Российско-Израильский семинар — название неброское, скромное и оно, наверное, тонет в пенистом потоке проектов-контрактов-визитов-инициатив, столь обычных в последние годы для взаимоотношений между Израилем и Россией. А если не тонет, то остается почти незаметным за буйными всплесками пены, которые так искрятся, так играют на солнце, что напоминают лихой фейерверк, венчающий беспричинное празднество. Беспричинное — оттого, что несмотря на изрядный запас доброй воли обеих сторон и объективные, вроде бы, предпосылки к сближению между ними, действительных, «тектонических» сдвигов в указанной области пока не произошло.
Кому-то такая оценка покажется странной и, упреждая возможные возражения, я поспешу признать, что в сравнении с прежней эпохой многое изменилось. Было бы глупо не обращать внимания, на такие отрадные факты, как наличие дипломатических отношений между Израилем и Россией, насыщенные культурные связи, обмен туристами и — пусть скромный, но все же — объем торговли. Еще более важной представляется положительная, как правило, атмосфера контактов на высшем государственном уровне, которая даже в отсутствие внятной повестки дня и при наличии неустранимых пока разногласий порождает доброжелательные заявления политиков, сочувственные заголовки газет и все то, чего нам отчетливо недостает, например, в Европе.
Оправдан ли в таком случае выбор метафоры — пена? Кружевная, искрящаяся, но — пена? Оправдан, если мы полагаем, что потенциал сотрудничества между Израилем и Россией этим отнюдь не исчерпан, если мы понимаем сегодняшнюю ситуацию как возможность и даже необходимость «глубоководного» сближения между ними — сближения на том уровне, где осторожным движением штурвала изредка производится корректировка океанических курсов.
На этом уровне не остается места для лозунгов и залихватских проектов, которые можно тут же отпраздновать очередным словесным фейерверком. Здесь каждая сторона выверяет свои интересы, просчитывает факторы риска, изучает намерения партнера, избегая преждевременных обязательств. Но для того, чтобы появилась сама возможность таких «смотрин», нужен некий формат диалога, создающий структурные рамки для постановки и откровенного обсуждения принципиальных проблем. Как ни странно, для этого мало подходит стандартный инструментарий, то есть привычная инфраструктура дипломатических связей с естественным для нее перекрестным оповещением посольств и прочими элементами бюрократической рутины.
В самый разгар холодной войны в этом убедились Соединенные Штаты и Советский Союз: между Никсоном и Брежневым действовал в 1970-1974 гг. прямой канал связи, проложенный в обход госдепартамента США и Секретариата ЦК КПСС. Генри Киссинджер создал этот канал, опираясь на собственный штат в Совете национальной безопасности, который, напомню, не был тогда (и не является до сих пор) исполнительным органом. Что же до нормативной дипломатической инфраструктуры, то она все чаще используется для обслуживания межгосударственных связей, которые не ею устанавливаются и не ею меняются в ключевые моменты.
Если бы сегодня встала задача привнесения нового содержания в отношения между Израилем и Россией, то, как бы ни ревновали профессиональные дипломаты, решалась бы эта задача не через них. Не желая ни в коем случае дипломатов обидеть, я всего лишь хочу отметить реальную в настоящее время специфику международных связей, обусловленную развитием телекоммуникаций, легкостью передвижения первых лиц, общей «открытостью мира» и иными причинами. Во всяком случае, дипломатическим службам теперь отводится в основном техническая работа по закреплению достигнутого успеха (или по врачеванию шишек, в зависимости от результатов предпринятого сторонами эксперимента).
«Пенящийся» формат, причем даже солидные его составляющие, для подобных экспериментов не приспособлены вовсе. В этом плане сегодняшняя ситуация парадоксальным образом напоминает те далекие времена, когда между Израилем и Россией попросту не было дипломатических связей, но канал доверительных консультаций сторонами поддерживался, и был он, несмотря ни на что, достаточно эффективным. Об этом канале известно значительно меньше, чем о знаменитом теперь диалоге Никсона с Брежневым, но и он сыграл свою роль — в те же самые годы. С израильской стороны ключевой фигурой являлся при этом заслуженный человек, имя которого вряд ли упоминалось в данной связи на страницах прессы: Шалхевет Фрайер.
