каплан редактировал стенную газету, был членом правления сельпо, председателем кассы взаимопомощи, членом пленума РК ЛКСМБ и заведовал вечерней школой. Понятно, что при подобной нагрузке о качестве педагогической работы говорить не приходилось. В 1932 г. ЦК КП(б) Белоруссии обязал Наркомпрос и ЦК Рабпроса (профсоюз работников просвещения) ликвидировать перегрузку учителей, обеспечить не менее трех свободных вечеров в неделю для самообразования, не использовать педагогов на работах, не имеющих отношения к школе и требующих значительных затрат времени.⁴⁴ Однако добиться этого на практике оказалось невозможно, так как заменить учителей было некем.

На рубеже двадцатых-тридцатых годов школа испытала последствия политики «большого скачка» — форсированного развития экономики, призванного в сжатые сроки ввести Советский Союз в число индустриально развитых стран. В декабре 1930 г. еврейское бюро ЦК КП(б) Белоруссии отмечало, что «быстрые темпы индустриализации, перевод деревни на социалистические рельсы» нашли свое отражение среди национальных меньшинств.⁴⁵ В 1930 г. по сравнению с 1929 г. число студентов на еврейских отделениях рабфаков и педучилищ, в техникуме политико-просветителькой работы и на педагогическом факультете БГУ увеличилось на 200 человек. Вместе с тем признавалось, что ни количество, ни качество подготовки специалистов не отвечает намеченным партией темпам реконструкции народного хозяйства. Было решено, в частности, увеличить прием еврейских абитуриентов на педагогический факультет Белгосуниверситета (на 120 человек), в педтехникумы (на 225 человек), в политпросветтехникум — (на 45 человек). Кроме этого намечалось организовать еврейское отделение при Коммунистическом университете в Минске, направить из Москвы 10 выпускников Коммунистического университета народов Запада, довести количество аспирантов-евреев в БГУ до 45 человек, а в Академии Наук БССР — до 10 человек. Предполагалось также создать условия для приглашения лучших научных и педагогических кадров из других республик.⁴⁶ В 1932 г. была совершена попытка открыть в республике национальные — еврейский и польский — пединституты, однако от этой идеи пришлось отказаться.⁴⁷

Условия жизни большинства педагогов и студентов были тяжелыми. В марте 1927 г. и в мае 1928 г. Пролетстуд (Союз пролетарского студенчества) сообщал в Секретариат ЦК КП(б) Белоруссии о крайне неудовлетворительном материальном положении студентов. При переходе на старшие курсы у 80% студентов отмечался общий рост заболеваемости.⁴⁸ Только половина получала стипендии, размер которых был мизерным. Средний заработок рабочего и служащего составлял в БССР в конце 1920-х гг. 75 руб. В то же время слушатели подготовительных рабочих факультетов с трехлетним сроком обучения получали 20 руб. в месяц, студенты вузов — 15 руб., а на периферии даже 13 руб. Ясно, что стипендий не хватало на жизнь, их размер не покрывал даже элементарных расходов. Об этом красноречиво свидетельствуют две приведенные ниже таблицы.⁴⁹

Таблица 6.

Бюджет студента высшего
и среднего специального учебного заведения БССР
в 1927/1929гг. (рублей в месяц)

Таблица 7.

Расходы на приобретение одежды и обуви
студента в БССР в 1928/1929 гг. (рублей)

Только незначительная часть студентов могла позволить себе отдыхать во время каникул, остальные отправлялись на заработки. Среди студентов было много «закордонников» (жителей Западной Белоруссии), воспитанников детских домов, положение которых было еще более сложным. В других союзных республиках стипендии студентов были выше: в России — 25 рублей, на Украине — 22 рубля. При всем том Наркомпрос не пошел навстречу Пролетстуду и даже запланировал сокращение стипендиального фонда. ⁵⁰

Не менее тяжелое положение создалось и в школах. В 1929/1930 гг. в Суражском районе учителя совсем не получали мяса и растительного масла, а муку и сахар — с перебоями. На учительскую конференцию там смогли собраться только 80 педагогов из 130, причина — отсутствие обуви! В Хойницком районе учителей обеспечивали хлебом, крупами и сахаром, но не было мяса, рыбы и масла, которые выдавались только строительным рабочим и мелиораторам. В целом, материальное положение учителя было хуже, чем у рабочего. Средняя зарплата педагога составляла всего 58 рублей, из которых не менее 60% процентов уходило на скромное питание, 2% — на подписку и приобретение периодических изданий и 4% — на различные взносы.

Полуголодное существование заставляло искать выход. В Дубровенском районе 41 учитель завел приусадебное хозяйство, но чаще педагоги просто уходили из школы. Местные власти пытались бороться с этим явлением. Бегство учителей они расценивали как проявление «шкурного интереса». Учительская конференция Озаричского района под давлением местного Совета приняла резолюцию, обязавшую педагогов не покидать места работы до конца первой пятилетки (1933 г.).

Кое-где, исходя из имевшихся возможностей, власти оказывали учителям посильную материальную помощь. В Копаткевичском районе учителя стали получать месячную рабочую норму: 700 г сахара (и еще 400 г на каждого члена семьи), 1,5 кг крупы (1 кг на члена семьи), 12 кг муки (6 кг на члена семьи). В Межинском районе учителям раз в три месяца выдавали полтора куска мыла и две «четверти» махорки. К рабочим нормам приравняли снабжение 132 учителей в Лоевском районе. В октябре 1930 г. им выделили 15 пальто, 39 пар обуви, 11 костюмов, 25 женских платьев, 37 пар белья, 38 пар галош и пр. ⁵¹ Дети местечковой бедноты, учащиеся 57 классов, получали дотации. Размер их колебался год от года и в 1928/1929 учебном году составил 25 руб..⁵² Стипендиальные фонды создавались из средств, отпускавшихся по бюджету Наркомпроса и специальных ассигнований хозяйственных организаций. Дотации могли быть использованы только на питание, приобретение одежды и обуви.

Однако все усилия оказались недостаточными. Нищета педагогов приобрела хронический характер. В 1932 г. их материальное положение еще больше ухудшилось. Сильней других бедствовали учителя в Суражском, Пропойском, Березинском, Могилевском, Жлобинском и Сиротинском районах республики. Их положение проверяющие характеризовали как «недопустимо плохое».⁵³

Даже скудное жалование не выплачивали по два-три месяца, а колхозы, совхозы и потребительская кооперация задерживали выдачу продуктов питания. Многие педагоги не получали дров, промышленных товаров, им не выдавались талоны на продукты. Состояние столовых общественного питания было ниже всякой критики. Четыре тысячи пайков для учителей, выделенных Народным Комиссариатом снабжения БССР, Белкоопсоюз использовал не по назначению, а учительские фонды, созданные усилиями местной потребкооперации, разбазаривались.

