Движение отказа от воинской службы на контролируемых территориях было задумано как радикальное средство насилия над израильской демократией. Его организаторы были уверены в том, что им удастся поставить страну перед дилеммой: разрушение армии - или немедленное отступление к границам 1967 года. Учитывая тот факт, что порядка семидесяти процентов личного состава сухопутных сил в ЦАХАЛе составляют резервисты, к которым в первую очередь обращались пропагандисты отказа, следует признать, что их расчеты не были вовсе оторваны от действительности. Опираясь на поддержку значительной части СМИ и сочувствующих деятелей искусства, они уже в феврале 2002 года сумели создать ситуацию, при которой от четверти до трети еврейского населения Израиля выражало согласие с тем, что идеологически мотивированное дезертирство является «легитимным».
В левых партиях понимали, какого джина выпускают на волю пропагандисты отказа, и старались держаться от них в стороне. Йоси Сарид считал своим долгом полемизировать с теми членами МЕРЕЦа, которые объявляли отказ от несения воинской службы на территориях приемлемым средством борьбы с «оккупацией». Он даже платил за свое упорство определенную цену, когда его обвиняли в робости и консерватизме. И лишь те политики, к которым вовсе не применимы такие понятия как совесть или ответственность, были готовы заигрывать с дезертирами, аттестуя их поведение как «гражданское мужество».
Но и в отсутствие непосредственной поддержки со стороны сионистских партий пропагандисты отказа чувствовали себя хорошо. С одной стороны – смехотворное наказание да брюзжание той части общества, на которую они изначально не обращали никакого внимания. С другой – Яфа Яркони, Меир Визалтир и Дан Мерон, обожание прессы и ореол мученичества. Почему бы не защищать свою гражданскую позицию в столь комфортных условиях? Смешно сравнивать этот тепличный радикализм с каждодневным подвигом поселенца, живущего в Отниэле или Элон-Море.
Задача, однако, не сводилась к тому, чтобы порассуждать о «гражданском мужестве» с тающей от восторга радиожурналисткой. Вслед за покойным профессором Йешаягу Лейбовичем, пропагандисты отказа считали, что даже сравнительно небольшое число решительных протестантов, бьющих Израиль в самое уязвимое место, способно составить критическую массу, которая заставит правительство сдаться. Целенаправленное разложение армии, сделавшись «легитимным», не такая вещь, на которую военно-политический истеблишмент может взирать безучастно. И если карательные санкции неэффективны (а в этом никто из пропагандистов отказа не сомневался), Израилю придется капитулировать.
Считалось, что критической массой станут 500 «отказников». Это, казалось бы, не так уж много: 0,1-0,2 процента от общего числа резервистов. Но, во-первых, «общее число» в данном случае — едва ли не фикция, поскольку количество тех, кто не просто значится где-то в списках, а регулярно проходит армейские сборы, значительно меньше. И, во-вторых, даже с пятьюстами «отказников» можно добиться многого, если каждому обеспечить по два интервью с придыханием и по сервильному репортажу из зала суда. Во всяком случае, именно эта цифра стала для пропагандистов отказа рабочим ориентиром. Далее ожидались обвальный процесс в израильском обществе и капитуляция правительства перед палестинским террором.
Желанной отметки достигли довольно быстро; к настоящему времени воззвание «отказников» подписали 509 солдат и офицеров запаса. Верно, что далеко не все они принадлежат к реально служащей части резервистов: только 110 подписавших смогли доказать приверженность своим принципам, отказавшись от службы на территориях. Остальные числятся в подразделениях ЦАХАЛа, не призывавшихся даже в прошлом году, когда нагрузка на боевые части была предельной (потребовалась, как известно, поправка к закону, продлившая максимальный срок резервистской службы в мирное время). И все-таки 509 подписей под воззванием стали для пропагандистов отказа существенным достижением.
Тем не менее, сами они признают теперь, что их акция так и осталась малозначительным эпизодом, который не оказал ожидаемого влияния на политический курс правительства и атмосферу в израильском обществе. Две недели назад пропагандисты отказа попытались проанализировать причины своего провала в беседе с сочувствующим журналистом «Гаарец» Авивом Лави.
