ПРОЛОГ
Задерживаю воздух на устах,
чтоб слово не слетело ненароком.
Я знаю все, но страшно быть пророком.
Как совместить пророчество и страх?
Гляжу глазами, полными огня,
на то, что здесь, и то, что за порогом.
О Господи, нелепо быть пророком!
Зачем Ты это заложил в меня?
Я знаю все, и на века вперед,
о нас о всех и о судьбе народной:
она горька, горька бесповоротно, —
зачем же я обижу свой народ?
Родится слово в надлежащий срок,
посеет смуту — ну, а что за нею?
О Господи, что может быть смешнее,
чем веденье скрывающий пророк?!
Живите, ненавидя и любя,
в смешенье благородства и порока,
и не судите вашего пророка:
мне было страшно — но не за себя.
ГЛАВА 1
О брат мой любимый, тебя прикатила повозка.
Лицо твое было из твердого желтого воска,
и твой подбородок вздымался пугающим клином,
и тело казалось таким неестественно длинным.
Ты стал в одночасье чужим, некрасивым и старым.
Глядел я в повозку, озноб колотил по суставам,
но холод рождался не болью, не горьким страданьем —
я все уже видел в своем сновиденье недавнем.
Я спал, просыпался, и вновь засыпал,
и упрямо
мне снилась повозка, мне снились повозка и яма.
Я вышел из дома и смерть увидал у порога
и понял: Господь уготовил мне долю пророка.
И стало мне страшно, и встал предо мною Исайя —
пророк, чья душа проходила по стеклам босая —
по хищным осколкам жестокости, зла и коварства
событий и судеб такого недавнего царства.
И молвил Исайя: — Блажен, кто доверился Богу,
но трижды подумай, вступая на эту дорогу:
за дни мои платой мне было деяние злое —
казнили меня, распилив деревянной пилою.
И канул Исайя, остались повозка и тело…
Добра за добро ожидать — предпоследнее дело!
Но если добро возлелею пророческим даром,
поверится мне, что родился и прожил недаром.
О брат мой любимый, прости прегрешенье пророку!
Дубовой колодой мне надо бы лечь на дорогу,
тебя удержать за одежду, за конскую сбрую, —
я видел повозку,
но видел и яму сырую!
А солнце слепило, был день нестерпимо горячим,
и сердце мое наполнялось истомой и плачем.
Я пал на колени, не зная, что явь, а что снится,
и слабые плечи подставил под Божью десницу.
ГЛАВА 2
Оказалась десница непомерно тяжелой,
ибо стал я глашатай слов правдивых и точных,
и шарахались люди, будто я прокаженный,
будто бед и страданий я первейший источник.
И шарахались люди, будто страшные змеи
из меня извергались вместо доброго слова,
а всего и вины-то — что юлить не умею,
что звучал неподкупно и смотрелся сурово.
О, какие проклятья слышал я за спиною!
Как упрямые взгляды кровожадно горели!
Это я был повинен в иссушающем зное,
это я был повинен в саранче и холере.
Сговорился с Ассуром наш недавний владыка,
подчинясь непотребной самовластной идее;
все равно — я повинен в том, что голод великий
от пришедшего войска охватил Иудею.
Им глаза открывая, чуть не лезу из кожи,
но жужжат в закоулках — мол, терпенье доколе?
Тоже, мол, утешитель, тот Нахум из Элькоша, —
он такого накличет, только дай ему волю!..
Я как будто не слышу, только ночью заплачу —
понадеюсь наивно, что Господь не увидит…
Сам себя вопрошаю: может, жить мне иначе?
Сам себе отвечаю: не пытайся, не выйдет.
ГЛАВА 3
Над Иудеей небо синее-синее-синее,
словно раскрасил ребенок, взявший краски впервые.
А страна, задыхаясь, хрипит под железной пятой Ассирии,
и стонет Иерусалим в железных когтях Ниневии.
В моей Иудее давно искусство войны освоено,
и все, что случилось, каждый мог предсказать без риска,
ибо у нас в лицо я знаю каждого воина,
но кто воплотит в число несметность войск ассирийских?
Как в Египте река, даря земле плодородие,
весной обретает лик огромного водоема,
так разлился Ассур, — но страшно то половодье:
копья его и мечи взросли у каждого дома!
Пришельцы топчут наш быт, наш дух и наши традиции,
они берут наших жен и скарб, что годами нажит.
Они — хозяева здесь: их идолы каменнолицые,
задрав кольчужные бороды, стоят в поселеньях наших.
Луна сменяет луну, и быть пророком не надобно,
чтобы в грядущих годах беды видеть все те же.
Но как я народу скажу, что эта неволя — надолго?
И что я народу скажу, чтобы его утешить?
ПРОРОЧЕСТВО О НИНЕВИИ.
КНИГА ВИДЕНИЯ НАХУМА ИЗ ЭЛЬКОША
1.
Господь есть Бог ревнитель и мститель;
мститель Господь и в гневе страшен.