Решение этой проблемы власти пытались найти с помощью административных мер — поисков виновных, вынесения взысканий и перераспределения фондов. В середине 1932 г. Президиум ЦК БССР принял специальное постановление «Об обеспечении учительства». Народным комиссариатам снабжения, торговли, финансов, земледелия, Белкоопсоюзу было поручено в течение 20 дней проверить снабжение учителей, ликвидировать имевшуюся задолженность и наладить своевременную выдачу продуктов. Белконторе «Заготзерно» было указано выдавать учителям хлеб не мукой или зерном, а в выпеченном виде. Прокуратуре республики было отдано распоряжение проверить все дела о невыполнении норм материального обеспечения учительства, а Рабоче-крестьянской инспекции (центральный государственный контрольный орган. — Л. С.) — выяснить, почему не все учителя в городах были прикреплены к закрытым рабочим распределителям, назвать виновных и привлечь их к уголовной ответственности.⁵⁴ «Виновные» были найдены и наказаны — одних уволили с работы, других исключили из партии, третьих отдали под суд, но легче учителям не стало. Ведь административные и юридические меры не затрагивали причин кризиса. Скорее, они характеризовали стереотипы мышления руководителей того времени.

Большое влияние на развитие еврейской школы оказала политика белорусизации — широкая программа национально-государственного и культурного строительства в БССР, развернутая в двадцатые годы.⁵⁵ Ее инициаторы рассматривали русскую и польскую культуры как угрозу, но не опасались еврейской. Ведь белорусскому языку, как и идишу, приходилось бороться за свое признание. Кроме того, власти БССР стремились к тому, чтобы евреи не стали русифицирующим фактором, поэтому правительственная помощь еврейскому школьному строительству в 1920-е годы была значительной.⁵⁶

В 1926 г. был образован еврейский отдел Института белорусской культуры (Инбелкульт), который включал три комиссии — историческую, лингвистическую и литературную. В 1927 г. отдел преобразовали в еврейский сектор и добавили две новые комиссии — фольклорную и социально-экономическую. Особенно плодотворно работала лингвистическая комиссия, которая подготовила для академического словаря идиша 200 000 карточек, издала два терминологических словаря — по математике и юриспруденции. При Белорусской ассоциации пролетарских писателей (БелАПП) вместе с польской и литовской успешно работала еврейская секция. В 1932 г. на базе еврейского сектора АН БССР был основан Институт еврейской пролетарской культуры, в котором работали историческая, литературная, лингвистическая, социально-экономическая и антирелигиозная комиссии. В середине 1935 г. все научные подразделения, занимавшиеся изучением истории и культуры народов, проживавших на территории республики, были объединены в Институт национальных меньшинств, директором которого назначили Станислава Матулайтиса, а его заместителем — Самуила Агурского. При составлении издательских планов учитывались потребности всех национальных меньшинств. Для литературы на белорусском языке отводилось 70% от общего объема печатной продукции; на идише — 15%, русском — 8%, польском — 5%, латышском и других — 2%. В БССР издавался ежемесячный литературный журнал «Штерн», дважды в месяц выходил «Дер юнгер арбетер» («Молодой рабочий»), выпускалась ежедневная газета «Октябрь», пионерская газета «Дер юнгер ленинец», при Государственной библиотеке Белоруссии работал еврейский отдел, фонды которого составляли 40 000 томов, а в Центральной еврейской библиотеке города Минска было 6 928 книг.⁵⁷

В учебных заведениях проводились вечера интернациональной дружбы с участием белорусских, русских, еврейских и польских учащихся. Их организаторы задавались целью показать, что при строительстве социализма стираются национальные различия. Действительно, школьники не придавали особого значения национальной принадлежности своей школы. По свидетельству члена Союза художников Беларуси Евгения Ганкина, в Щедрине Паричского района работала единственная в округе семилетняя школа, и это была школа на идише. В классе, где учился Ганкин, обучались несколько девочек из белорусских семей. Для них не существовало языкового барьера, и они прекрасно усваивали школьную программу, хотя преподавание всех предметов велось на идише.⁵⁸ Об этом же свидетельствует член Союза писателей Беларуси Григорий Релес. В Чашниках Витебской области почти все белорусские дети, как и их родители, свободно владели идишем. Они родились и выросли среди евреев, работали рядом с ними и общались на двух языках. Главным критерием при общении было взаимопонимание. Только спустя годы Релес, по его словам, понял, что язык — это не только средство общения, но и культурный генофонд нации, ключ для понимания и сохранения культуры, традиций и истории народа.⁵⁹

Два важных примера отношения к идишу, белорусскому и русскому языкам как средству общения и обучения приводит Абрам Лежнев, который в 1930 г. совершил поездку в Борисов, Бобруйск и Гомель. В Бобруйске он посетил семью Каплан и обратил внимание, что, хотя между собой родители разговаривали на идише, с детьми они говорили только по-русски. По их словам, так поступали большинство местных рабочих. Русский язык в их глазах означал разрыв с местечковым прошлым, открывал дверь в новую жизнь. Лежнев писал, что еврейское отделение рабфака в Бобруйске пустовало, ибо евреи предпочитали посещать белорусское, считая идиш пережитком.⁶⁰ Для них русский и белорусский языки символизировали желанное освобождение от пут прошлого.

Однако у политики белорусизации были и свои противники. Ускоренный перевод учреждений культуры и учебных заведений с русского на белорусский, введение делопроизводства на этом языке, административный нажим и кампанейщина, неоправданное форсирование темпов белорусизации вызывали негативную реакцию. Главным образом, она проявилась в традиционно русскоязычных Гомельском и Речицком уездах, включенных в состав БССР лишь в декабре 1926 г.⁶¹ В Гомельской области евреи составляли 24% жителей (около 60 000 человек). В отчете Наркомпроса в 1930 г. говорилось о сопротивлении части населения политике белорусизации. Учитель Петрашень называла белорусский язык «грубым» и «варварским», утверждала, что рано или поздно он будет поглощен русским. На этом основании она заявила, что будет работать только в русской школе. Против белорусизации выступали не только работники учебных заведений, но и служащие окружного суда, рабочие Гомельского железнодорожного узла. Они называли белорусский язык «глупым», «идиотским» и «хамским», считали, что белорусской культуры не существует, и она создается искусственно. В ответ сторонники белорусизации не принимали русский язык в любых его формах, принижали достижения русской культуры. Подобную «кулацкую» и «контрреволюционную» работу проводил преподаватель Гомельского педагогического техникума Коршук. Учителя ряда школ не хотели отвечать на вопросы учеников, заданные по-русски, отказывались выписывать и читать газету «Правда» на том основании, что она выходила на русском языке. ЦК КП(б) Белоруссии констатировал отсутствие в Гомельской области перелома в деле белорусизации, а взятый темп ее проведения недостаточным. Недооценка белорусизации определялась как проявление великодержавного шовинизма старого чиновничества, «затесавшегося» в советский аппарат.⁶²