* * *
Итак, почему не сработала схема действий, придуманная для «отказников» очень неглупыми людьми? В подобострастных публикациях не было недостатка. Лилась потоками ложь, представляющая движение в отрыве от политического контекста: «Нет, их нельзя назвать типичными леваками. Люди, привычные к исполнению долга, соль земли, простые парни с проснувшейся совестью. Такие же точно, как герои наших любимых песен: вихрящийся чуб, живая улыбка, обаятельная неловкость в общении с публикой». Нашлись деньги для огромных, из номера в номер, объявлений в газетах. Нашлись политики, не побрезговавшие этой затеей. И все-таки – явный провал. Почему?
Определенную роль здесь сыграла линия поведения ЦАХАЛа. С приходом на пост начальника Генерального штаба Моша Яалона армия избрала простую, но, как оказалось, достаточно эффективную тактику в отношении пропаганды отказа: ноль внимания, отказ от любой полемики, уклонение военачальников от встречных интервью по связанным с дезертирством вопросам. Пусть беснуются на арене в одиночку, пусть ведут бесконечный бой с тенью – ЦАХАЛ не станет их оппонентом. Эта тактика затруднила бойкую проповедь дезертирства, но не она оказалась решающим фактором. Во всяком случае сами организаторы движения «отказников» полагают, что их провал в наибольшей степени определила операция «Защитная стена».
И действительно, большинство присоединившихся к движению подписало воззвание до начала антитеррористической операции в Иудее и Самарии. На тот же период пришелся и основной объем сочувственных публикаций. Дальше дело застопорилось: решение премьер-министра о начале активных действий против палестинской инфраструктуры террора разом вырвало общество из дурного оцепенения, лишив пропаганду отказа той видимости «патриотического» усердия, которую она так старалась себе придать. Личный рейтинг Шарона, впервые опустившийся в марте прошлого года ниже 70-процентной отметки, снова поднялся в апреле – благодаря долгожданной ясности принятого правительством решения.
Можно сказать, что, санкционировав операцию «Защитная стена», Ариэль Шарон перехватил у левых и ультралевых политическую инициативу. До начала военных действий общество убеждалось в том, что «даже такое правое правительство» бессильно против террора, поскольку и оно не может игнорировать международное давление, зависимость Израиля от США и прочие лимитирующие факторы. Как следствие, заново вызревала убежденность в том, что для решения стоящих перед страной проблем нужно обращаться к левым рецептам. На этом фоне проповедь дезертирства рассматривалась как легитимный довесок к левой позиции – и обретала новых сторонников.
Но когда взрыв в гостинице «Парк» заставил Шарона двинуть на территории бронетехнику и внести необходимую ясность в сложившуюся ситуацию, общество тут же, с огромным желанием, заговорило нормальным человеческим языком. Явка резервистов по спецпризыву превысила во многих частях стопроцентный уровень комплектации, поскольку на сборные пункты явились и те, кому не послали повестку. Оруэловский новояз ультралевых («дезертирство = истинный патриотизм») не выдержал столкновения с этой действительностью, и движение «отказников» сразу же оказалось явлением маргинальным.
Лидеры этого движения вполне справедливо считают операцию «Защитная стена» главной причиной своего провала. Но некоторые из них с таким выводом примириться не могут. Признавая значение апрельских событий, Рами Каплан счел нужным отметить в беседе с корреспондентом «Гаарец» дополнительную причину постигшей движение политической неудачи: «Публикация нашего воззвания явилась решительным, авангардистским шагом, который вполне удался и оказал то влияние, на которое мы рассчитывали. Но затем мы застряли, не зная, что к этому можно добавить, какой еще шаг совершить». Таким образом, на первый план здесь выносятся просчеты тактические – безуспешный поиск «следующего шага».
Можно согласиться и с таким подходом. «Следующий шаг» сторонниками отказа найден не был, что, с моей точки зрения, характеризует их положительным образом. Ведь что такое в данном контексте «следующий шаг»? До Рами Каплана его не раз находили. Никакого секрета тут нет: за идеологически мотивированным дезертирством следует идеологически мотивированное предательство. Прямая работа на спецслужбы врага. Соучастие в его преступлениях.