Сын Брахи Фрайер, основательницы «Алият ха-Ноар», он свободно владел полудюжиной языков и был, по свидетельству тех, кто знал его в 70-е годы, пожилым господином аристократичного вида, израильским интеллигентом старой закалки. Шалхевет Фрайер сторонился любой публичности, но в узких кругах он был широко известен, причем в его случае это присловье не носило обычного иронического характера. В конце 50-х годов он, к примеру, курировал всю структуру тайных израильских связей с Францией, зримым выражением которых было строительство «текстильного предприятия» возле Димоны (оно и теперь еще — главный залог арабской вменяемости). Продолжением этой деятельности стало назначение Фрайера председателем израильской Комиссии по атомной энергии, само существование которой тогда скрывалось.
По своим личным качествам Шалхевет Фрайер, как никто другой, подходил на роль конфидента, и это сделало его личным представителем Голды Меир, отвечавшим за поддержание доверительного диалога с Москвой в первой половине 70-х годов — при том, что русский не относился к числу языков, которыми в совершенстве владел этот удивительный человек. Вопреки расхожему мнению (и шкодливым ассоциациям, к которым подталкивает фамилия действующего лица), израильская политика того времени в отношении Кремля вовсе не была «фраерской» и, во всяком случае, она не игнорировала проблему советских евреев. Частые публикации в русскоязычной израильской прессе способствуют насаждению превратных и ограниченных взглядов на эту проблему, выстраивая простецкую черно-белую схему, согласно которой «местный истеблишмент» был к советским евреям вполне равнодушен, а солидарность с ними являлась уделом подвижников-одиночек, действовавших в пику тупым и жестокосердным чиновникам.
Действительность же была, как водится, много сложнее, и здесь достаточно упомянуть о том, что в первой половине 70-х годов, то есть в период доверительного диалога с Москвой, выезд евреев из Советского Союза в Израиль был сравнительно свободным. И если уж мы задаемся вопросом о том, что побудило Кремль затворить ворота, нам нельзя не упомянуть о таком явлении, как постоянно возраставший процент «отсева», означавший, что израильская виза становится для большинства выезжающих из СССР средством эмиграции на Запад. К такому повороту сюжета Москва не была готова по внутриполитическим причинам (одно дело — отпускать евреев в ближневосточное пекло, совсем другое — свободная эмиграция де-факто, стимулирующая «нежелательные» процессы в широких слоях советского общества).
В Израиле это неплохо понимали, что и было одной из причин, побуждавших «местный истеблишмент» возражать против предоставления статуса беженцев в США выезжающим из СССР по израильской визе. Эта позиция сталкивалась с активным противодействием американских еврейских организаций, у которых в данной связи были свои интересы; венская калитка в Новый Свет захлопнулась — безотносительно к израильской критике — в октябре 1989 года, когда США решили, что потенциал эмиграции из рушащегося Советского Союза слишком велик. Но, вернувшись к нашему герою, отметим, что сама его биография говорит об условности грани, отделявшей «хороших» борцов-общественников от «плохого» истеблишмента: в 1975 году Шалхевет Фрайер возглавил Комитет израильских ученых в поддержку советских евреев, став в этом деле ближайшим соратником профессора Юваля Неэмана (в будущем — одного из создателей партии Тхия).
Впрочем, Шалхевет Фрайер здесь упомянут лишь как пример неформального, «закулисного» дипломата, а все остальное — попутная дань его личности и заслугам, почти не известным широкой публике. Отметив, что несоответствием технического дипформата потребностям реального диалога между Израилем и Россией сегодняшняя ситуация напоминает прежние времена, когда дипломатических связей между двумя странами не было вовсе, я намеренно заострил обсуждаемую проблему, но именно такая ее постановка отражает задачи Российско-Израильского семинара, с упоминания о котором начинается эта статья.
