Человеческое общество нуждается в организованной власти. «Молись за благополучие царства, ибо если не страх перед ним, люди живьем пожирают друг друга». Рабби Ханина Сган-ха-Коханим, которому принадлежит это высказывание, приводимое в талмудическом трактате «Авот», занимал один из высочайших постов в жреческой иерархии в последний период существования Второго Храма. Как следствие, он пользовался значительными привилегиями и, выражаясь сегодняшним языком, «получал материальную выгоду» от храмовой службы. Ему довелось стать свидетелем разрушения Храма в 70 году н.э., и уже поэтому он не мог испытывать личных симпатий к римлянам, лишившим его положения в обществе, полномочий, источников дохода.

Тем не менее, рабби Ханина говорит о «царстве», подразумевая всякую власть вообще, включая ненавистную его современникам власть римского императора. Без власти – хаос, кровавая бесовщина, люди живьем пожирают друг друга. Самые высокие человеческие идеи, самые вдохновенные помыслы оборачиваются в дезорганизованном, неуправляемом социуме ударом кинжальщика и всеобщим остервенением. Великое восстание против Рима, начавшись как национально-освободительная война, превратилось в войну гражданскую, завершилось чудовищным поражением и оставило по себе тяжелую память у духовных вождей еврейского народа. Многие из них соглашались с рабби Ханиной в том, что даже бездушная власть предпочтительна одухотворенной анархии.

Общество нуждается в организованной власти и находит различные пути для того, чтобы сделать ее легитимной. Династическое правление было основано на представлении о царе как помазаннике Божьем, воля которого является источником всех полномочий – по нисходящей от престола иерархической лестнице, вплоть до последнего околоточного.

Во многих культурах этот «источник» поднимался еще выше, и монарх становился попросту богом. Таковым считали японцы своего императора вплоть до 1945 года, когда американцы, желавшие навязать побежденной державе безопасное для окружающих представление о власти, потребовали, чтобы Хирохито публично признался: «Я – не бог». Выполнение этого требования было не менее важным условием капитуляции, чем прекращение военных действий и создание постоянной базы вооруженных сил США на острове Окинава. Несколько тысяч японцев вспороли себе животы, не выдержав бога, но остальные кое-как приспособились и даже произвели из своей культурной среды самобытное направление экзистенциализма.

Однако японский пример адаптации к новым условиям – скорее исключение из правила, чем правило как таковое, причем и этот пример нуждается в многочисленных оговорках. Во всяком случае, имитативный характер демократии угадывается в Японии острее, чем где бы то ни было, порождая разноречивые предположения о том, какова реальная природа власти в этой стране. Вполне вероятно, что ответ на этот вопрос станет когда-нибудь фундаментальным сюрпризом для политологов и экспертов.

Новое европейское сознание, отвергнув божественную монархию, перевернуло картину мира, сделав источником полномочий государственной власти волю свободного Гражданина. «Перевернутый» мир не струится сверху, а произрастает снизу, чтобы отразить себя на себя самого выстроенной в высотах Конкордией. Обусловленная этим система правления именуется «демократией», и она неслучайно пробуксовывает там, где искомого Гражданина никогда не существовало. В отсутствие такового не может быть легитимного начала у власти, даже если о ее благополучии радеют американские легионы, явившиеся в Ирак, чтобы осчастливить местное население демократическими дарами.

Взгляд в сторону

Сегодняшняя ситуация в Ираке говорит сама за себя: США предложили стране конституцию и всеобщие выборы, которые автоматически гарантируют власть шиитскому большинству. Казалось бы, шиитам только дождаться 30 июня, и они впервые – впервые за долгие века! – станут законными властителями в Ираке. Но события последних недель показали, что шииты не хотят власти. Они хотят убивать американцев и делают это с веселым религиозным восторгом – вопреки всякой логике, вопреки всем расчетам Белого дома, вопреки заклинаниям собственного руководства, не сумевшего распознать в Моктаде ас-Садре истинного выразителя настроений шиитской общины.