Молитвами грешный путь не мостите —
Бог не поверит молитвам вашим.
Облака — лишь пыль под ногами Бога,
буря и вихрь — Его одеянье.
Того, кто Ему преградит дорогу,
Он не оставит без воздаянья.
Ему перечить — себе на горе:
что ваше слово с Его словами?
От гнева Его высыхает море,
в Башане гибнут сады и в Ливане,
от страха холмы стекают к подножью,
даже у гор трясутся колени,
и падает ниц перед ликом Божьим
земля и все ее населенье.
Кто стерпит пламя гнева Господня?
Он реки сушит и скалы плавит.
Но в день беды Он утешит скорбных,
уповающих на Него не оставит.
Лишь ты, Ниневия, Ассура столица,
не жди утешенья и снисхожденья —
с тобою вот что должно случиться:
ты захлебнешься от наводненья.
Врагов Его в Ниневии много —
во мгле потопа их ждет могила.
Вотще умышляете вы против Бога!
Против Господней что ваша сила?
С грехом сплелись вы, словно терновник,
греху отдались, как зелью хмельному.
Но пламя гнева пожрет греховных,
словно костер — сухую солому.
Господь говорит: о Иудея!
Из тучного поля стерней ты стала.
Но силу я отниму у злодея,
которая в прахе тебя держала.
Не вечно будут ярмом железным
тебя гнести ассирийские рати:
они в огне и крови исчезнут,
ничего не оставив, кроме проклятий.
Исчезнет их семя в пустынях мира —
в далеких странах и в сопредельных.
Ни единого каменного кумира
не останется на площадях и в молельнях.
О Иудея! Праздники празднуй,
вкушая мир, исполняй обеты;
отныне страхи твои напрасны:
сгинет враг и кончатся беды.
ГЛАВА 4
Богатыми и бедными дворами
пошла молва о том, что мы — живые.
Ежесубботне появляясь в Храме,
пророчу я паденье Ниневии.
Ежесубботне слушателей сотни
запоминают эти песнопенья,
и тысячи потом ежесубботне
от песни набираются терпенья.
И год, и два, а может, пять и десять
дышать им будет хоть слегка вольготней:
отчаянье сумел я перевесить
для них своею песнею субботней.
А Ниневия — что же Ниневия?
Моих видений ей ли опасаться?
Ей гибель прорицают не впервые,
она ж гремит, утаптывая плацы —
войска готовя для походов новых,
она кует мечи и вяжет сети,
и грохот колесниц ее суровых
слышней, чем все пророчества на свете.
Мое моленье — может, и шальное —
ей безопасно, словно щебет птицы, —
и все-таки она следит за мною,
и все-таки она меня боится.
А что бояться — не ее ли лапа
так тяжела, что не вздохнуть от боли?
А времена Давида с Голиафом
по всем приметам не наступят боле.
ПРОРОЧЕСТВО О НИНЕВИИ.
КНИГА ВИДЕНИЯ НАХУМА ИЗ ЭЛЬКОША
2.
Стереги дороги, Ассур, охраняй твердыни,
ибо твой разрушитель на тебя подымается ныне.
Виноградник Израиля истоптан, опустошен —
по велению Божьему вновь восстановится он.
Красны доспехи мстителей, их одежды багряны.
Героев смерть не пугает и не пугают раны.
В мечах, отточенных остро, блещет огонь небес,
сверкают их колесницы и копья растут, как лес.
Зовет храбрецов на помощь царствующий в Ниневии;
но они на бегу спотыкаются, словно полуживые.
Слышат конницы топот,слышат оружия звон,
когда-то могучий город со всех сторон осажден.
Бронзой бревна окованы — нет спасенья воротам;
разрушен дворец, посылавший горе соседним народам;
обнажена Ниневия, в плен предстоит ей путь,
и стонут нежные жены, себя ударяя в грудь.
Всегда была Ниневия водоемом, полным водою,
а теперь она остается один на один с бедою.
Убегает ее защита, бросив и меч, и щит;
«Стойте, — кричит она, — стойте!» —
но никто назад не глядит.
Ночь сменяется ночью, и не приходит утро.
Враги расхищают золото и драгоценную утварь.
Погром и убийство длятся от темна до темна,
разграблена Ниневия, пуста и разорена.
Горе жизнь сохранившим! Трясутся у них колени,
содрогание в чреслах, себя уже видят в тлене.
Где логовище, откуда бросался могучий лев?
Со своею львицей и львенком дрожит, едва уцелев.
Вчера еще драл добычу лев ассирийской столицы
для насыщенья львят, для ублаженья львицы;
вчера наполнял пещеры отобранным у других —
сегодня смотрит понуро: опустошают их!
И скажет Господь Ассуру: — Погибель тебе не снится:
это Я истребил твое войско, Я сжег твои колесницы.
В мире больше не слышен голос твоих послов,
о тебе не останется нескольких добрых слов.
ГЛАВА 5
Вот и стража явилась в мой дом,
старший смотрит презрительно-хмуро,
говорит: — Собирайся, пойдем, —
вызывает наместник Ассура.