«Перегибы» белорусизации порой приводили к трагическим последствиям. В Наровле районная учительская конференция в январе 1932 г. лишила звания педагога учителя Кормова. Поводом для этого послужил «паклёп на партыю», который Кормов «зрабiу» осенью 1931 г., обвинив ее в том, что белорусизация проводилась кампанейски, а не как постоянная линия в национальном строительстве. Уроки обществоведения Кормов вел на русском языке, что было квалифицировано как проявление великодержавного шовинизма. На следующий день после конференции (25 января 1932 г.) Кормов покончил с собой, отравившись серной кислотой. Но вместо проявления товарищеского сочувствия учительская конференция расценила гибель коллеги как вылазку классового врага, причем такая оценка была заранее согласована с местным райкомом партии. Потребовалось вмешательство Секретариата ЦК КП(б) Белоруссии для того, чтобы Наровлянский райком снял свое обвинение, а прокуратура БССР отменила решение районной прокуратуры по делу Кормова. Чтобы не допустить подобных перегибов впредь, наркомату юстиции было предложено организовать показательный судебный процесс над виновными в этой трагедии.⁶³

Одним из недостатков идишизации школы, как и ее белорусизации, был административный подход, при котором национальный фон искусственно сгущался. Белорусские власти не были заинтересованы в том, чтобы родители посылали своих детей в русские школы, к чему те часто стремились. Поэтому контингент учащихся формировали по национальному признаку в административном порядке: белорусов отправляли учиться в белорусские школы, евреев — в еврейские и т. д. Отступлений не допускалось. К 1931/1932 учебному году количество еврейских школ в республике возросло с 220 до 230, польских — со 147 до 226, других национальных меньшинств — с 39 до 55, и только число русских школ осталось на прежнем уровне — 84.⁶⁴

Далеко не все родители смирялись с подобным административным вмешательством. Их отказ отдавать детей в национальные учебные заведения квалифицировался как непонимание национальной политики партии, национальная ограниченность. Так в 1932 г. в Борисове родители Якова Рубинчика не получили разрешения определить мальчика в русскую школу. Не желая отдавать Яшу в еврейскую школу, родители оставили его дома, и мальчик два года вообще не посещал школу. Все это время старшие братья и сестры помогали ему заниматься самообразованием. Так продолжалось до тех пор, пока Борисовский городской отдел народного образования не пошел на уступки. Якову было разрешено сдать экзамены экстерном за два класса, и его зачислили в белорусскую школу.⁶⁵ Некоторые исследователи считают, что в 1923/1931гг. в Советском Союзе проводилась принудительная идишизация школы. По данным Юделя Марка, масштабы перевода школ на идиш выглядели следующим образом.⁶⁶

Таблица 8.

Количество школ на идише в СССР
в 1923–1931гг.

При всем том советские еврейские школы можно лишь условно назвать национальными. Их еврейский характер проявлялся лишь через язык обучения. На уроках литературы изучались советские писатели и частично произведения Менделе Мойхер-Сфорима, Шолом-Алейхема и Ицхака Лейбуша Переца. Представление о программе, составе авторов и темах для изучения еврейской литературы можно получить по учебнику, выпущенному в 1933 г. в Минске для педтехникумов и педагогических вузов. Хаим Орланд подготовил для этого учебника раздел о творчестве Менделе Мойхер-Сфорима, Авраам Абчук — об Ицхаке Лейбуше Переце, Моше Кульбак — о Морисе Винчевском, Ноте Лурье — о Давиде Эстельдадте, Перец Маркиш — об Иосифе Бовшовере, Давид Гофштейн — о Давиде Бергельсоне, Арон Кушниров — об Ицике Фефере, Даниэль Меерович — об Изе Харике, а Эзра Фенинберг — о Хаиме Гильдине.⁶⁷ Учащихся не знакомили ни с еврейской историей, ни с культурой, ни с традициями, зачастую занятия проводились с вульгарно-социологических позиций. Наступление еврейских праздников — Рош а-Шана, Йом Кипур, Суккот, Пурим, Песах — давало повод для организации антирелигиозных кампаний и усиления атеистической пропаганды; детям внушали неповиновение родителям. В большинстве случаев еврейские писатели, жившие за пределами Советского Союза, не считались вполне еврейскими. Запрет был наложен не только на тех, кто писал на иврите, но и на известных идишистов. Запрещено было знакомить учащихся с произведениями Моше Лейба Гальперина, Мани Лейб, Ицхака Мангера, Ламеда Шапиро, Исаака Башевиса Зингера, Залмана Шнеура, Моше Надира, Якова Глатштейна, Иешуа и Авраама Лейсиных. Лакуны заполняли изучением еврейского рабочего движения.

По инициативе евсекции началась реформа самого языка идиш, который сделался полем языковых экспериментов. Идиш стремились максимально избавить от гебраизмов, в него вводили международные и славянские заимствования, предпринимали новации в области орфографии. Наконец, самые серьезные перемены в работе школы произошли после постановления ЦК ВКП(б) Белоруссии от 5 сентября 1931 г. о пересмотре учебных программ. Из новых учебников было окончательно изъято все, что имело отношение к еврейским писателям за пределами Советского Союза. Большое внимание было уделено росту технических знаний, улучшению преподавания математики, естествознания и географии. Все учебники на идише были переполнены восхвалениями строительства социализма и сталинского патриотизма, но в них отсутствовали даже слова «еврей» и «еврейский». Советская еврейская школа окончательно утратила свой национальный характер. Она превратилась в общеобразовательную школу с преподаванием «классово выдержанных» предметов на идише.