Первая встреча в рамках данного форума состоялась по инициативе Экспериментального творческого центра (ЭТЦ) в Москве в декабре 2001 года. В тот момент, собравшись для проведения дискуссий на тему «Мир после 11 сентября: место в нем Израиля и России», участники семинара не могли знать, сколь перспективным окажется их начинание. Мне уже приходилось писать, что эта первая встреча израильских и российских ученых, политиков, экспертов и журналистов отличалась изрядными трудностями, взаимным непониманием, отсутствием общего понятийного языка. Тем не менее, предложенный в Москве формат диалога по острейшим современным проблемам нашел определенный отклик в израильском министерстве обороны, которое представлял на встрече советник министра по арабским вопросам Давид Хахам.
В июне прошлого года в Израиле, на базе Междисциплинарного центра в Герцлии, состоялась вторая сессия семинара, круг участников которого заметно расширился. Стало ясно, что реальным продуктом декабрьской инициативы ЭТЦ и его президента Сергея Кургиняна становится некий клуб, в рамках которого отставники параллельных аналитических служб и независимые эксперты проводят (при участии действующих представителей властных структур Израиля и России) исключительно откровенное обсуждение проблем современного миро устройства — как в теоретической, так и в практической плоскости. При этом создаются условия для конфиденциальных контактов, опирающихся на более или менее согласованную концептуальную базу, которая вырабатывается в процессе общения. Кстати сказать, отсутствие такой базы часто является одной из причин двустороннего политического немотствования при официальных контактах между Израилем и Россией.
Третья сессия семинара состоялась в греческом городе Дельфы в ноябре прошлого года. Четвертая планировалась на апрель в Тель-Авиве, но из-за начавшейся войны в Ираке была перенесена израильской стороной на сентябрь. Уже после того, как это решение было принято, стороны осознали практические издержки столь длительного перерыва, особенно ощутимые на фоне произошедших на Ближнем Востоке значительных перемен, и договорились о промежуточной встрече, снова на нейтральной территории, в Греции (а точнее — в греческих водах, на борту арендованной с этой целью трехмачтовой шхуны, которая курсировала среди островов Эгейского моря). Таким образом, четвертая сессия Российско-Израильского семинара состоялась с 9 по 11 мая.
Состав его участников уже можно назвать традиционным, хотя в данном случае он был менее широким, чем при проведении встреч «на твердой почве», в Герцлии или в Москве. Российскую сторону представляла группа экспертов ЭТЦ во главе с Сергеем Кургиняном, вице-президент Ассоциации политологов России Александр Нагорный, директор Центра стратегических исследований в Санкт-Петербурге Анатолий Бергер, авторитетный аналитик Сергей Степанов. Новым участником семинара с российской стороны стал Владимир Крючков — последний председатель КГБ СССР, известный по августовским событиям 1991 года. Ныне за ним утвердилась репутация доверенного лица президента Путина применительно к чрезвычайно существенному блоку вопросов.
В израильскую группу на семинаре входили депутат Кнессета Юрий Штерн (Ихуд леуми), советник министра обороны Давид Хахам, бывший начальник Управления планирования Генштаба бригадный генерал запаса Ицхак Сегев (в прошлом он также занимал пост военного атташе при израильском посольстве в Тегеране), эксперт Института международной политики и борьбы с террором Йони Фигель, директор Межуниверситетского центра сотрудничества со странами СНГ и Балтии по направлению точных и естественных наук Александр Либин, заведующий академическими программами Междисциплинарного центра в Герцлии Мартин Шерман и автор этих строк.
Нельзя не отметить то впечатление, которое произвел Владимир Крючков на членов израильской группы, какими бы ни были их априорные представления о его роли в новейшей истории (ГКЧП) и предшествующей деятельности на посту руководителя советской внешней разведки (Первое Главное управление) и всего КГБ. Человек преклонного возраста, давно не состоящий на государственной службе, Крючков поразил собравшихся трезвостью взгляда и тем, что принято называть «владение материалом». Его присутствие на семинаре недвусмысленно означало повышение статуса встреч, а сделанные им высказывания по ряду вопросов, затрагивающих безопасность обеих стран, содержали фактическое приглашение к проведению российско-израильских переговоров соответствующего профиля.