* * *
Примеров тому – великое множество. Зеэв Авни, Исраэль Бер, Аарон Коэн, Маркус Клинберг, Мордехай Ваануну, группа «Ха-Ницоц» («Искра»). Израильская история изобилует доказательствами того, что крайняя форма левого радикализма порождает предательство. Она буквально подталкивает к нему, делает его естественным завершением идеологической эволюции определенного рода. Ведь что такое для израильтянина принципиальный разрыв с сионизмом? Объективное согласие с теми, кто отрицает за нашей страной право на существование в качестве государства еврейского народа. Не всякий решится последовать этому выводу до конца, но в любой среде встречаются люди, у которых слова не расходятся с делом, и для них расстояние до «следующего шага» бывает очень коротким.
Можно даже сказать, что измена является подлинным политическим искушением крайне левых, тогда как у крайне правых в качестве аналогичного соблазна выступает насилие. В своем пределе правая позиция порождает возмущение, ярость, и эти чувства обращены на тех, кто, по мнению ультрапатриота, угрожает Израилю изнутри. Отсюда – граната, брошенная в колонну манифестантов «Шалом ахшав», и пули, выпущенные Игалем Амиром. Отсюда же – нападения на репортеров, освещающих правые митинги или акции поселенцев на территориях. Вред, причиняемый этими действиями, очевиден человеку разумному, но тот, кто теряет голову от нахлынувшей ярости, склонен верить, что кулак и граната могут пресечь кощунство, остановить отступление.
Левые похваляются тем, что им вовсе несвойственно политическое насилие. «Пули и камни всегда летят справа налево», — говорят они. Для ясности в постановке проблемы с этим можно согласиться, поскольку «Сезон» и «Альталена» действительно представляют собой явления иного рода: то были действия власти, а не взбешенного одиночки и не толпы. Но значит ли это, что ультралевые отличаются большей гражданской зрелостью, чем Аврушими или Амир? Вовсе нет, просто их искушение – иное. У каждого – свой бес.
Позиция ультралевых имеет своим пределом такой уровень солидарности и самоотождествления с врагом, который равнозначен предательству. Там, по другую сторону баррикад, будет оправдано и насилие, для него найдется добротное теоретическое обоснование. Это даже не требует доказательств в виду множества публикаций, оправдывающих действия террористов в отношении поселенцев и военнослужащих ЦАХАЛа, иногда – призывающих к таким действиям (профессор Зеэв Штернхель). Но если мы берем крайнюю точку отсчета, признавая Амира правым, то и на левом фланге нам необходима крайняя точка. Иначе говоря, нужен грубый, зримый пример, а не ссылки на словоблудие публицистов, которые всегда сумеют уйти от ответственности.
Итак, не профессор Штернхель продемонстрирует нам ту точку, где левый радикализм оборачивается предательством. Он – легитимен. Предателей явных, бесспорных хватает и без него. Израильская левая порождает их регулярно.
Характерным примером тому является личная биография Уди Адива, подробно изложенная в недавно вышедшей книге Йоси Мельмана и Эйтана Хабера «Шпионы» (издательство «Едиот ахронот», 2002). Там же приводится много иных историй подобного рода, но именно этот случай кажется мне особенно красноречивым. Именно он наиболее полным образом демонстрирует логику «следующего шага», поисками которого озабочены теперь пропагандисты отказа, размышляющие над причинами своего фиаско.
* * *
Уроженец киббуца Ган-Шмуэль, Уди Адив сформировался в среде, которая сочетала марксистскую идеологию «Ха-Шомер ха-цаир» с израильским патриотизмом. В 1966 году он завершил армейскую службу и был приписан к десантному батальону резерва, а год спустя снова оказался в строю, участвовал в освобождении Иерусалима. Но вскоре после Шестидневной войны эволюция личных политических взглядов привела Уди Адива в радикальную группу «Мацпен» («Компас»), один из лидеров которой, Илан Халеви, вскоре покинул Израиль и присоединиться к движению ФАТХ, став первым израильтянином в окружении Ясера Арафата.
Что привело его, первого, в лагерь злейших врагов Израиля? Позже в подобных случаях говорили про «оккупацию», ставшую, как считается, невыносимым моральным бременем для подлинных гуманистов. Но Организация освобождения Палестины была создана за два с половиной года до Шестидневной войны, из чего вполне однозначным образом следует, какую «Палестину» и от кого она собиралась «освобождать». Иудея, Самария и Газа находились тогда под арабским контролем, так что замыслы ООП были изначально направлены на Израиль, который надлежало «освободить» от евреев. Азбучная истина? Конечно. Но Аристотель не зря говорил, что «известное известно немногим». Даже азбучные истины заслуживают повторения, когда речь заходит о политических фактах, в отношении которых столь многим удобны молчание и ложь.