Главным направлением воспитательной работы была идеологическая закалка учащихся, воспитание нового человека, энтузиаста социалистического строительства, беззаветно преданного делу коммунистической партии. Общечеловеческие ценности и гуманистические идеалы отодвинулись на задний план. Директивные органы требовали применять классовый подход ко всем аспектам школьной жизни. По оценке историка и философа Шимона Дубнова (уроженца Мстиславля), школы на идише не имели ничего еврейского, за исключением языка инструкций. Дети должны были изучать историю большевизма и воспитывать у себя чувство классовой ненависти, даже если в роли «буржуев» выступали их родители. Марксизм в его сталинской интерпретации призван был выкорчевать еврейские корни и заменить собой национальную культуру.⁶⁸

В январе 1931 г. ЦК компартии Белоруссии принял резолюцию «О работе среди учительства», в которой дал характеристику педагогических кадров. В начале резолюции говорилось об улучшении качественного состава педагогов, увеличении среди них выходцев из рабочих, крестьян и бедноты, выпускников советских педагогических учебных заведений, о росте комсомольской прослойки, участии учителей в хозяйственных и политических мероприятиях, в осуществлении программы всеобуча. В заключительной же части резолюции городских учителей упрекали в слабой связи с рабочим классом, а сельских — с батрачеством, в отсутствии ударничества и подлинного социалистического соревнования, в том, что политчистки в учебных заведениях не были поставлены на «принципиальную политическую высоту» и т. п..⁶⁹

Режим относил указанные недостатки главным образом на счет «нэпмановского» окружения, выступал против «идеализации героев», отважившихся на борьбу со «всемогущей ВКП(б)». Характеристика учителей-евреев также была противоречивой. С одной стороны, признавалась их активность в общественной работе, с другой — отмечалось ложное убеждение части еврейских учителей в том, что советская власть не все делает для развития национальной еврейской жизни. В 1929 г. в Бобруйском округе педагоги проявляли откровенное равнодушие к атеистической работе. В Рогачевском районе Исаак Гиндин оставил педагогическую деятельность и стал раввином, Сара Хайкина водила своих учеников в синагогу слушать кантора. В 1930/1933 гг. учителя Орши, Мстиславля и Дубровно участвовали в отправлении религиозных обрядов, пекли мацу и т. д. 18 января 1930 г. Еврейское бюро при ЦК КП(б) Белоруссии подвергло резкой критике состояние преподавания обществоведения в еврейских школах. В принятой резолюции говорилось о несоответствии образования, социального происхождения и идеологических взглядов учителей предъявленным требованиям. В ходе обследования 15-ти еврейских неполных средних школ выяснилось, что педагоги не давали учащимся представления о классовом расслоении деревни, коллективизации, обострении классовой борьбы, «замазывали» роль партии и не вели антирелигиозной работы. Резолюция Еврейского бюро указывала, что этим воспользовались враждебные элементы, которые перенесли классовую борьбу в стены школы и через детей критиковали политику партии, агитировали против Советской власти.⁷⁰

Неоднозначным было отношение учителей к коллективизации сельского хозяйства. В марте 1929 г. руководитель пропагандистской группы ЦК ВКП(б) по Белоруссии Медэн докладывал, что в республике выделились три группы учителей, по-разному относящихся к коллективизации. К первой он отнес реакционных и «прокулацки» настроенных педагогов, которые высказывали свои взгляды открыто и в резкой форме; к другой — «прогрессивно настроенных» учителей, поддерживавших Советскую власть, а к третьей, наиболее многочисленной, «примиренчески настроенных» педагогов, которые вели себя пассивно и отмалчивались.⁷¹ В ноябре-декабре 1930 г. бригада ЦК КП(б) Белоруссии обследовала Дубровенский район, отметив, что учителя еще не полностью приблизились к батрацко-бедняцкой и колхозной массе: «На штурм кулака ня вельмi кiдаюцца».⁷² В Гомельском округе была выявлена группа учителей, негативно воспринявших политику партии в деревне. Учитель еврейской школы «Юнгвальд» Стерлин утверждал, что коллективизация приведет к дальнейшему истощению и обнищанию страны, что Советская власть своими действиями вызывает не только раздражение крестьян, но и протесты из-за рубежа. Стерлин ставил в пример слова Льва Троцкого о том, что нельзя построить социализм в отдельно взятой стране. Учительница Николаева из Ново-Белицы по поводу коллективизации заявляла: «Поморят людей с голоду, все уничтожат, пока чего-нибудь добьются».⁷³ Порой страдали и учителя, бывшие активными сторонниками «революции в деревне». Зимой 1929/1930 г. ударную группу учителей и директоров школ Могилева направили в Княжецкий сельсовет. В деревне Толпечицы один из крестьян внезапно напал на молодую учительницу-еврейку. Волосы у девушки были черные, густые и курчавые. Нападавший схватил их, намотал на кулак, с силой рванул и сорвал скальп. Учительница и вскрикнуть не успела — ее лицо залила кровь, и она упала без чувств. Ударили в набат, прибежали люди, вызвали ОГПУ, пострадавшую отвезли в Могилев, где к вечеру она скончалась.⁷⁴

Работе еврейских школ препятствовал антисемитизм. В 1928 г. Секретариат ЦК КП(б) Белоруссии принял постановление по докладу фракции Центрального правления Союза Белрабпроса (профсоюза работников просвещения БССР) о работе среди учительства. Среди отмеченных недостатков наряду с проявлениями администрирования и невнимания к учителям, «смазывания» классовой линии назывались пережитки шовинизма, антисемитизма и религиозных настроений.⁷⁵ В 1930 г. учитель 3-й школы Могилева Николай Слижков рисовал антиеврейские карикатуры во время проведения антирелигиозной кампании. В 5-й польской школе Могилева группа учащихся при пассивной поддержке учителей травила своего соученика-еврея. При этом от педагогов школы можно было услышать, что обращать внимание на антисемитизм — «не педагогично», а в Хотимском районе учителя ряда учебных заведений утверждали, что евреи «захапали» лучшие места. В школе Быховского района учитель отказался работать вместе с учительницей-еврейкой, бойкотировал ее и натравливал на нее учеников. В Милославицкой, Черневской, Чачевицкой семилетках, в педагогическом и медицинском техникумах Могилева администрация не реагировала на проявления антисемитизма, объявляя его «детской шалостью».⁷⁶ В Ветке Гомельской области еврейским детям кричали вдогонку: «Жыды, жыды чэрцi, скора вам памерцi».⁷⁷ Аналогичные явления отмечались в Паричах, Свислочи, Рогачеве, Бобруйске, Минской, Витебской, Гомельской областях. В Минске заведующий вечерней школой при заводе «Октябрь» М. С. Кардиман ставил на вид учителю К. П. Русецкому, что тот встречался с «жидовками».⁷⁸ Со своей стороны, евреи отвечали на подобные нападки национальной обособленностью. В 1932 г. в местечке Селиба Свислочского района учитель Абрам Генерсон противился браку своей дочери с учителем-белорусом.