Американцы, пожертвовав ради шиитов своим союзом с суннитской элитой, обеспечившим им возможность сравнительно легкой победы, оказались в полнейшей растерянности. Они пошли на серьезный политический риск, отдав предпочтение шиитскому большинству, и вместо признательности получили в ответ «интифаду». Где тот Гражданин, который, трижды поклонившись Аллаху, захочет играть по предложенным ему демократическим правилам? Который сделает свою волю легитимным источником полномочий государственной власти? Не нашлось такового в Фаллудже и в ан-Наджахе. Плачет стратегия Вашингтона горькими, кровавыми слезами.

В сущности американцы стоят сейчас перед все более очевидной необходимостью реколонизации мира, который стал слишком мал и опасен для местного волюнтаризма, играющего с огнем под прикрытием национального суверенитета. Но осознать подобную необходимость американцам непросто. Во-первых потому, что они полтора столетия клеймили «неисправимую алчность старых колониальных держав», представляясь – и действительно полагая себя – альтернативной, нравственной силой, несущей освобождение народам. Во-вторых, согласившись стать новой «британской империей», США не могут остаться такой же страной, какой они являются в настоящее время. Им понадобится в этом случае двухмиллионная армия и, что еще важнее, готовность признать свою власть в Поднебесной функцией силы.

Двухмиллионная армия? В социально-экономическом плане эта задача посильна Соединенным Штатам, ведь численность американского населения составляет сегодня почти 300 миллионов человек. Но создать такую армию можно лишь со введением обязательного воинского призыва. Кое-кто из сенаторов в Вашингтоне уже говорит об этом, однако в целом американское общество пока не готово к подобному развитию событий. Милитаризация пугает его сильнее, чем рушащиеся небоскребы на Манхэттене. Пока – сильнее.

Во всяком случае, в Ирак американцы явились под лозунгом насаждения демократии – более симпатичным, чем откровенно возвещанная реколонизация, но абсолютно невоплотимым в действительность. Этот лозунг настолько нелеп, что весь мир пытается разгадать его истинную подоплеку, полагая, что у американцев имеется какой-то другой, замаскированный замысел, применимый к конкретным условиям Ближнего Востока.

До настоящего времени США ничего не сделали в подтверждение этой гипотезы. Они всеми силами уверяют нас, что «демократия» провозглашается ими всерьез, как реальная программа действий в Ираке. Всерьез?.. Ну что ж, ищете Гражданина в Фаллудже. В Европе он родился из бесчисленных войн, религиозных исканий, напряженной работы мысли, бюргерской дисциплины, созидательной этики мещанина, «двух небитых поколений», осознанного как священная данность человеческого достоинства. В Японии – помогли две атомных бомбы. Произвести Гражданина в Ираке, сообразуясь с жесткими сроками президентской кампании в США, можно разве что средствами генной инженерии.

Царство условностей

Впрочем, Ирак здесь возник как случайное отклонение от темы, речь вообще не о нем. Система общественного управления, которую все мы привычно называем «демократией», сталкивается со значительными трудностями даже там, где Гражданина привычно считают своим соплеменником. Он, конечно, родился в Европе и освоил огромные пространства по всему свету, но жив ли он до сих пор? Не повредился ли разумом от просмотра мультфильмов, компьютерных игр, ритмичных теледискуссий, «политических технологий»? И, даже если он жив, по плечу ли ему сегодняшние проблемы, обусловленные общепризнанным усложнением Мира?

Нам с каждым днем все труднее рассчитывать на правомерность коллективных человеческих решений, принимаемых демократическим способом, то есть простым большинством голосов, на их адекватность наиболее сложным проблемам капитального мироустройства, техногенной среды и т.п. Ситуация становиться только сложнее и безнадежнее оттого, что обсуждение этих проблем ведется, по большей части, в тесных рамках политкорректности и в нервическом ритме популярных телепередач. Но допустим, что принятие ответственных решений Гражданином все еще остается возможным – по крайней мере, там, где необходимый нам Гражданин доказанным образом существует.