Еврейские левые определенного сорта потянулись к Ясеру Арафату задолго до Шестидневной войны. Тяготясь израильским патриотизмом, они льнули к символам грубой силы, если сила была не еврейской, и палестинские наци в сочетании с бандюком Че Геварой составляли в их понимании идеальный коктейль. Во всяком случае, первый номер журнала «Мацпен», вокруг которого образовалась одноименная группа единомышленников, вышел в 1962 году. Его отношение к Израилю и сионизму было изначально проникнуто пафосом ниспровержения, хотя об «оккупации» территорий никто в то время не помышлял.
Идеологический кругозор вошедших в «Мацпен» студентов составляли троцкизм, маоизм и получившие распространение в Европе тезисы «новых левых». Экзальтированным кружковцам не удалось найти общий язык с официальным руководством Израильской компартии, так как последняя трактовала «демократический централизм» слишком строго и не терпела самочинных (без одобрения Москвы) политических акций. Но если косные доктринеры из международного отдела ЦК КПСС проморгали появление «Мацпена», то арабские спецслужбы и ООП по достоинству оценили связанный с этой группой потенциал. Ее лидеры Илан Халеви, Акива Ор, Моше Мехубар и Одед Пилевски сразу же стали объектом их пристального внимания.
Уди Адив оказался в «Мацпене» не сразу. В первые месяцы после Шестидневной войны он оставался молодежным инструктором «Ха-Шомер ха-цаир» на севере страны и проживал в городской коммуне с несколькими киббуцниками. Воспринимая с растущим сочувствием сообщения об уличных акциях радикалов, Уди Адив искал встречи с представителями «Мацпена». Когда встреча наконец состоялась, он попросил, чтобы группа отрядила хорошего лектора – выступить перед хайфскими коммунарами. Соответствующее поручение было возложено «Мацпеном» на бывшего деятеля ИКП Джабру Никола, перешедшего к тому времени в лагерь троцкистов.
Инициатива Уди Адива пришлась не по вкусу руководителям «Ха-Шомер ха-цаир». При всей своей левизне, движение сторонилось коммунистов и дорожило собственной принадлежностью к сионистскому лагерю. Вскоре после того, как Джабра Никола выступил перед хайфскими коммунарами, Уди Адива исключили из «Ха-Шомер ха-цаир». Годом позже он покинул киббуц Ган-Шмуэль, где его взгляды тоже пришлись не ко двору.
Приступив к изучении философии и экономики в Хайфском университете, Адив официально присоединился к «Мацпену», но именно тогда, в 1969 году, группа раскололась на три враждующих фракции: Революционный коммунистический союз, «Авангард» и Израильскую социалистическую организацию. РКС придерживался идеологии маоистского толка, в «Авангарде» и ИСО отдавали предпочтение троцкизму. Уди Адив связал свою дальнейшую деятельность с РКС и его журналом «Бе-маавак» («В борьбе»). С этой же группой был связан Илан Халеви, обретший себя в окружении Ясера Арафата.
Следующей вехой на пути Уди Адива стало вступление в левоэкстремистскую организацию «Красный фронт», созданную в 1971 году тель-авивским учителем математики Даном Вередом. Теперь он вместе со своим новым наставником проповедовал культурную революцию по-китайски и призывал глумиться над символами буржуазной культуры, важнейшим среди которых оказался рояль (потому, вероятно, что он всегда рядом, в кустах). Параллельно с атаками на оставшиеся без присмотра клавишные инструменты активисты «Красного фронта» повышали свой теоретический уровень, изучая идейное наследие Мао и Кастро, а главное – искали выход на соответствующие их мировоззрению международные связи. Без них опрокинуть Израиль в пучину гражданской войны не удавалось.
Мог ли этот порыв не найти ответа? На одну из конспиративных встреч, устроенных «Красным фронтом» совместно с ветеранами «Мацпена», явился Дауд Турки, владелец книжного магазина из Хайфы. Вслед за ним контакт с еврейскими троцкистами установили другие арабы, жители Шфарама и деревень Галилеи. Были они большей частью бывшими членами ИКП, разочаровавшимися в парламентских методах борьбы и нашедшими нового идола в лице Насера, так что почва для сотрудничества с единомышленниками Уди Адива оказалась вполне подготовленной. Троцкисты и насеристы, они равно ненавидели Государство Израиль, равно желали ему поражения и гибели.