О необходимости борьбы с проявлениями антисемитизма говорилось в январе 1930 г. на заседании коллегии Наркомпроса БССР.⁷⁹ Нередко на общей атмосфере пагубно сказывались неумышленные действия. В июле 1932 г. директор Белорусского объединения культтоваров (БАКТ) Любич направил протест в прокуратуру Могилева, где указывались факты принудительной продажи книг в качестве нагрузки к водке. При этом подчеркивалось, что особенно «агiдны» (обидный. — бел.) факт имел место в Лупалово, где в нагрузку к водке белорусу дали еврейскую книгу. Заявитель просил прокуратуру расследовать это дело и привлечь виновных к судебной ответственности.⁸⁰

Противостояние антисемитизму облегчалось тем, что в довоенный период в партийных и государственных инстанциях, на важных хозяйственных и административных должностях БССР работало большое количество евреев. Это объяснялось их высокой квалификацией, образовательным цензом, профессиональным опытом. В 1927 г. среди ответственных работников центральных органов республики евреи составляли: в аппарате земельных органов — 10%, в административных органах — 24,8%, в судебных — 42,1% и в хозяйственных — 49,3%.⁸¹ В 1928–1929 гг. первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии был еврей Ян Гамарник, переведенный затем в Москву на должность начальника Главного политического управления Красной Армии. В январе 1931 — мае 1932 г. в составе бюро районных и городских комитетов КП(б) Белоруссии евреев насчитывалось 20,5%. В 1939 г. внушительным было представительство евреев и в аппарате ЦК Компартии Белоруссии. В Особом отделе ЦК из 26 человек 14 были евреями и только 8 белорусами; в отделе руководящих партийных органов ЦК из 27 человек 11 были евреями и 12 белорусами; в промышленно-транспортном отделе из 6 человек — 4 еврея и 2 белоруса, в отделе пропаганды и агитации — 3 еврея, 4 белоруса и 2 русских.⁸² Секретарями Могилевского, Минского, Гомельского, Пинского, Барановичского, Витебского и Вилейского обкомов партии были Яков Горелик, Хана Ривкина, Юда Гутнер, Арон Соркин, Хаим Столин, Яков Гинзбург, Борис Перочинский. Заместителем председателя СНК БССР был Исаак Черный, наркомом местной промышленности — Яков Каган, наркомом промышленности строительных материалов — Исаак Кунин, председателем Радиокомитета БССР — Моисей Хасин, заместителем наркома юстиции республики — Лев Коган, заместителем наркома торговли — Давид Гелин, заместителем прокурора БССР— Гинзбург, заведующим военным отделом ЦК ЛКСМБ — Эпштейн и т. д. Эти люди, как правило, болезненно воспринимали проявления антисемитизма и на своем уровне противодействовали ему.

К середине тридцатых годов развеялся миф об исключительном характере законов экономической жизни при социализме. Провалом закончились политика сплошной коллективизации сельского хозяйства, гигантомания в промышленности и надуманная культурная революция. Волюнтаризм в экономике привел к голоду и хозяйственной разрухе, стремительному падению жизненного уровня населения. Первой, кто осознал настоящие причины этого, была интеллигенция и ее самая массовая часть — учительство. Стараясь предупредить возможные разоблачения, режим решил нанести упреждающий удар. Среди тех, по кому он был нанесен, оказались и еврейские педагоги. В одном из документов Наркомпроса при характеристике учительства республики утверждалось, что хотя группировки еврейской интеллигенции отражали существующее разделение интеллигенции белорусской, однако национальный демократизм у евреев «отливался» в форму сионизма. Отмечалось недовольство учителей тяжелым экономическим положением еврейского местечка и «своеобразная тоска» некоторых педагогов по еврейской государственности. Органам народного образования вменялось в вину то, что они вовремя не развернули большевистской критики и самокритики, не вскрыли своевременно «враждебные гнезда» и не противодействовали скрытым противникам Советской власти.⁸³

Быстрый упадок советской школы на идише в Белоруссии начался в 1935–1937гг. Почти все проявления еврейской культурной жизни были объявлены националистическими. Русификация учебных заведений подавалась как образец пролетарского интернационализма. Гонениям подвергли деятелей еврейской культуры и искусства, ученых, экономистов, военных, включая и работников еврейской секции при ЦК Компартии Белоруссии. В обстановке психоза и шпиономании ломались судьбы тысяч людей. Соученика Григория Релеса на комсомольском собрании школы спросили, кто такой Сталин, и четырнадцатилетний подросток ответил, как понимал: «Заведующий Советской властью». Этого оказалось достаточно, чтобы его исключили из комсомола и выгнали из школы. Доносительство было объявлено добродетелью. Учащиеся должны были верить, что, поступая таким образом, они делают дело, необходимое для блага страны, партии и лично Сталина. В отчете Наркомпроса БССР «О троцкистско-зиновьевских контрреволюционных вылазках среди учителей и учащихся в 1935/1936 гг.» приводились сведения о том, что ученица седьмого класса Каркалецкой школы Дриссенского района Павлова расшифровала аббревиатуру МТС (машинно-тракторная станция), как «могила товарища Сталина»; Исаака Мироновича исключили из Витебского педагогического института за то, что он защищал «контрреволюционных подонков», утверждая, что Лев Троцкий и Григорий Зиновьев были лучшими друзьями Ленина. Студента третьего курса БГУ Арона Кацнельсона исключили из университета за то, что он разносил «поклепнические» сплетни о причинах смерти жены Сталина Надежды Аллилуевой, а студентку первого курса Эстер Кацман — за то, что она защищала своего «мужа-троцкиста». Студента третьего курса химического факультета С. М. Шеймана расстреляли как контрреволюционера. Пострадали директора еврейских неполных школ: Григория Мезита, работавшего в Кармовичах Лиозненского района Витебской области, освободили от занимаемой должности за то, что он осмелился выступить против изъятия из библиотеки запрещенной литературы и ставил «троцкистские» патефонные пластинки в учительской; Александра Быковского из Махновки Оршанского района сняли за восхваление Троцкого как идеолога пролетарской революции. Репрессиям подверглись руководители ряда педагогических техникумов и отделов наробраза, в том числе директор Полоцкого техникума Менделевич, Слуцкого — Эскин, Могилевского — Печатников, заведующие районными и городскими отделами наробраза Нодельман (Пуховичи), Лемец (Сенно), Савика (Ветрено) и другие.⁸⁴