Используемая при этом система организации общества содержит в себе не меньше условностей, чем отвергнутая европейским сознанием династическая монархия, в которой функцию первоисточника полномочий выполняла Божественная воля. Например, конституция США была принята в 1787 году, когда все население тринадцати американских штатов, направивших своих представителей на Конвент в Филадельфию, не превышало четырех миллионов человек. Может ли этот документ оставаться сакральным началом власти сегодня, когда в США имеется множество городов с более многочисленным населением? Когда уровень сложности обсуждаемых и решаемых проблем превосходит любые фантазии отцов-основателей?

Может, если политическая культура общества развита в нужной мере и не допускает слишком смелых экспериментов, чреватых делегитимацией власти. Человеческий ум способен аннулировать любую условность; справившись с помазанием на престол, он без труда расправится с конституцией и со всеми ее порождениями, буде обретет желание к тому.

Такому желанию мешает окрепнуть некий инстинкт, воспроизводящий предостережение рабби Ханины о скором и неизбежном поедании друг друга живьем, однако этот инстинкт недостаточен сам по себе. Он требует еще и умения делать выводы, оценивать ситуацию, просчитывать последствия тех или иных шагов, то есть всего того, что в применении к обсуждаемой нами теме называется политической культурой.

О прямой демократии

Именно в этой области Израиль совершил за последние годы немало опасных телодвижений. Смело экспериментируя над действующей в стране избирательной системой, Кнессет сначала ввел прямые выборы премьер-министра, а затем, испытав это новшество трижды, вернулся к нормальной парламентской демократии. Восстановление прежней системы было, безусловно, правильным шагом, и, оглядываясь назад, нельзя не поразиться тому, с какой лихостью, в каком несусветном угаре ставился здесь злосчастный эксперимент с прямыми выборами премьера.

Вопрос о проведении всенародного референдума по тому или иному проекту соглашений с арабами несколько раз обретал актуальное политическое звучание в последние годы. Когда действия исполнительной власти заставляли предположить, что ею утрачены все тормоза и ориентиры, апелляция к прямой демократии могла показаться последним стоп-краном. В отсутствие иного аварийного механизма было трудно сказать, что этот стоп-кран никуда не годится, что он не может собой заменить разумного машиниста, что он быстрее сбросит нас под откос, чем нарушение правил вождения.

И, тем не менее: референдум – дурное средство. Будучи антитезой представительной демократии, которая передает полномочия граждан выборным органам власти, он требует невозможного: чтобы каждый его участник поставил себя на место Властителя. Но можно ли «поставить» себя на это место, не находясь там в действительности? Не имея доступа к той информации, которой располагает Властитель, не ощущая на своих плечах реального груза ответственности?

Кажется весьма вероятным, что, не будь Ариэль Шарон главой израильского правительства, он возглавил бы лагерь противников «одностороннего отделения». В пользу такого предположения можно привести бесчисленное количество цитат из самого Шарона, причем свежих цитат, не покрывшихся плесенью (или патиной) за давностью лет. Так, в 2003 году, накануе последних выборов в Кнессет, он называл господина Мицну политическим новобранцем, упирая на то, что разумный политик не может носиться с идеей «одностороннего отделения».

Что из этого следует для рядового участника референдума? Что он должен голосовать, как премьер-министр Шарон или как гражданин Шарон? Но ведь участник референдума премьер-министром не является, и если сам Ариэль Шарон не может разобраться со своими ипостасями, то этого не сделает за него рядовой голосующий.

Референдум, как правило, откровенная фикция. Если правительство пришло к определенному решению, его не останавливает отрицательный вердикт плебисцита. К примеру, во многих европейских странах вопрос о присоединении к Евросоюзу решался с помощью референдума. В ряде случаев большинство голосовало «против», и что тогда делалось? Через год проводился новый референдум, выносивший нужное правительству решение.

Этот факт объяснить нетрудно. Гражданин, делегируя свои полномочия выборной власти, в самом деле отказывается от них. Он вручает ключи от своей машины профессиональному водителю и не просит о том, чтобы ему дозволялось рулить, нажимать педали или дергать «ручник», когда кошка перебежит дорогу. Если ему не понравится этот водитель, он поменяет его на ближайшей станции, в соответствии с условиями контракта. Гарантированное соблюдение этих условий представляется важным гражданину, но вести машину он доверяет водителю.