Идеи Дауда Турки не смущали активистов «Красного фронта». Никто из них не схватился за голову, когда Турки сказал, что «наша подпольная организация должна действовать методами палестинских партизан». Убедившись в том, что насилие не пугает еврейских партнеров, Турки предложил Адиву тайно встретиться в Греции с представителем ООП. Все расходы будут покрыты, конспирация – прежде всего.
* * *
Дальше события развивались как в дешевом шпионском романе, но мог ли Адив надеяться, что судьба обойдется с ним иначе? Следуя полученным наставлениям, он поселился в Афинах в дешевой гостинице и отправил в Бейрут телеграмму с условленным текстом. Несколько дней спустя его отыскал человек, который назвался Абу-Камалем; он свободно говорил на иврите, задавал много вопросов, проявлял особенный интерес к службе Адива в ЦАХАЛе и охотно поддерживал разговор на близкие собеседнику идеологические темы. «Абу-Камаль» выдавал себя за представителя «палестинских революционных кругов».
Прежде чем покинуть Афины, он оплатил расходы Адива и поручил ему собирать в Израиле информацию военного и политического характера. Кроме того, свежезавербованному агенту надлежало снять в Тель-Авиве несколько конспиративных квартир и подобрать дополнительных кандидатов на вербовку. Следующую встречу наметили провести через год. В качестве канала связи Адиву был выделен адрес в Афинах, на который он должен был отправлять отчеты, написанные симпатическими чернилами.
По возвращении в Израиль Адив сообщил двум членам «Красного фронта» Йехезкелю Коэну и Давиду Куперу, что им установлен контакт с представителем ООП. На Купера был возложен поиск подходящих квартир для аренды; его же Адив решил отправить в Афины к «Абу-Камалю» — в качестве следующего кандидата на прямую вербовку.
Поездка должна была состояться летом 1972 года, но Купер в последний момент передумал и вместо него Адив отправил на встречу с «Абу-Камалем» Дана Вереда, которого до тех пор в подробности завязавшихся отношений с палестинцами не посвящал. Из Афин Вереда переправили самолетом в Бейрут, а оттуда автомашиной в Дамаск. Экскурсии по туристическим достопримечательностям Сирии сочетались с уроками конспирации, кодовой связи и диверсионного дела. Десять дней спустя Вереда вернули тем же путем в Афины, и по возвращении в Израиль он с восторгом поведал Уди Адиву о своих приключениях. Во всей этой истории его смутило лишь то, что, как ему показалось, «Абу-Камаль» и его друзья были «не палестинскими революционерами, а сирийскими националистами».
В сентябре 1972 года Адив снова встретил «Абу-Камаля» в Афинах и точно так же проследовал с ним в Дамаск. Палестинский друг без труда доставал для израильтян сирийские паспорта; для этого было достаточно сфотографироваться и подождать часок в парке возле посольства. В Дамаске Адива поселили в той же квартире, где несколькими месяцами раньше останавливался Веред.
Израильскому гостю организовали приятный досуг, включавший посещения ночного клуба, и попросили подробно, в мельчайших деталях, изложить на бумаге свою биографию. Затем попросили сообщить все, что ему известно о ЦАХАЛе: курс подготовки молодого бойца, специфика подготовки десантников, виды и характеристики используемого в израильской армии оружия, эмблемы подразделений ЦАХАЛа, пароли для экстренного призыва резервистких частей и т.п. Дальнейшие поручения включали сбор информации о военных аэродромах и атомном реакторе в Димоне. Кроме того, Адиву предложили сфотографировать по возвращении в Израиль ряд стратегических объектов, но эту просьбу он отказался выполнить, и к ней больше не возвращались.
Подобно Вереду, Адив прошел в тренировочном лагере возле Дамаска интенсивный курс конспирации, кодовой связи и диверсионного дела. Возникшие у него подозрения «Абу-Камаль» развеял, сославшись на то, что «у нас, палестинцев, имеются в Сирии надежные друзья, помощью которых нам приходится пользоваться в интересах революционного дела». Вместе с тысячью долларов этого оказалось достаточно, чтобы успокоить гражданскую совесть гостя.