Для закрытия еврейских школ использовался такой прием, как выражение недоверия евреям-педагогам. Поводом для этого служило социальное происхождение, прошлая политическая деятельность, религиозные убеждения, связи с заграницей и т. п. В июле 1938 г. в докладе заведующего отделом народного образования Минска говорилось, что в 8 еврейских школах города из 148 преподавателей 35 человек были связаны с Польшей, Литвой, Германией и Англией, 38 человек — с Палестиной. Бундовцами и сионистами были названы 5 учителей, у 26 учителей родители в прошлом имели отношение к торговле, а у 6 — были раввинами.⁸⁵

Главное управление литературы и издательств (Главлит) БССР подготовило в 1937 г. огромный (110 страниц) список литературы, подлежащей изъятию из библиотек общественного пользования, учебных заведений и книготорговой сети. В нем фигурировало 1 595 названий книг и журналов, выпущенных в РСФСР, 399 — в БССР, 253 — в УССР, а также 37 произведений на идише и 11 на польском языке. Изымались все без исключения книги таких авторов, как Л. Авербах, А. Айхенвальд, К. Берман-Юрин, Я. Бронштейн, И. Вардин, А. Волобринский, Я. Дребнис, Х. Дунец, Г. Зайдель, Г. Зиновьев, Л. Зискинд, Л. Каменев, Н. Ленцнер, М. Лурье, Р. Пикель, И. Рейнгольд, К. Радек, Г. Сокольников (Бриллиант), С. Розенблюм, Л. Троцкий, Б. Фельдман, Фриц Давид (Круглянский), Ц. Фридлянд, Е. Цейтлин, Р. Эйдельман, И. Харик, И. Якир — всего 266 авторов. Опасными были признаны произведения, которые еще недавно рекомендовались к изучению в учебных заведениях, в сети партийной учебы и политического просвещения, ставились в пример другим авторам. Запретными стали: С. Агурский, «Революционное движение в Белоруссии» (Минск, 1925); С. Вольфсон, «Исторический материализм» (Минск, 1931); Ю. Дардак и Ю. Дорофеев, «Классовая борьба в школе» (Минск, 1933); Алесь Кучар, «Великая перестройка» (Минск, 1931); Ю. Майзель и М. Шаповалов, «Краткий очерк истории КП(б)Б» (Минск, 1929); Оликер и Розенблюм, «Очерки истории комсомола Белоруссии» (Минск, 1926) и др..⁸⁶

1938 год стал роковым для школы на идише. В газетах появились сообщения о том, что родители перестали отдавать детей в национальные школы, и классы этих школ опустели. Еврейские школы действительно ощущали недостаток учащихся, и причин этому было несколько. В еврейской школе приходилось изучать идиш, белорусский, русский, а в старших классах еще и английский, немецкий или французский. Скоро выяснилось, что внимания русскому языку уделялось недостаточно. Часть родителей была настроена прагматично и считала более перспективным, чтобы их дети получали образование в русских школах и затем могли продолжить образование за пределами БССР. Они видели, что к концу 1930-х гг. различие между школами еврейскими, русскими и белорусскими свелось только к языку обучения. Другая часть родителей продолжала настаивать, чтобы их сыновья и дочери получали образование на идише, которым они пользовались традиционно в своем кругу. Ликвидация иудаизма, осуждение традиций и уклада еврейской национальной жизни, запрещение иврита — все это неизбежно сказывалось на состоянии школы. Агитация за посылку детей в еврейскую школу считалась опасным «уклоном». Лучшие учителя стали покидать школу, начальные классы все больше пустели. Аналогичные процессы охватили и дошкольные учреждения. Весной 1937 г. газета «Дер Эмес» опубликовала отчет из Бобруйска о преобразовании в городе еврейских детских садов в белорусские и русские.⁸⁷ Это сообщение можно считать показательным, учитывая, что по переписи 1939 г. в Бобруйске проживало 26 703 еврея, или 37,7% всего городского населения, а в обыденном сознании Бобруйск закрепился как еврейская столица Белоруссии. Подобное происходило и в Минске, где еврейское население составляло 70 998 человек, или 29,7%, в Гомеле — 40 880 человек (29,4%), в Витебске — 37 095 человек (22,2%), в Могилеве — 19 715 человек (19,8%) и других местах.⁸⁸ Вскоре Бюро ЦК КП(б) Белоруссии приняло постановление «О реорганизации еврейских детских садов и особых еврейских групп в белорусских детских садах в белорусские».⁸⁹

Летом 1938 г. Народный Комиссариат просвещения принял к исполнению решение ЦК Компартии республики от 3 июля 1938 г. —«О реорганизации еврейских школ в Белоруссии в белорусские школы».⁹⁰ Под предлогом излишка преподавателей на идише Витебское еврейское педагогическое училище слили с Минским и вовсе расформировали. Так же обстояло с национальными отделениями в педагогических институтах и Белгосуниверситете.⁹¹ Достоверная статистика о работе еврейской школы в Советском Союзе после 1935 г. не публиковалась, и о наличии национальных школ можно судить только по отрывочным и противоречивым сообщениям прессы. Московская «Дер Эмес» в 1937–1938 гг. писала о закрытии еврейских школ, но в то же время призывала готовиться к новому учебному году.⁹² В июне 1938 г. эта газета рассказывала о системе народного образования в Белоруссии, а в июле поместила репортаж, в котором главное внимание обращалось на малочисленность еврейских классов. Как пример приводился Бобруйск, в котором школы на идише посещало 400 учеников, а в первые классы пришло всего⁹³ 26. Вместе с тем в Бобруйске, Быхове, Витебске, Гомеле, Минске, Житковичах и ряде других мест родители не допустили реорганизации еврейских школ, и школы приступили к работе в 1938/1939 учебном году. В некоторых местах (Осиповичи, Мозырь, Гомель) еврейские школы продолжали работать до окончания 1939 г., как и еврейские детские дома в Могилеве, Бобруйске, Борисове, Полоцке и Речице. Однако к началу января 1940 г., по данным Наркомпроса, в восточной части республики уже не осталось ни одного еврейского учебного заведения.⁹⁴

В целом, причины упадка и ликвидации советской школы на идише в Белоруссии, как и в других союзных республиках, были неоднозначными. Борьба против еврейского национализма, белорусского «национал-демократизма», принудительной белорусизации и форсированной идишизации привела к широкому распространению русскоязычных школ. Многие учителя, завучи, учебные мастера и директора еврейских школ были обвинены в сионизме, «бундизме» и уволены. Других арестовывали, как врагов народа по обвинению в троцкистско-зиновьевской оппозиции, «правом уклоне», как шпионов иностранных разведок, саботажников и уклонистов от генеральной линии партии. Еврейское образование фактически было лишено национального содержания, а идиш как язык обучения перестал устраивать многих родителей, которые отдавали предпочтение более перспективному русскому языку.