И меня повели во дворец —
одного, безоружного! — трое…
Только Храм возвышался горою,
и подумалось: это — конец.
Но наместник был ласков со мной —
усадил, угостил, обнадежил.
Он сказал: — Ты поэт неземной,
наш прекрасный Нахум из Элькоша.
Не считай эти речи за лесть —
я ценю мудреца и поэта;
но прислушайся к слову совета:
ты не должен в политику лезть.
Ибо кроме духовных утех
нужен общий порядок на свете
и забота нужна обо всех —
и о пахаре, и о поэте.
Люди просят бича, как и скот, —
ты со мной не сойдешься на этом:
не дано пониманье поэтам
государственных наших забот.
И не надо: творите в тиши,
говорите несуетно с Богом,
но во имя спасенья души
не касайтесь того, что под боком.
Я надеюсь, ты понял меня,
наш прекрасный Нахум из Элькоша,
и пускай тебе Бог твой поможет
быть творцом до последнего дня.
На лице его дрогнул оскал,
как у льва, не сдержавшего рыка.
Самоцветом меня обласкал,
одарил ассирийский владыка.
И потом проводили домой —
одного, безоружного! — трое,
и стоял я над ямой сырою,
корчась весь между светом и тьмой…
ПРОРОЧЕСТВО О НИНЕВИИ.
КНИГА ВИДЕНИЯ НАХУМА ИЗ ЭЛЬКОША
3.
О горе городу кровей,
убийств, разбоя и обмана,
где грабят, грабят непрестанно
его вельможных сыновей.
Вот слышен резкий звук бича,
вот грозный грохот колесницы,
сверкает меч и кровь струится —
она красна и горяча.
Последний бастион поник,
ревут рокочущие трубы,
и всюду трупы, трупы, трупы —
все спотыкаются о них.
Над Ниневией воронье —
Господь назначил воздаянье
за все ее блудодеянья,
за злодеянья все ее.
Сказал Господь: — Не пощажу
надменной гордости столицы —
подняв на голову срамницы
края одежды, покажу
ее нагою — на позор,
чтоб срам был виден и во мраке,
чтобы отшатывался всякий,
кто на нее подымет взор.
Был неприступен Но-Аммон
на Ниле, защищенный морем, —
теперь, в могуществе оспорен,
и он разграблен и пленен.
На улицах и площадях
учинены ему обиды:
его младенцы перебиты,
его вельможи в кандалах.
А ты, столица и оплот,
ты разве лучше Но-Аммона?
К тебе, хоть задохнись от стона,
никто на помощь не придет!
Доступна ты своим врагам
и саду спелому подобна:
чуть дерева коснешься — смоквы
тотчас же падают к ногам.
И воины твои теперь
подобны женщинам продажным:
враг подошел — ворота настежь
и в доме каждом настежь дверь.
Пусть загородишь ты ручей,
и запасешь в достатке глину,
и долго печи не остынут
для обжиганья кирпичей,
пусть нынче башня и стена
прочнее крепости вчерашней, —
но упадут стена и башня,
и всю тебя пожрет война.
И всюду будет след меча,
его кровавый след повсюду,
хотя бы ты каким-то чудом
размножилась, как саранча.
Та саранча — твои купцы,
их много, словно звезд на небе;
но лишь нуждаться станешь в хлебе,
вмиг улетят во все концы.
Та саранча — твои князья,
военачальники в походах;
сидят на изгородях в холод,1
но обнаружить их нельзя,
едва над городом взойдет
светило дня на небосклоне, —
они умчатся, и погоня
нигде следа их не найдет.
Все пастыри твои уснут,
владыка, некогда всевластный,
и будешь ты взывать напрасно,
когда отарою без пут
народ рассеется в горах,
и некому собрать отару:
уходят молодой и старый,
тем и другим владеет страх.
Нет исцеленья язве той,
болезненной, кровавой ране —
никто к ней подносить не станет
ни мазь, ни травяной настой.
И все, услышавшие весть,
что ты погибла, Ниневия,
свои молитвы вековые
спешат к Всевышнему вознесть,
и распахнуть свое жилье,
и радость влить в чужую радость, —
о, на кого не простиралось
деянье злобное твое?!
ГЛАВА 6
Кто готов поручиться, что знает слова несомненные?
Может быть, лишь поэт, сочетавший слова несравненные,
где созвучие цвета, соцветие звука и запаха
даст и чувства осмыслить,
и смыслы почувствовать заново.
Кто готов поручиться, что знает слова несомненные?
Лишь священнослужитель, нашедший слова незабвенные.
Жить пытаясь по правде и вере — хотя бы попробовать! —
их годами в душе сохраняют слыхавшие проповедь.
Кто готов поручиться, что знает слова несомненные?
Это сможет пророк, произнесший слова несогбенные, —
подымают они и ведут, словно сила несметная,
от свечи до костра
и потом от костра до бессмертия.