Дальнейший пересказ немудреной шпионской истории утомит читателя техническими подробностями. К декабрю 1972 года в Израиле решили, что игра «Красного фронта» и бывших мацпеновцев с сирийской разведкой зашла слишком далеко. Эту игру параллельно отслеживали сразу две структуры в ШАБАКе – Отдел по борьбе с арабскими разведслужбами и террором и Подразделение по борьбе с подрывной политической деятельностью (т.н. «еврейский отдел»). Израильтянам были известны истинное имя «Абу-Камаля», его должность в сирийской разведке и общий характер интересующей его информации. Хабиб Кахваджи был осужден в 60-е годы за участие в террористической деятельности; в 1968 году его досрочно освободили из заключения с условием, что он немедленно покинет Израиль. По прибытии в Бейрут Кахваджи получил почетную должность в политическом аппарате ООП, сделавшись одновременно сотрудником сирийской разведки по кличке «Абу-Камаль».
За Даудом Турки, Уди Адивом, Даном Вередом и их единомышленниками в Израиле осуществлялась плотная слежка. Ее продолжали бы дальше, если бы не изъявленная маоистами готовность приступить к осуществлению диверсий. Шабакникам было трудно поверить в то, что среди агентов сирийской разведки оказался уроженец киббуца — резервист-десантник, участник боев за освобождение Иерусалима. Но выходило, что именно этот идеалист («соль земли, вихрящийся чуб, живая улыбка, обаятельная неловкость в общении с публикой») замышляет теракты, ждет от сирийцев оружия и взрывчатки.
В декабре 1972 годя грянули аресты. В ходе следствия Уди Адив с гордостью заявил, что террор не составил бы для него моральной проблемы. Признаков раскаяния он не выказывал, огорчаясь лишь тем, что его сообщники слишком быстро сломались и дали ШАБАКу исчерпывающие показания. Сам Адив держался дольше других; он признал свою вину лишь тогда, когда стало ясно, что все остальные арестованные сотрудничают со следствием. Физическому воздействию никто из них не подвергался.
В зал суда обвиняемые вошли, распевая советские и арабские песни. По итогам следствия активистам «Красного фронта» были предъявлены обвинения в государственной измене, шпионаже и соучастии в террористической деятельности. Уди Адив и Дауд Турки были приговорены к 17 годам лишения свободы, Анис Карауи и Субхи Наарани получили по 15 лет каждый, раскаявшийся Дан Веред отделался десятилетним сроком, Йехезкеля Коэна суд отправил в тюрьму на семь лет. По четыре года получили Давид Купер, Рами Ливне и Мали Лерман. К двум годам лишения свободы был приговорен самый свежий член шпионско-террористической группы Симон Хадад.
Для израильского общества сообщение о процессе над завербованными сирийской разведкой активистами «Красного фронта» стало в феврале 1973 года подлинной травмой, которую усугубила грянувшая полгода спустя Война Судного дня. Донесения Уди Адива не оказали значительного влияния на исход кровавых сражений, развернувшихся на Голанских высотах, где в первые дни войны перед танковой армадой сирийцев встали насмерть израильские батальоны. Адив находился тем временем в камере с палестинскими террористами; он сам попросил ШАБАК поместить его к ним. Через двенадцать лет незадачливый сирийский шпион был досрочно освобожден благодаря заступничеству некоторых депутатов Кнессета. Лишь крах коммунизма в Советском Союзе и странах Восточной Европы заставил его признать несостоятельность убеждений, в силу которых он предал Израиль. «Дауд Турки и Абу-Камаль использовали меня в своих целях», — сказал Адив авторам книги «Шпионы».
А киббуц Ган-Шмуэль поныне ассоциируется в сознании израильтян с именами двух своих уроженцев. Плененный в 50-е годы солдат ЦАХАЛа Ури Илан покончил с собой в сирийской тюрьме, опасаясь, что не выдержит пыток и выдаст своим мучителям секретные сведения. Когда его изуродованное тело вернули в Израиль, между сжатами последним усилием пальцами правой ноги отыскалась крохотная записка: «Я не предал!». Один киббуц, две судьбы. Ури Илан и – через тысячу знаков несопричастности — Уди Адив, добровольный предатель.