Вслед за школой наступил черед других учреждений культуры. Упразднялись еврейские творческие союзы, закрывались газеты и журналы на идише. Во второй половине 1937 г. были закрыты «Дер юнгер арбетер» и «Дер юнгер ленинец», прекратился выпуск бюллетеня еврейского сектора Академии наук БССР «На фронте науки» и Лингвистического сборника, а в январе 1938 г. был закрыт еврейский отдел Государственной библиотеки им. Ленина. В 1940 г. вышли из печати всего 8 изданий художественной литературы на идише. Накануне советско-германской войны из 199 периодических изданий, выпускавшихся в республике, на белорусском языке выходили 149 и только два на идише («Октябрь» и «Штерн»). По ложным обвинениям были осуждены Яков Бронштейн, Моисей Кульбак, Рувим Выдра, Изи Харик, Самуил Агурский, Хаскель Дунец, Юрий Дардак и другие. Репрессии затронули сотрудников еврейского отдела Института белорусской культуры и еврейского сектора Академии наук Белоруссии, преподававших в разных учебных заведениях: Арона Волобринского, Шолома Гольдберга, Льва Гольмштока, Льва Домосека, Иехеля Равребе, Макса Эрика, Гилеля Александрова, Якова Рубина, Хану Либман, Владимира Гессена и многих других. Большинство из них были расстреляны или погибли в сталинских лагерях. Исподволь в сознание населения внедряли убеждение, что почти каждый творческий работник-еврей в душе сионист.

Вместе с тем репрессии в Белоруссии не носили сугубо антиеврейского характера. Определяющим моментом являлось не национальное происхождение, а служебное положение, должность, место в партийной и советской номенклатуре. Наряду с работниками культуры и народного образования пострадали представители всех слоев населения. Только с июня по сентябрь 1938 г. силами третьего отдела Управления Госбезопасности БССР было репрессировано 6 530 человек. В статистических сведениях органов НКВД эти люди проходили как шпионы и диверсанты, агенты польской, латвийской и немецкой разведок, сионисты и бундовцы. Национальный и профессиональный состав арестованных в июне—сентябре 1938 г. 524-х членов Компартии Белоруссии выглядел следующим образом.⁹⁵

Таблица 9.

Количество репрессированных
членов КП(б)Б за июнь-сентябрь 1938 г.

Еврейского происхождения многих арестованных было достаточно для обвинения в сионизме и бундизме. Другая часть евреев — бывшие работники советских учреждений, школ, отделов народного образования и просвещения — подвергалась арестам по общему обвинению в троцкизме, национал-фашизме, меньшевизме и т. п. Всего по БССР начиная со второй половины 1937 г. по 1 июня 1938 г. было репрессировано 2 570 участников «объединенного антисоветского подполья». Из них: 376 человек «троцкистов и зиновьевцев», 177 «правых», 138 «национал-фашистов», 585 «эсеров», 198 «бундовцев», 27 «сионистов», 7 «меньшевиков», 1 015 «церковников и сектантов», 57 «клерикалов». В 1937–1938 гг. органы НКВД «вскрыли и ликвидировали» в Белоруссии бундовско-сионистскую организацию, которую «возглавлял» редактор газеты «Октябрь», «агент» польской и литовской разведок Ошерович. Следствие «установило» в Минске существование нелегального комитета Бунда в СССР, куда входили Вайнштейн, Киппер, Либерберг, Литваков, Шпрах, Фрумкина и другие.⁹⁶

Учителя школ находились под постоянным контролем. 25 июня 1938 г. руководство НКВД республики сообщало в Москву, что в результате тайной проверки был выявлен компрометирующий материал на 266 (из общего числа 1 057) школьных педагогов Минска как носителей антисоветских взглядов или выходцев из социально-чуждых слоев населения. В Полесской области такой материал был составлен на 274-х учителей, в Борисовской — на 41, в Гомельской — на 98, в Витебской — на111. При этом национальная принадлежность учителей не уточнялась. Как следует из документа, вредительством нередко признавались недостатки в учебной работе, устранение которых не всегда зависело от педагога.⁹⁷

Необоснованное закрытие еврейских школ вызвало протест родителей и части интеллигенции, работников культуры и писателей. В начале 1939 г. члены еврейской секции Союза писателей БССР Гирш Каменецкий и Зелик Аксельрод посетили первого секретаря ЦК Компартии республики Пантелеймона Пономаренко и добивались от него отмены решения о ликвидации школы на идише.⁹⁸ С одной стороны, это свидетельствует об их большом гражданском мужестве, а с другой — о полной неосведомленности. Ликвидация национальных школ была спланирована в Москве и осуществлялась последовательно во всех союзных республиках. Пономаренко, называвший себя «солдатом партии», был не архитектором, а исполнителем этой линии. Наступление на национальную школу было задумано как начало форсированного решения национального вопроса. Считалось, что при строительстве социализма в отдельно взятой стране не важно, каким языком пользоваться. Более того, унифицированный язык, роль которого отводилась русскому, был намного удобнее.

Упразднение еврейской школы было временно приостановлено осенью 1939 г. Советский Союз по договоренности с Германией оккупировал восточную часть Польши, в состав которой с 1920 г. входила Западная Белоруссия. Сразу преобразовать национальные школы в западных районах было невозможно. Новые власти провозгласили политику национального возрождения и культурного развития для всех народов, страдавших от дискриминации польского режима. В декабре 1939 г. ЦК КП(б) Белоруссии принял постановление «О мероприятиях по организации народного образования в западных областях БССР»⁹⁹ В срочном порядке созывались уездные и окружные учительские конференции. На работу в районы Бреста, Барановичей, Гродно, Белостока направили 697 человек, которые должны были определить язык преподавания в школе.¹⁰⁰ О том, как это делалось, свидетельствует Яков Марголин. В 1939 г. его командировали в Лиду для организации перевода школ на советские учебные планы и программы. Местные учителя встретили Марголина недружественно и собирались бойкотировать. Большинство еврейских школ в Лиде работали не на идише, а на иврите. Значительное место в учебных программах уделялось еврейской истории, традиции и литературе на иврите. Марголин вспоминал, что советские чиновники запретили пользоваться ивритом, распорядились открыть школы в субботу и проводить в них занятия. Не подчиниться — означало вызвать репрессии и аресты. Поэтому в школу учителя и учащиеся приходили, но писать на уроках они категорически отказывались. Первое время власти вынуждены были закрывать на это глаза, но постепенно сила взяла верх, и ивритские школы превратились в идишистские.¹⁰¹ Многие еврейские дети были определены на учебу в нееврейские школы. В 1939/1940 гг. в Пинском округе работали 486 белорусских школ, 9 польских и всего 20 школ на идише, хотя более половины населения края составляли евреи.¹⁰²