Когда водитель взывает к прямой демократии, то есть просит хозяина машины порулить на опасном спуске, тот, конечно, польщен доверием, но не очень-то рад возможности доказать свое мастерство (для того он и нанял опытного водителя, чтобы не рулить самому). Но допустим, что хозяин машины кое-как вырулил вправо и вздохнул с облегчением, ожидая заслуженной похвалы из уст профессионала. Вместо этого он слышит упреки: «Почему ты свернул направо, когда нужно было налево? Ведь мы теперь мчимся к пропасти!».

Вскоре эксперимент повторяется, и теперь водитель дает понять, что рулить будет он сам, а от хозяина машины требуется лишь поддерживать его руки, чутко следуя каждому их движению и радостно улюлюкая: «Налево! Налево!». Напуганный строгим выговором, мокрым асфальтом и предупреждением о пропасти, он, конечно же, выполнит распоряжение водителя, лишь бы добраться до станции целым и невредимым.

Если правительство хочет в Евросоюз и спрашивает своих граждан только для видимости, они в конце концов проголосуют нужным правительству образом. Не поняли с первого раза – поймут со второго. То же самое относится к любому практическому решению, выносимому на референдум. Продолжая метафору, можно сказать, что прямая демократия не определяет направление движения, но существенным образом угрожает его безопасности. В хранимой горами, банкирами и нейтралитетом Швейцарии эта штука как-то работает, но не всех Господь наделил сегодняшним благополучием швейцарцев.

Состоявшийся референдум

Ариэль Шарон с треском проиграл внутрипартийный референдум в Ликуде. Предложенный им политический план отвергнут шестидесятипроцентным большинством членов партии. Это сразу же породило заявления о том, что сама форма принятия решений была в данном случае нелегитимной. Почему право голоса было предоставлено только ликудникам? Почему не установили заранее необходимый уровень участия в референдуме? Почему поселенцы ходили по домам и уговаривали членов Ликуда голосовать против?

Вся эта затея понадобилась премьер-министру лишь для того, чтобы вынудить Биньямина Нетаниягу, Лимор Ливнат и Сильвана Шалома к публичному выступлению в поддержку «одностороннего отделения». Своей цели Шарон добился, но он, похоже, вовсе не допускал мысли о том, что может проиграть референдум. У него не было (и до сих пор нет) конкретной программы действий на этот случай.

Затея с референдумом была неудачной вовсе не потому, что Шарон его проиграл. Но, коль скоро правила игры заданы, их следует придерживаться всем, включая премьер-министра. И раз Шарон обещал, что последует выбору членов Ликуда, от него нужно требовать выполнения принятых обязательств. Шутки с прямой демократией еще опаснее, чем предложение порулить на опасном склоне.

Попытки лишить легитимности выбор ликудников несостоятельны по существу. Утверждается, например, что почти половина членов партии не приняла участия в голосовании, и она, эта половина, несомненно за отступление из Газы. Может быть это и так, но ее мнение теперь никого интересовать не должно. Тот, кто не приходит на выборы, добровольно отказывается от своего голоса – со всеми вытекающими из этого последствиями, включая увеличение удельного веса каждого из поданных голосов.

Абсурдны претензии к поселенцам, мобилизовавшим все свои силы, чтобы не допустить разрушения цветущего земледельческого района Гуш-Катиф. Мог ли кто-то предположить, что они не выступят в защиту дела всей своей жизни? Объяснить участникам референдума, что означает для них «одностороннее отделение», было неоспоримым правом и даже обязанностью поселенцев. Нация не должна принимать такие решения вслепую.

Оспорить легитимность состоявшегося референдума так же просто (и так же опасно), как высмеять любую условность демократической формы правления. В этой сфере все состоит из условностей, и перевербованным союзникам Ариэля Шарона в левом лагере следует хорошенько подумать, прежде чем швыряться камнями, сидя в стеклянном доме. Правила игры не были подтасованы поселенцами. Право выбора не было узурпировано членами Ликуда. Эти правила предложил на свой страх и риск глава израильского правительства. Он просчитался, но это не отменяет законности состоявшейся процедуры.