Работа семинара строится обычно в нескольких направлениях, среди которых наиболее интересным (во всяком случае — для освещения в печати) являются доклады ЭТЦ, с которыми выступает Сергей Кургинян, и их последующее обсуждение. Кургинян сочетает умение опереться на солидную исследовательскую базу своего центра со страстью к эксцентричному парадоксу, провоцируя отклик, живую мысль, желание вступить в диалог. Его доклады часто становятся несущей конструкцией рабочих дискуссий в той своеобразной «школе на колесах», в которую превратился Российско-Израильский семинар. При этом докладчик легко возвращается из культурологических эмпирей, к которым его несомненно влечет (иногда — сверх желательной израильским участникам меры), на почву практических, злободневных проблем, демонстрируя самим ходом своих рассуждений убедительную метафизическую увязку столь разных уровней взгляда.
Сегодняшняя действительность располагает к такому подходу уже и тем, что ее главенствующим сюжетом стало столкновение рационального мира с откровенно иррациональным явлением в лице суицидального терроризма. Присущий последнему культ смерти побуждает ставить вопрос о культуре смерти, антитезой которой является не поношенный гедонизм, а культура жизни, чьим основанием всегда представлялся иудаизм, религия Бога Живого (этим в значительной мере и объясняется давняя ненависть гностиков к иудеям, заразившим своим жизнелюбием полчеловечества). Неадекватность усушенных аналитических критериев этой новой коллизии — столкновению усталого рацио со своим антиподом — проявляется по-разному, причем именно в Израиле зазор между наблюдаемыми фактами и попытками их интерпретации особенно велик; примером тому — монографии почитаемых в наших краях ученых о «социальной природе террора», бьющие даже не мимо цели, а по самим себе.
Может быть, именно поэтому один из заслуженных ветеранов Мосада был явно ободрен рассказом своего собеседника о Российско-Израильском семинаре. В ответ на вопрос о том, кто такой Кургинян, ему было сказано: доктор теоретической геофизики, затем — театральный режиссер, в настоящее время — руководитель аналитического центра. Услышав это, он просиял: «Вот, именно такие люди и должны заниматься сегодня проблемой террора! Ведь наш обычный инструментарий в принципе не подходит для обращения с иррациональной фактурой».
Понятно, что самим фактом своего существования неформальный канал общения между израильскими и российскими аналитиками (с выходом на руководящий государственный уровень в обеих странах) вызывает определенную ревность дипломатических служб. Известно о недоброжелательных отзывах, которыми сопровождало первые сессии семинара израильское посольство в Москве, да и с российской стороны у этого начинания имеются влиятельные противники. В данной связи уместно процитировать недавний доклад Дэвида Фоглесонга (Ратгеровский университет, США) и Хана Гордона (Институт Гувера) о политической ситуации в России. В нем, среди прочего, говорилось: «Сталкиваясь с сильной критикой своего курса на сотрудничество с Соединенными Штатами со стороны российских военных, спецслужб, ВПК, коммунистов и мусульман, Путин может не выдержать давления и обратиться к евразийской стратегии укрепления более тесных связей с Китаем, арабскими и исламскими государствами».
С фактами подобного рода нельзя не считаться. Оппозиция реальным попыткам российско-израильского сближения с предполагаемым в будущем выведением этих контактов в формат «треугольника» (при участии США) движима мотивами двух сортов: принципиально иной проектностью политических целей и корпоративной ревностью, выдающей себя за единственно допустимое понимание национальных интересов. С аргументами первого рода возможен спор по существу, в то время как ведомственный мотив может быть нейтрализован лишь волевым решением власти, когда та способна предпочесть поиск «истины» кабинетной возне. По счастью, на данном этапе в обеих столицах преобладает здравая, прагматическая оценка, признающая пользу и смысл содержательного диалога, благодаря которому и Россия, и Израиль повышают свои возможности в сложном международном контексте, перед лицом опаснейших вызовов современности.