Для подготовки учителей из местного населения были открыты педагогические училища в Бресте, Белостоке, Гродно, Молодечно, Пинске, Новогрудке и в дополнение к ним — два педучилища (в Лиде и Волковыске), готовивших воспитателей для детских садов и яслей. В Белостоке приступил к работе новый педагогический институт. В феврале 1941 г. Наркомпрос БССР объявил набор на шестимесячные курсы с целью восполнить недостаток учителей для вновь открытых еврейских начальных школ. На этих курсах планировалось подготовить 150 учителей для еврейских школ на западе республики. Они должны были приступить к работе в 1941/1942 учебном году. Курсы предполагалось провести в Пинске, для слушателей выделялись средства на питание и жилье. Энергичные меры предпринимались для обеспечения школ учебниками, пособиями и учебной литературой.¹⁰³ Наиболее значимым центром подготовки учителей должен был стать факультет идиша при Виленском университете, который возглавил известный идишист Ноах Прилуцкий. Программа обучения была рассчитана на пять лет и включала изучение истории еврейского народа, фольклора, фонетики, грамматики, стилистики и морфологии языка идиша, истории еврейской культуры, истории еврейского театра и искусства. Весной 1941 г. на курс приняли 35 студентов, среди которых были выпускники гимназий на идише, иврите, польском и литовском языках. Ожидалось, что в следующем учебном году количество студентов достигнет нескольких сотен, включая абитуриентов из Белоруссии и Москвы.¹⁰⁴

Стандартные советские учебники по физике, химии, естественным наукам, геометрии были срочно переведены на идиш и отпечатаны вне очереди в типографиях Минска и Киева. Прежние учебники, использовавшиеся в упраздненных еврейских школах восточных областей БССР, были переизданы. В июне 1941 г. было объявлено о подготовке к изданию на идише Краткого курса истории СССР и Русско-еврейского (идиш) словаря для начальной школы, сообщалось о подготовке новых учебников по истории древнего мира, средних веков, новой истории и истории СССР.

Программы напоминали те, которые использовались в республике до 1938 г. При этом изучение еврейской истории, основ иудаизма и иврита полностью исключалось. Единственным еврейским предметом оставалась литература, подававшаяся в советской интерпретации. Несмотря на большое сходство, учебные программы для новых школ все же несколько отличались от тех, которые существовали в БССР до 1938 г. В 1939/1940 г. эти школы еще не имели новой программы по литературе для 5–10 классов, и в девятом классе школьники изучали произведения Шолом-Алейхема и Переца, а в десятом — Бергельсона «Baim Dneper».¹⁰⁵ В целом картина общеобразовательных школ по языкам обучения в этом регионе БССР выглядела следующим образом.¹⁰⁶

Таблица 10.

Национальный состав средних учебных заведений
Западной Белоруссии в 1940 г.

Своеобразной реакцией на политические перемены в Западной Белоруссии стали известные трения на национальной почве между еврейскими и нееврейскими учащимися. Об этом, в частности, сообщалось в докладной записке секретарю Барановичского обкома КП(б) Белоруссии от 10 мая 1940 г. В документе говорилось, что в бывшей гимназии Несвижа дети поляков держались обособленно от белорусских и еврейских школьников; в Дятловском детском доме воспитанники-поляки избивали своих сверстников белорусов и евреев, в школе ФЗО № 23 Пинска ученики-евреи называли польских учащихся «польскими собаками», в то время как поляки и белорусы называли евреев «жидюгами». В декабре 1940 г. подростку-еврею в общежитии ФЗО во время сна нарисовали на лице крест и забили в уши бумагу.¹⁰⁷

После воссоединения БССР часть интеллигенции предприняла попытку убедить власти в необходимости существования еврейской школы на всей территории республики. В ноябре 1939 г. еврейские писатели Зелик Аксельрод, Эля Каган и Григорий Березкин обратились в ЦК КП(б) Белоруссии с просьбой возобновить работу не только еврейской школы, но и секции идиша при Академии наук. В их письме шла речь о том, что в западных областях существовали многочисленные еврейские школы, накопившие ценный опыт, который следовало сохранить для всего белорусского еврейства. Писатели выражали опасение, что в противном случае круг читателей на идише будет неуклонно сокращаться и под угрозой окажется само существование советской литературы на идише, что не соответствовало интересам партии.¹⁰⁸ Действительно, если в 1926 г. идиш называли родным языком 72% советских евреев, то к 1939 г. — только 41%.¹⁰⁹ Однако эта инициатива, как и многие другие, была оставлена без внимания. По сведениям Юделя Марка, в 1940 г. группа родителей учащихся из Минска была даже сослана за подачу петиции о сохранении там единственной еврейской школы.¹¹⁰

Накануне советско-германской войны периодическая печать не только Белоруссии и Украины, но и Литвы, Латвии, Эстонии, Молдавии, включенных в состав СССР в 1940 г., писала об оживлении еврейских национальных учреждений, о публикациях исследований по еврейской истории, но не писала о школе.¹¹¹ Новые еврейские школы, даже лишенные иврита, традиции и переведенные на советские программы, не могли просуществовать долго. Власти опасались, что учебные заведения станут центром противостояния режиму в его политике ликвидации еврейской культуры и насаждения национального нигилизма. Педагоги и учащиеся, сионистски настроенная молодежь Западной Белоруссии, несмотря на запрещение своих многочисленных организаций и клубов, не прекратили своей деятельности. Влияние их на восточные районы БССР было опасно. В целом, в 1940 г., по подсчетам Якова Лещинского, школу на идише в Советском Союзе посещали от 85 000 до 90 000 учащихся, или 20% всех еврейских детей школьного возраста. Из них 25 000 учились в БССР, 50 000 в УССР, 3 000 в Биробиджане, 3 000 в Крыму, 5 000 в РСФСР и примерно 14 000 в других регионах СССР.¹¹²